Аламут - Джудит Тарр

7

Джоанна приняла твердокаменное решение никого ни о чем не расспрашивать. И, очевидно намереваясь свести ее с ума, никто не собирался ей ничего рассказывать. Мысли всех занимало то, что король сказал принцу и то, что принц сказал королю. Весь этот разговор уже перерос в легенду.

— И ведь он всего-навсего принес вассальную клятву!

Тибо моргнул, удивляясь ее горячности.

— Но ведь речь идет не о том, что случилось, а о том, как это было. Все было как в песне. Они смотрели друг на друга, и все мы видели: это связывает их воедино.

— Ты говоришь так, словно они — парочка любовников.

Голос ее дрогнул при этих словах. Тибо не заметил этого.

— Конечно же, нет. Они — король и человек, которому Богом предназначено быть подле короля.

— Почему бы и нет? Колдуны не болеют.

Тибо передернулся от отвращения и ушел, а больше Джоанна никого не могла расспросить. И, конечно же, не хотела. Ей было все равно, был ли при дворе Ранульф и расспрашивал ли он о своей жене.

— Его там не было.

Она подскочила. Айдан сидел на крыше подле нее. В руке он держал запотевшую чашку, которую сразу же передал Джоанне. Она неосознанно взяла ее, отпила глоток. Шербет.

Айдан устроился поудобнее, вытянул ноги.

— Его там не было, — повторил он. — Никто не выглядел обеспокоенным. Просто, как обычно, собрался двор.

Щеки Джоанны вспыхнули. Она глотнула кисло-сладкого напитка — лимон и сахар, охлажденные снегом с горы Гермон.

Когда она закашлялась, он похлопал ее по спине, с трудом удерживаясь, чтобы не улыбнуться. Она чертыхнулась в его адрес, но без слов — косым взглядом из-под нахмуренных бровей. Он вновь принял позу отдыхающей пантеры. Он был не в своих пышных придворных одеждах, а в простой рубашке, какую мог бы носить любой человек среднего достатка, без вышивки, с широкими рукавами. Рубашка была незашнурована. Джоанна отвернулась.

— Я не думаю, что он собирается обвинять вас, — произнес этот проклятый певучий голос, — или позорить вас перед всеми. Насколько всем известно, вы присоединились к своей матери, чтобы разделить ее скорбь, и он отпустил вас.

— Как великодушно с его стороны!

— Не так ли?

Она испепеляла его взглядом. Он улыбался, лениво позевывая, как кот на солнышке.

— Ваше лицо, — сказал он, — являет чудесный оттенок багрянца.

Она ударила его.

В том месте, куда направлялся удар, его не было; затем, когда опасность миновала, она появился. Запястье Джоанны оказалось в его ладони. Она едва чувствовала его хватку, но вырваться не могла, даже приложив всю свою силу.

Она замахнулась левой рукой. И снова удар пришелся по воздуху. И снова он перехватил ее руку, удерживая ее без малейшего напряжения. Она с силой пнула его. Глаза его расширились. Он продолжал улыбаться, но она знала, что попала. Она снова занесла ногу, угрожая.

— Отпустите меня!

Айдан подчинился. Он даже не отодвинулся на безопасное расстояние, не попытался защититься.

Пламя гнева Джоанны угасло. Она опустилась на корточки, уткнувшись лицом в свою юбку. И вдруг заплакала.

Он протянул к ней руки, обнял ее. Сначала она сжалась от его прикосновения. Но он продолжал хранить молчание и неподвижность. Мало-помалу она расслабилась. Руки ее обвили его шею. Она ткнулась лицом в его плечо и зарыдала.

Она прижималась к нему, и слезы помаленьку иссякали. Это длилось долго, и он, успокаивая ее, стал медленно гладить ее волосы. Теперь его рука двигалась по ее спине, нащупывая напряженные, стянутые в узлы мышцы, гладя их, расслабляя по одной. Сердце его билось медленно и ровно — медленнее, чем у человека. Это было… она вновь напряглась. Это было неправильно. Пальцы его снимали напряжение, гнали его прочь, размягчали мускулы.

Это было ничем не хуже, чем все остальное в нем. Например, его запах, или, вернее, отсутствие такового. Даже самый чистый мужчина ахнет мужчиной. Он не пах ничем, кроме соли ее собственных слез, льна рубашки и слабого аромата розовой воды. Но тело, к которому она прижималось, было настоящим, живым и теплым. Под пальцами ее переливались мускулы, а волосы были удивительно мягкими. Даже его борода — она почти не кололась, была густой и мягкой под ее ладонью.

Джоанна отшатнулась с неожиданной силой. Айдан не пытался удержать ее. Глаза его приняли темный оттенок осеннего дождя. Он годился ей в дедушки. Он был ей родственником в достаточной степени, чтобы между ними лег запрет. Он даже не был человеком.

Она знала, что умрет, если он посмеется над нею.

Он коснулся ее щеки едва ощутимым прикосновением, и провел по ней ладонью.

Она отскочила. Ладонь его опустилась. Он повернулся, слегка пожал плечами. Этим пожатием он возвращал ей свободу. Она ненавидела его за это.

Джоанна выпрямилась.

— Мне надо идти, — сказала она.

Если он и услышал ее, то не подал виду.

"Вот так, — сказала она мысленно. — Будь таким. Смотри, как

я осторожна…"

Он не услышал и этого. Она повернулась на пятках и пробежала мимо него.

Айдан обхватил свои колени, положил на них голову и глубоко вздохнул. "О, мой Бог, — подумал он. — Мой безжалостный Бог."

Первая женщина за двадцать лет, которую ему просто хотелось видеть, и конечно это должна была быть она. Совсем дитя. Вспыльчивая. Замужняя. Преследуемая ассасинами.

Она хотела его. Они всегда хотели его. Иногда сами почти не осознавая этого. Она осознавала; но все же не призналась. Она не видела в его глазах отклика.

Воля Божия, но ей этого не надо. Ей хватит своей боли. Ее глупец муж, отнятое у нее дитя, тень смерти на этом доме… Она была мудра, когда ее молодость и пылкий нрав допускали это. Она должна думать, что всего лишь попала под его проклятые, нечеловеческие чары соблазна, и должна сопротивляться этому. Он должен быть так холоден, как только может, не обращать на нее внимания, не быть ни человеком, ни просто смертным, чтобы эта смертная женщина продолжала томиться по нему.

Он рассмеялся, хрипло и горько. Он вообразил, что она — принцесса Сибилла. За той он мог бы приударить просто ради удовольствия, если бы не заключил соглашение с наставником ее брата — который на самом деле был канцлером и представлял собой власть в королевстве. Для него Сибилла была бы ничем. Добычей.

Его мать наставляла его много лет назад:

— Никогда не позволяй ни одному человеку затронуть твое сердце. На этом пути ты найдешь только скорбь.

Это была правда. Даже Герейнт, который приходился ему кровным родственником… Герейнт умер, нанеся этим неизлечимую рану. Таковы были все они. Такова была их природа.