Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту - Цицерон Марк Туллий

6. Что ты принял моего близкого4393 в число своих, мне приятнее, чем ты думаешь. Но я завидую ему, что он гуляет и шутит с тобой. Ты спросишь, сколь высоко я ценю это. Если когда-нибудь можно будет жить в спокойствии, ты испытаешь это: ведь я не отойду от тебя ни на шаг. Одно чрезвычайно удивляет меня: ты не написал мне, как я могу лучше выполнить свой долг перед государством: оставаясь ли в провинции, или ведя войско в Италию? Хотя для меня безопаснее и менее затруднительно остаться, однако, так как я вижу, что в такое время легионы нужны гораздо больше, чем провинции, особенно когда последние можно возвратить без всякого труда, я всё же решил, в соответствии с настоящим положением, выступить с войском. Всё дальнейшее ты узнаешь из письма, которое я послал Пансе, так как тебе я послал копию его. За шестнадцать дней до апрельских календ, из Кордубы. Будь здоров.

DCCCXXV. Квинту Корнифицию, в провинцию Старую Африку

[Fam., XII, 25, §§ 1—5]

Рим, приблизительно 20 марта 43 г.

Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Корнифицию.

1. В день Либералий4394 я получил твое письмо, которое Корнифиций4395 вручил мне, по его словам, на двадцать второй день. В тот же день сенат не собирался, как и на следующий. В Квинкватр4396, при полном составе сената, я выступил по поводу твоего дела, не наперекор Минерве4397. И действительно, в этот самый день сенат постановил, чтобы моя Минерва, хранительница Рима4398, которую сбросил вихрь, была восстановлена. Панса прочитал твое письмо; последовало большое одобрение сената к величайшей моей радости и неудовольствию Минотавра, то есть Кальвисия и Тавра4399. О тебе вынесено почетное постановление сената4400; правда, требовали, чтобы и они были заклеймены, но Панса был более мягок.

2. В тот день, когда у меня, мой Корнифиций, возникла надежда на свободу и я, когда прочие медлили, за двенадцать дней до календ заложил основы государственного строя4401, в этот самый день я предусмотрел многое и принял во внимание твое достоинство. Ведь со мной согласился сенат насчет управления провинциями4402. Да и впоследствии я не переставал подрывать того, кто — в виде величайшей несправедливости по отношению к тебе и к позору для государства — управлял провинцией отсутствуя4403. И вот, он не выдержал моих частых или, лучше, ежедневных нападок и возвратился в Рим против своего желания, причем мои справедливейшие и добросовестнейшие упреки не только отняли у него надежду, но и выбили его из уже твердого положения. Меня очень радует, что ты поддержал свое достоинство своей необычайной доблестью и получил величайшие почести от провинции4404.

3. Ты обеляешь себя передо мной в деле Семпрония4405; принимаю оправдание; ведь это было какое-то мрачное время рабства4406. Я, творец твоих замыслов и поборник твоего достоинства, раздраженный обстоятельствами, стремился в Грецию, отчаявшись в свободе, когда этесии4407, словно честные граждане, не захотели сопровождать того, кто покидает государство, а противный австр4408 сильнейшим дуновением отнес меня назад к членам твоей трибы в Регий, а оттуда я на парусах и на веслах со всей торопливостью поспешил в отечество, а на другой день, среди глубокого рабства для остальных, один я был свободным4409.

4. Я так напал на Антония, что он не мог вынести и излил всю свою пьяную ярость на меня одного и то хотел выманить меня в целях убийства, то пускал в ход козни; его, изрыгающего и извергающего, я опутал сетями Цезаря Октавиана4410. Ведь выдающийся мальчик4411 создал защиту прежде всего для себя и нас, затем для основ государственного строя; если бы его не было, то возвращение Антония из Брундисия было бы пагубой для отечества. Что произошло впоследствии, ты, полагаю, знаешь.

5. Но вернемся к тому, от чего мы отклонились. Принимаю твое оправдание насчет Семпрония. Ведь при столь сильном потрясении у тебя не могло быть какого-либо определенного решения.

Но с этим днем другая жизнь, другие нравы связаны,

как говорит Теренций4412. Поэтому, мой Квинт, взойди с нами — и на корму; ведь теперь один корабль у всех честных, который мы стараемся направить по прямому пути4413. О, если бы плавание было счастливое! Но каковы ни будут ветры, наше искусство, во всяком случае, не изменит нам. И в самом деле, за что другое может ручаться доблесть? Старайся сохранять величие и превосходство духа и считай, что все твое достоинство должно быть связано с делом государства.

DCCCXXVI. Луцию Мунацию Планку, в провинцию Трансальпийскую Галлию

[Fam., X, 6]

Рим, вечером 20 марта 43 г.

Цицерон Планку.

1. То, что наш Фурний4414 сказал о твоем отношении к делу государства, было чрезвычайно приятно сенату, а римским народом очень одобрено; но письмо, которое было прочитано в сенате, как показалось, совсем не согласуется со словами Фурния. Ведь ты высказался за мир, когда твой коллега4415, славнейший муж, был осажден подлейшими разбойниками; либо они должны, сложив оружие, просить мира, либо — если они требуют его, сражаясь, — мир должен родиться от победы, а не от соглашения. Но о том, как были приняты письма насчет мира, и твое и Лепида, ты сможешь узнать от своего брата4416, честнейшего мужа, и от Гая Фурния.

2. Однако, хотя у тебя самого нет недостатка в разуме и к твоим услугам должны были быть расположение и преданная проницательность брата и Фурния, все-таки, ввиду многочисленных уз тесной дружбы между нами, я хотел бы, чтобы до тебя дошло некоторое наставление, исходящее от моего авторитета. Итак, верь мне, Планк, — все степени достоинства, каких ты достиг до сего времени (а ты добился самых высоких), будут носить название государственных должностей, но не будут знаками достоинства, если ты не свяжешь себя с делом свободы римского народа и авторитетом сената. Отделись, прошу, наконец, от тех4417, с кем тебя соединило не твое суждение, но оковы, наложенные обстоятельствами.

3. При потрясении государства есть много так называемых консуляров4418, из которых никто не признан консуляром, если только он не проявил по отношению к государству духа консуляра. И вот, таким надо быть тебе, с тем чтобы ты, во-первых, отошел от союза с бесчестными гражданами, совершенно непохожими на тебя, и затем, чтобы ты предложил сенату и всем честным свои услуги в качестве советчика, руководителя, полководца; наконец, чтобы ты признал, что мир обеспечивается не тем, чтобы оружие было сложено, а тем, чтобы был отброшен страх перед оружием и рабством. Если ты будешь так и действовать и думать, тогда ты будешь не только консулом и консуляром, но также великим консулом и консуляром. В противном случае в этих достославных названиях государственных должностей не только не будет никакого достоинства, но будет нечто совершенно безобразное.