Здесь мертвецы под сводом спят - Алан Брэдли

В моем мозгу кружились образы: Харриет на кинопленке, беззвучно произносящая слова «сэндвич с фазаном»; те же самые слова из уст мистера Черчилля; жуткий блеск гроба Харриет, перед тем как его милосердно накрыли «Юнион Джеком»; высокий мужчина в окне лаборатории; мужчина (тот же самый или нет?) или по крайней мере его рука, нелепо торчащая в дыму из-под колес поезда; его последние слова – его послание отцу: «Егерь в опасности».

Сделала ли я то, что он просил? Нет, не сделала. Мое единственное извинение – не было подходящего времени. Чего же я жду?

Если я не могу поделиться с ним хорошей новостью, то по крайней мере могу поделиться плохой.

Смысла в этом особого нет, но все же.

– Отец, – выпалила я, – тот мужчина на вокзале, тот, который упал под поезд, он просил, чтобы я тебе сказала, что Егерь в опасности. Он говорил еще что-то про Гнездо, но боюсь, я не запомнила.

Отца словно током ударило. Мышцы его лица исказились, как будто его подключили к химическим батареям в каком-нибудь дьявольском лабораторном эксперименте.

Его глаза медленно и судорожно описали круг, перед тем как сфокусироваться на моем лице.

– Мужчина? Вокзал? Поезд?

Неужели он так погрузился в скорбь, удивилась я, что не заметил происшествие на вокзале?

Или это было убийство? Кто-то же сказал, что незнакомца столкнули?

– Тот мужчина, – заговорил отец, и его лицо стало еще серее, чем до того, если это возможно, – как он выглядел?

– Высокий, – ответила я, – очень высокий. В толстом пальто.

– Благодарю, Флавия, – сказал отец, собираясь и взбадриваясь, словно старый боевой конь, услышавший клич на битву. – А теперь, если позволишь, я освобождаю тебя от дежурства. Иди в постель. Нам всем предстоит завтра много сделать.

Меня отпустили.

Нет смысла спрашивать у отца, что он имеет в виду. Мне придется выяснить самостоятельно.

И я точно знала, с чего начать.

Дверь в библиотеку была закрыта, как я и подозревала.

Я трижды длинно поскреблась о панель огрызками ногтей, потом сделала паузу, еще три раза коротко и потом снова три раза длинно: сигнал для краткого перемирия, оговоренный нами с Даффи в более счастливые времена.

Пусть даже сейчас мы не были в состоянии войны, лучше действовать осторожно. Если что-то в целом мире раздражает Даффи, так это тот, кого она именует «извозчик».

Извозчик – это человек, который неожиданно вламывается в комнату, не потрудившись постучать; нарушитель приватности; бесчувственный чурбан; бессмысленный болван.

И должна признать, что временами ко мне относились все эти слова, иногда случайно, иногда нет.

– Входи, – сказала Даффи, когда я уже была готова сдаться.

Я с преувеличенной осторожностью открыла дверь и вошла в библиотеку. Сначала я ее не увидела. Она не сидела поперек в своем любимом кресле, и у камина ее тоже не было.

«Холодный дом» вернулся на книжную полку, а «Утраченный рай» лежал обложкой кверху на столе.

Когда я наконец засекла свою сестру, она стояла у окна, всматриваясь в темноту.

Я подождала, чтобы она заговорила первая, но она молчала.

– Отец отправил меня в кровать, – начала я. – Освободил меня от дежурства. Теперь здесь распоряжаются какие-то люди из министерства внутренних дел.

– Они повсюду, – заметила Даффи. – Миссис Мюллет сказала, что они сняли в «Тринадцати селезнях» все до последнего чулана.

– Это лучше, чем спать в Букшоу, – заметила я в шутку.

Даффи фыркнула.

– Мы и так трещим по швам от незваных гостей.

Странные слова, и на миг я была на грани того, чтобы спросить, включает ли она в их число Харриет, но я сдержалась.

– Лена ла-ди-да де Люс и эта ее надоеда, плюс твой драгоценный мистер Таллис…

– Он не мой, – возразила я. – Я его почти не знаю.

– А еще твой драгоценный Адам Сауэрби…

Адам Сауэрби! Не верю своим ушам! Я познакомилась с Адамом, который оказался палеоархеологом и детективом, во время недавнего расследования убийства, когда мне удалось направить полицию в нужном направлении. Даже когда я нашла разгадку и Адам так или иначе объявил нас партнерами в расследовании, он отказался признаться, на кого работает.

– Что у Адама Сауэрби с этим общего? – спросила я.

– Он здесь, – ответила Даффи. – Приехал на машине из Лондона. Прибыл пару часов назад. Доггер разместил его в одной из комнат в северо-западных территориях с остальными.

Северо-западные территории – это шутливое прозвище, которое мы дали многочисленным обширным неиспользуемым спальням, остатки мебели в которых закрыты пыльными простынями в ожидании отдаленного маловероятного дня, когда Букшоу будет восстановлен к вящей славе – в отличие от покинутого и разрушающегося восточного крыла, в котором я живу и работаю.

– В гостинице нет номеров и так далее, – продолжила Даффи. – Он и отец – старые друзья, помнишь? Так что я полагаю, это дает ему право вести себя как извозчику.

Ее горечь поразила меня.

– Вероятно, сейчас отец нуждается в старых друзьях, – заметила я.

– Отец нуждается в том, чтобы его хорошенько встряхнули! – воскликнула она, и когда резко отвернулась от окна, я заметила в ее глазах слезы.

Внезапно я почувствовала себя уставшей, как будто брела босиком через пустыню Сахару. Ужасно длинный день.

Мой запекшийся мозг пришел в шок, услышав, как мой рот произносит слова, которые, как я думала, никогда не скажу:

– Нос выше, Дафф. Мы все преодолеем. Обещаю.

19

Я спала очень беспокойно, вертясь и переворачиваясь, как будто лежала на дымящихся углях.

Когда я начинала засыпать, мой мозг переполняли обрывки воспоминаний: Доггер, стоящий на холме, с развевающимися седыми волосами и фартуком садовника, хлопавшим на сильном ветру; Фели и Даффи, еще маленькие, смотрят кукольный спектакль Панча и Джуди, где у всех кукол, за исключением Висельника, пустые бесформенные лица; Харриет, плавающая на айсберге, отчаянно бьет руками, пытаясь спастись от арктического прилива.

Я внезапно проснулась и обнаружила, что сижу совершенно прямо, давясь придушенным криком. Во рту словно кошки нагадили, пока я спала.

В панике я осмотрелась, на миг не в состоянии вспомнить, где нахожусь.

Был тот час раннего утра, когда весь мир начинает выплывать из сна, но еще не совсем пробуждается. Я приложила руки ковшиками к ушам и прислушалась изо всех сил. В доме царила полнейшая тишина.

Когда я опустила ноги из теплой постели на холодный паркет, мой мозг внезапно заработал на полную мощность.

Завещание! Завещание Харриет!

Я засунула его в ведерко для угля и забыла.

Мне надо достать его, и нельзя терять ни секунды!

Я мигом оделась и украдкой двинулась в западное крыло. Скоро встанет Доггер, страдающий проблемами со сном. Не то чтобы я хотела что-то скрыть от него – вовсе нет.

Чего я действительно хочу, так это защитить его от обвинений. В жизни бывают моменты, когда несмотря на ни что приходится проглотить гордость и действовать самостоятельно, и это тот самый случай.

Я оставила фонарик в будуаре Харриет, и мне придется полагаться на неверный свет луны, падающий сквозь окно в конце коридора. По моим прикидкам, солнце встанет только через три четверти часа.

Беззвучно я кралась по коридору, с каждым шагом вознося хвалу тому, кто придумал ковры. Подошвы моих голых ступней чувствовали песок и грязь, принесенную вчерашним парадом скорбящих, и я взяла себе на заметку перед завтраком достать пылесос и хорошенько почистить ковер. Это самое меньше, что я могу сделать.

У входа в будуар Харриет я приложила ухо у двери и прислушалась.

Ни звука.

Я положила руку на дверную ручку и – ничего.

Она не подалась.

Дверь была заперта, и ключ находился внутри.

На краткий безумный миг я подумала о том, чтобы взять стремянку и взобраться по наружной стене, но вспомнила, что все окна в будуаре заперты и занавешены.

Единственный другой путь в будуар лежал через спальню отца. Мне придется проскользнуть в нее без стука, на цыпочках пробраться к двери в комнату Харриет и войти, а потом так же уйти без звука.

В полной тишине я вернулась по своим следам к комнате отца. У входа я вдохнула как можно больше воздуха.

Я повернула ручку, и дверь открылась.

Я вошла и начала долгий путь через всю комнату.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я заметила, что подушки отца не тронуты – его нет в кровати.

Я замерла и медленно обвела взглядом комнату.

Его нигде не было видно.

Он пошел в кабинет?

В конце концов, сейчас утро в день похорон Харриет. Может, он не спал и пошел вниз утешиться со своей коллекцией почтовых марок, которая, как мне казалось, была единственным, что у него осталось.

Его жена умерла, его дом и владения потеряны.

Никто из нас не настолько глуп, чтобы думать, что анонимный покупатель, сделавший единственное унизительное предложение о покупке поместья, не начнет ломиться в двери сразу после похорон.