Ягоды бабьего лета - Толмачева Людмила Степановна

— Я их оставила у себя в кабинете, чтобы не мешать. Думаю, поговорят, расскажут о себе, может, Игорь Алексеевич и вспомнит что-нибудь.

— Спасибо, Зоя Михайловна!

— Ой, как похожи-то они! И документов никаких не надо. Невооруженным глазом видно, что отец и сын. Оба красивые, статные. Ладно, я пойду, надо с Владиславом обговорить все формальные процедуры. Кстати, на программу «Жди меня» будем сообщать? Они просили, как только родные Игоря Алексеича найдутся, сразу же им позвонить.

— Нет, нет! Ни в коем случае! Понимаете, тут не все так просто. У Игоря молодая жена. Она…

Зоя Михайловна с явным любопытством на лице ждала продолжения, но Люба специально замялась, не желая ничего объяснять. Пусть сами додумывают, как им нравится. Зачем сор из избы выносить?

— Понимаю… В любой семье свои заморочки.

— Зоя Михайловна, домой я собираюсь только через два дня. Назавтра у меня запланирована читательская конференция. Старики готовятся. Не будем их разочаровывать…

— Конечно, конечно. Я очень вам благодарна, Любовь Антоновна. Навели наконец в нашей библиотеке порядок. Книги теперь все на своих местах, в каталоге путаницу ликвидировали…

— Еще не совсем. Я сегодня после ужина еще посижу, постараюсь закончить.

— Ну и замечательно! Хоть не отпускай вас отсюда, Любовь Антоновна. Я даже привыкла к вам.

— А мне ваш город нравится. Жаль, не хватает времени, чтобы полюбоваться старинными храмами.

— А вы приезжайте еще. Мы будем рады.

— Спасибо, может, и приеду.

Люба застала сына в гостевой комнате, куда пришла, чтобы немного перекусить. За всеми хлопотами она пропустила первый ужин. Да и какой там ужин, когда душа не на месте. А теперь вдруг почувствовала, что проголодалась.

Владислав задумчиво смотрел в окно.

— Чаю хочешь?

— Можно, — не оглянувшись на мать, бесцветным голосом отозвался он.

Люба накрывала на стол, время от времени поглядывая на сына. Он все так же, не меняя позы, стоял возле окна.

— Красивый парк, — глухо сказал Владислав. — Жаль, не ухаживают за ним. Скорее всего, бывшее дворянское гнездо. Как ты думаешь?

— Я думаю, что нам надо поговорить, сынок.

Люба подошла к сыну, обняла сзади за плечи, прижалась щекой к его спине.

— Сядем, Владик. Вот, пей чай. Бери печенье.

Она смотрела, как сын пробует с ложки горячий чай, откусывает печенье и боится поднять глаза, боится встретиться с ней взглядом.

— Я задержусь здесь еще на два дня. Надо провести читательскую конференцию, закончить инвентаризацию…

— Ты везде найдешь дело, — усмехнулся Владислав, быстро взглянув на нее, и тут же отвел взгляд.

— Что он тебе сказал? — спросила она о самом главном и замерла, затаив дыхание.

— Что ни черта не помнит. Он вел себя вежливо, но отстраненно, без всяких там муси-пуси…

— А ты чего хотел? Что он бросится тебе на грудь и зарыдает?

— Нет, конечно. Но и такого тоже не ожидал. Это из области фантастики, мама! Такое я видел только в кино. Раньше я смеялся над бразильским «мылом» с их непременной амнезией в сюжетах. А теперь сам столкнулся с такой ситуацией. Это что-то невероятное. Передо мной стоит мой отец! Понимаешь, мой папка, мой батя…

Голос Владислава дрогнул, он вскочил, вынул из кармана сигареты, закурил.

Люба молча пила чай, давая сыну возможность успокоиться. Вскоре он затушил сигарету, сел за стол, отпил из кружки остывший чай.

— Мама, я не знаю, что теперь делать. Подскажи!

— Я тоже не знаю. Давай подумаем вместе, как нам быть. Ну, во-первых, амнезия лечится. Его надо отвезти в хорошую клинику. Ты подключи все свои связи, и я тоже постараюсь найти знающих врачей. А во-вторых, не надо впадать в панику. Будем надеяться, что отец станет прежним, что он узнает, вспомнит нас. Нужно лишь набраться терпения.

— А как мне быть? Как смотреть ему в глаза? Ведь я предал его!

Люба молчала. На этот вопрос человек должен отвечать сам. Но материнское сердце не выдержало:

— Владик! Я думаю, со временем все утрясется. Жизнь сама подскажет выход. Заранее ничего нельзя предугадать. Теперь важно вылечить отца, понимаешь? Это самое сейчас главное. А остальное подождет.

— Я больше не могу оставаться в этой богадельне. Тяжело. Я поеду. А через два дня я заберу вас, ладно?

— Хорошо. Пойдем, я провожу тебя. А насчет «богадельни»… Мы должны благодарить здешний персонал за внимание к отцу. Ведь он бомжевал, до того как попал сюда. А здесь вновь человеком себя почувствовал.

— Бомжевал?! Он ничего мне не сказал об этом.

— А тебе бы самому захотелось вспоминать о ночевках на теплотрассе и еде с помойки?

— Неужели и до этого дошло?

У Любы потекли слезы. Она полезла в сумочку за платком, а Владислав, стиснув зубы и сжав до боли кулаки, опустил голову.

Проводив Владислава, Люба медленно возвращалась обратно в здание. Длинные тени от стволов деревьев пересекали дорожку строго перпендикулярно, и Люба шагала по ней, как по лестнице: темная ступенька, светлая ступенька и снова темная… Она старалась попадать на «ступеньки-тени», подспудно боясь наступить на светлые, солнечные.

Впереди нее ковыляла низенькая полная старушка. Люба узнала в ней одну из подруг, живущих на первом этаже, недалеко от гостевой комнаты. Поравнявшись с ней, Люба поздоровалась и предложила свою руку:

— Вам помочь? Держитесь за меня!

— Спасибо, милая!

Старушка вцепилась сухой ладошкой в Любин локоть и почти повисла на нем. Она тяжело дышала. На бледном лице выступила испарина.

— Старая бестолочь! Из ума выжила совсем! Это ж надо было в такую даль утащиться! Теперь вот ноги еле волоку, не знаю, как и дойти…

— А мы сейчас присядем на эту скамейку и отдохнем. А?

— Давайте. Мне и впрямь не дойти без отдыха.

Люба помогла старушке сесть, присела и сама, с облегчением откинувшись на спинку скамьи. Старая женщина, смежив веки и подняв подбородок, шумно вдыхала ноздрями воздух. Мучнистая бледность ее лица напугала Любу:

— Вам плохо? Я сейчас! Вы посидите, а я за врачом сбегаю…

— Нет, не надо, — старушка схватила Любу за руку, удержала ее на месте. — Нинельки мне только и не хватало! Да она, прежде чем помощь какую-нибудь окажет, сто раз выговорит, мол, зачем, старая, поперлась в несусветну даль, за каким лешим. Мне уже получше. Щас отдышусь и буду как новая.

— А подруга ваша где? Почему вы одна?

— Серафима-то? Плохонько ей, уже второй день. Лежит. Даже на обед нынче не встала. А я на почту ходила, звонила по междугородной.

— А разве из интерната нельзя позвонить?

— Что вы! Экономят они на нас. На всем экономят — на звонках, на пище, на лекарствах…

— А мне показалось, что готовят здесь неплохо.

— Это они при вас стараются…

— Да что я, комиссия, что ли, какая-нибудь? Посторонний человек…

— Во-во! Посторонний. Они не любят чужих. Вдруг вы неспроста приехали, а с проверкой. Поэтому прячут концы, как могут. В августе вот к вашему Николаю с телевиденья приезжали, так переполох целый учинили. Нас, старух, по своим норам распихали, чтобы не высовывались, не портили вид.

— Не по душе вам здесь?

— А что хорошего-то? Никому мы, немощные да больные, не нужны: ни своим, ни чужим.

— Бывает, что и молодые никому не нужны. У вас тут по соседству интернат для сирот. Я побывала там, посмотрела…

— И чего там, такой же бардак?

— Да нет, здесь у вас спокойнее и чище.

— Так, говорю же, это ради телевиденья помыли да покрасили, а до того все стены закоптелые стояли. Унитазы, вишь, новые поставили, шторы сменили…

— Может, не хватает денег, которые государство выделяет?

— Это само собой. Про это все знают. Вот только все ли деньги на нас идут? Вот в чем вопрос. Ладно, это я к слову. Вы уж не говорите про то никому.

— Хорошо, не скажу. Мы с вами не познакомились. Меня Любовь Антоновна зовут…

— Любаша, значит. Хорошее имя. Сейчас так детей не называют. А меня Таисия Игнатьевна.