Дневники св. Николая Японского. Том ΙV - Николай Японский

После великолепного, чисто царского, завтрака вышли в сад, где, поговоривши, сели и снялись в фотографической группе, где дано было место и мне; маршал Маркиз Оояма за рукав привлек меня к первому ряду стульев, а капитан «Севастополя» заставил сесть подле японского молодого принца. Фотография, должно быть, вышла плохая, ибо солнце заставляло морщиться и щуриться. Затем все направились, вслед за Великим Князем, куда–то в обход озеру; оказалось — в Павкебете, где должно быть показано Великому Князю искусство японских борцов, которые и сидели в ряд — почти голые, готовые к состязанию. Так как мне неинтересно было это и не совсем подходило к моему званию и клобуку с крестом смотреть на эту забаву, то я откланялся Великому Князю, получил от него приглашение на завтрак завтра на «Севастополе» и ушел; прогулялся один по саду, посидел в беседке с видом на море и, переменив клобук на шляпу в передней, отправился на своей скромной дзинрикися домой, куда и прибыл в половине четвертого часа. Здесь, как и всегда после некоторой отлучки из дома, куча накопившихся дел, на сей раз совсем не приятных.

Лин Такахаси, юный, двадцатидвухлетний, катихизатор, как банный лист приставший с своим желанием отправиться проповедывать на Формозу. Уже истощил ему все резоны, что не могу дозволить этого, для его собственной пользы — нет — опять просит истолковать.

Не успел кончить с ним, как входит Савва Хорие, начальник общества переводчиков:

— Кому вместо Иоанна Фуруяма заведывать редакцией «Сейкёо- Симио»?

— Да Фуруяма–то что же? Разве отказывается?

— Разве вы не слышали? Он оставляет церковную службу и отправляется на Формозу.

— Не слышал. Врачом?

— Врачом. Вчера он официально просил начальника Семинарии сказать вам об этом — значит, тот не успел еще.

Опять один последователь Иуды Предателя, жаждавшего денег. Фуруяма с детства воспитан был Церковью и с любовью до сих пор употребляем был на служение Церкви, как человек «Айайся» и как учитель Семинарии. Получал жалованье двадцать три ены и квартиру в редакции — чиновник Правительства, средней руки, получает не больше. И все мало! Состоя на церковной службе, тайно прошел курс медицины, что, конечно, было не в пользу его аккуратности по церковной службе; возможно, напрактиковался и вот ныне идет искать более злачной нажити, чем какую Церковь ему давала. Конечно, о его умысле уйти с церковной службы давно уже было известно и мне, и всем — все с любовью молчали. Но любовь для подражателей Иуды — бессмысленный звук. Что же, скатертью дорога! Дай Бог не ошибиться и не раскаяться! А случается и это с такими: ныне, например, Петр Исигаме лежит в бедности и больной при смерти, после того, как споткнулся на злачной пажити, вылетев отсюда на оную радостными крыльями.

— Назначьте, на место Фуруяма, Иоанна Исида заведующим редакцией. Он, вероятно, рад будет; переводит совсем плохо, для печати негоже, а дела хочет, — ответил я Савве Хорие, с чем он и ушел. А за ним пришли Иоанн Сенума и о. Феодор Мидзуно с составленными списками Семинарии и Катихизаторской школы, результатом оконченных экзаменов. Список Семинарии хорош, хотя полного балла (пять) нет решительно ни у одного ученика, список Катихизаторской школы — из рук вон! Боже, что за дрянь люди! Кроме малоспособности и плохих успехов, почти у всех — нравственные изъяны: тот гневлив, тот ссорлив, тот неуживчив, тот пьяница, тот лишен всякой веры: все это — свидетельство всех учителей и о. Феодора — смотрителя школы; и свидетельство приносится — как официальное, ввиду того, что половину этих учеников уже надо распределять на службу. Что ж, нечего делать. Будем сообразоваться с обстоятельствами. Назначить пять, кончающих курс, на места к священникам, под ближайший надзор и руководство их; авось, даст Бог, и выйдут из них годные для проповеди. — Много еще других разговоров, всего не упишешь.

А кончилось о школах, приносит о. Феодор письма по делу развода Павла Канасуги с его женой. Никакими средствами нельзя убедить этого рассерженного жестокого человека простить его жене грех прелюбодеяния. Неугомонно требует развода. Что ж, пусть разводится. Но я сказал о. Феодору написать ему мои слова, что считаю его бесчеловечным по жестокости и опасаюсь, что Господь не простит ему его собственных грехов, точно так же, как не простил он грех жене своей, несмотря на ее слезные просьбы и на просьбы мои и многих других; запретить же ему развод я не могу: вина любодеяния.

С Иваном Акимовичем Сенума, отправившимся посетить больного Исигама, послал десять ен отдать матери его на лекарства ему.

22 июня/5 июля 1902. Суббота.

Сегодня в Женской школе экзамен по Закону Божию, в Семинарии в десять часов чтение списков, но я нигде не мог быть, к сожалению, — должен был провожать Великого Князя Бориса Владимировича, отъезжающего обратно в Иокохаму. Вчера капитан просил приехать на судно с облачением, чтобы отслужить Князю напутственный молебен, так как он завтра оставляет «Севастополь» и, после десятидневного пребывания в Японии, уже инкогнито отправляется на почтовом пароходе в Америку для путешествия по ней. Потому я взял с собою иподиакона Моисея Кавамура с мантией, митрой и прочим; Иван же, слуга, сопутствовал с коробкой для клобука, или для шляпы, попеременно. Имел еще Иван для судна связку книг религиозных, матросам для чтения; капитан вчера просил, так я отделил несколько из запасной библиотеки. На станции Симбаси пришлось шляпу заменить клобуком и надеть ордена для встречи Великого Князя. С неудобством сделана была эта операция, и потому подумал я: вперед при подобных случаях надо брать коляску, одеваться как следует дома и подъезжать в должный час; несколько дороже будет, чем нынешнее «дзинрикися», зато приличней. Опять для Великого Князя было разостлано красное сукно на все пространство от вступления в вокзал до его вагона, опять блестящее собрание знати, начиная от принца Кан–ин’а вниз. В Иокоахме — последнее официальное прощание с бокалами шампанского с такого спозаранку. Наконец — в шлюпке с русскими гребцами, и Великий Князь, видимо, с удовольствием вымолвил: «Официальность кончилась!» На «Севастополь» еще приезжали проститься капитаны судов, адмиралы, губернатор Иокохамы. Было много пальбы салютов. Я во все это время стоял у борта и ждал Кавамура с облачением, ибо он не мог попасть на судно вместе со мною. И подумалось, что вперед при таких обстоятельствах следует посылать с облачением раньше и велеть независимо от меня переправляться на судно, чтобы там меня ждать, а не наоборот. К счастию, догадливый Кавамура не опоздал к молебну, который должен был быть прежде завтрака.