"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

— Ах, ты мой маленький мужчина, — усмехнулась мать. «Ну, пойдем, выпьем молока, я сегодня с утра вафли сделала тебе».

— А потом гулять, — ребенок указал на раскрытый в сияние осеннего, еще теплого солнца, балкон, и добавил: «Гондола!».

— Истинный венецианец, — женщина спустила его на пол и чуть подтолкнула: «Ну, беги, Джованни!»

Его смущали голубые глаза. У него самого были карие, у шлюхи — тоже. Откуда там взяться голубым? «Может, он и не мой вовсе?» — пробормотал мужчина. По срокам, однако, выходило, что его. «Вот же сучка», — пробормотал он, глядя на то, как женщина, с ребенком на руках садится в гондолу.

Из палаццо, что он снял, было прекрасно видно и ее балкон, и вход в комнаты. Ребенок был мальчик — хотя в таком возрасте их всех одевали в платьица, — но мать звала его:

«Джованни».

— Джованни, герцог Браччано, — проговорил мужчина и вздрогнул — слуга мягко коснулся его плеча. «Ваша светлость, пора менять повязку».

Это надо было делать пять раз днем, и два — ночью, иначе рана пачкалась, и начиналось воспаление. Он с трудом поднялся и позволил снять с себя камзол и рубашку. Он избегал смотреть вниз — запаха ему было вполне достаточно. Слуга выбросил испачканные в нечистотах бинты в тазик, и, смочив губку в целебном настое, принялся осторожно обмывать рану. Было больно, однако он уже привык, и даже не закусывал губу.

Еще ниже ничего не было — только масса красных, извилистых шрамов. «Как вы еще не истекли кровью, — непонятно», — хмуро сказал ему тогда флорентийский доктор, который его зашивал. «А?» — он, было, попытался спросить.

Хирург покачал головой. «Невозможно, ваша светлость. Мне очень жаль». Он заставил себя закрыть глаза, и не потянуться к шпаге. Впрочем, врач был ни в чем не виноват — виноват был тот красавец римлянин, что перепахал его вдоль и поперек, и заставил почти год пролежать в постели.

Как только он смог ходить — пусть даже с тростью, и на небольшие расстояния, он приехал на аудиенцию к Его Святейшеству. Однако искать темноволосого, высокого, красивого мужчину здесь было все равно, что иголку в стоге сена — под это описание подходила половина римлян.

Герцог не мог поверить своим глазам, когда увидел его в коридорах курии — однако мерзавец успел завернуть за угол и скрыться. Сколько он потом не выспрашивал папских чиновников — те только пожимали плечами — через курию в день проходили сотни людей, разве тут всех упомнишь?

И более герцог его не видел.

Слуга закончил перевязку и, поклонившись, ушел с тазиком в руках. Герцог опять опустился в кресло и застыл, приникнув в большому окну. «Вечером», — пробормотал он.

Как и любой венецианский ребенок, мальчик с младенчества рос в окружении воды. Мерное покачивание гондолы, так похожей на колыбель, убаюкало его, и он, посопев, положил голову на колени матери и задремал.

— Набегался, — улыбнулась женщина, гладя его по темным локонам. Они ездили на Мурано, и маленький Джон — про себя она всегда называла его английским именем, — строил там замки из белого песка и шлепал по мелкой воде.

На севере, над горами росла туча, повеяло холодным ветром, и женщина, поежившись, накинула на мальчика шаль. «Уже скоро отец твой приедет, — шепнула она нежно, — соскучилась я по нему».

Гондола остановилась у дома женщины, и она на руках внесла сына внутрь.

Герцог подождал, пока в ее окнах погаснут свечи — осталась одна в, гостиной, — и тяжело поднялся из кресла.

— Ваша светлость, — обеспокоенно сказал начальник его охраны, — может, быть, вы тут побудете…Мы все сделаем.

— Нет уж, — задыхающимся голосом просипел герцог, — своего сына я сам возьму на руки. Да и потом, — он помедлил и усмехнулся, обнажая почерневшие зубы, — у меня и к ней есть кое-какие…, дела.

Женщина сидела при свече, приводя в порядок свои стихи. Со времен первой книги прошло уже три года, и она вдруг подумала, что тут хватит и на вторую. «А ведь еще письма», — улыбнулась она, перебирая бумаги в шкатулке. «Надо будет, как приедем, сесть и начать на английский все переводить».

В дверь тихо постучали и она, подняв свечу, открыла. Женщина даже не успела закричать — удар по голове был таким сильным, что она сползла вниз, к ногам тех, кто стоял на пороге.

Тучный мужчина пнул ее в висок — женщина только дернулась и тут же затихла. Струйка крови поползла вниз, пачкая темно-рыжие, пышные волосы.

Мальчик вынырнул из счастливого, легкого сна, где было море, и солнце. В детской было темно, но мальчик пока не боялся — мама была рядом, он был в этом уверен. Она всегда была рядом — когда он болел и капризничал, она рассказывала ему сказки, когда ударялся — дула на разбитую коленку и целовала ее.

— Мама? — неуверенно сказал мальчик, и поднялся. «Мама, где?» — он услышал тяжелые шаги и вдруг испугался — у мамы поступь была воздушная, почти незаметная. «Кто?», — спросил он, цепляясь за край колыбели.

Высокий, грузный мужчина взял его на руки и тихо сказал: «Тихо, Джованни, я твой отец!»

Отца мальчик помнил смутно, потому, что видел его редко. Он был невысокий, у него были ласковые, светло-голубые, как весеннее небо глаза, в сеточке тонких морщин. Отец всегда улыбался, когда обнимал его, и у него были сильные, надежные руки — в них было очень уютно.

Мальчик почувствовал запах и сказал, сморщив нос: «Фу!». Он оглянулся и вдруг заплакал:

«Мама! Хочу к маме!»

— Мама приедет, милый, — сказал мужчина, и, вынеся рыдающего ребенка из детской, передал его начальнику охраны.

— Поставьте одного человека у входа, и собирайтесь — как только я закончу с ней, — герцог кивнул на лежащую без сознания женщину, — мы сразу же уезжаем.

— Мама! — отчаянно, горько закричал мальчик, но ему закрыли рот и вынесли из комнаты.

Дверь захлопнулась. Герцог с трудом опустился на колени и снял с пояса кинжал.

— Ну что, милая, — пробормотал он, — после этого тебя и в самый последний бордель не возьмут. А нечего было скрывать от меня сына, сучка ты этакая.

Джон остановил гондолу, по старой привычке, в паре переулков от дома Вероники. Нежный рассвет падал на воду канала, и он вдруг замедлил шаг, любуясь застывшими, четкими отражениями домов. Ночью, когда он подъезжал к городу, шел дождь, и он, зевнув, подумал, что хорошо будет сейчас понежиться в теплой постели, обнимая Веронику, вдыхая запах лаванды.

— До обеда просплю, — вдруг подумал он. «А потом возьму маленького Джона, и сходим с ним на кампо Сан-Марко, погуляем напоследок. Проследим за тем, как вещи отправят, да и сами двинемся — все же путь неблизкий.

Он остановился и посмотрел на палаццо напротив. «Странно», — пробормотал мужчина.

«Оно же пустует». Он быстро перебежал мост и удостоверился — ту дверь, что была раньше забита наглухо, уже открывали. «И совсем недавно», — пробормотал Джон, рассматривая свежие царапины у замка. Он взглянул на окна Вероники — портьеры были задернуты.

На ее лестнице было тихо и сумрачно. Джон вдохнул сырой воздух и почувствовал тот запах, который был ему слишком хорошо знаком. Дверь была полуоткрыта. Он неслышно достал кинжал и шагнул внутрь.

Она жила. Джон приложил пальцы к запястью и почувствовал, как бьется сердце. Он сбросил камзол, и, разорвав рубашку, принес из кухни кувшин воды. Стерев кровь с ее лица, он облегченно вздохнул — раны были неглубокие и жизни не угрожали, хотя, конечно, надо было бы их зашить. Джон намочил тряпку и нежно прижал к ее лбу.

— Все хорошо, — шепнул он, баюкая ее в руках. «Все хорошо, я тут, любимая, я тут».

Ресницы чуть дрогнули, и она сказала, кусая изрезанные губы: «Мальчик…».

Он похолодел, и, осторожно опустив ее голову на свернутый камзол, заглянул в детскую — колыбель была пуста. Он обошел все комнаты, зовя ребенка, все еще не умея поверить в то, что случилось.

Вероника пыталась встать. «Не смей, — сказал Джон, и, подняв ее на руки, перенес в опочивальню. «Сейчас я пойду за хирургом, все будет хорошо».

— Где маленький Джон? — она вцепилась в его руку. «Где он?».