Большое Гнездо - Эдуард Зорин

Время от времени вырывались из пыльного облака обвитые белой пеной кони без седоков, время от времени выползал окровавленный воин дыхнуть свежего воздуха и, разинув рот, оставался неподвижно лежать на берегу реки.

А потом крики стали еще громче, скрежет железа о железо рвал уши, потому что битва приближалась к Висле, и Юзик со Стасем, вскочив, пустились наутек к своим спрятанным в кустах лодкам. Быстро смотали бредень, взялись за весла и торопливо погребли к своему берегу. Вовремя надоумила их пресвятая дева Мария: на середине, оглянувшись, увидели они, что на том самом месте, где только что оба прятались в высокой траве, метались люди, размахивая руками, а воины в высоких шлемах били их по головам и по плечам мечами, пронзали копьями корчившихся на земле раненых…

Долго сидели Юзик со Стасем в своих лодках под противоположным берегом, а когда на краковской дороге все стихло, Стась сказал:

— Пойдем посмотрим, что это было.

— Иди один, — ответил Юзик, — а у моей Марыси должен родиться ребенок. Если меня убьют, она не прокормит восьмерых…

— Дурак, — посмеялся над ним Стась. — То жалел ты свою кобылу, а сейчас на том берегу бродят десятки хороших лошадей. Нет у них хозяев. Не мы, так другие выловят и приведут их на свой двор.

Слова Стася поколебали Юзика.

— Хорошо, — согласился он. — Пойдем и возьмем себе по коню.

Они переправились через Вислу и осторожно сошли на берег. Первым увидел одиноко стоявшего на пригорке коня удачливый Стась.

— Видишь, — сказал он. — Я был прав.

И взял коня за уздцы. Юзик вскричал:

— Смотри, Стась, это княжеский конь!.. У него богатое седло и красивая попона.

Стаею жалко было хорошего коня. Но осторожный Юзик заставил его задуматься. Таких коней в округе немного. Каждый спросит себя, откуда у Стася такой конь. Наверное, он украл его, скажут одни. Другие подумают, что он ограбил богатого человека на большой дороге. Да если и возьмешь такого коня, то какой от него прок крестьянину? Не запряжешь его ни в соху, ни в телегу. Да и ест он, наверное, один только овес — оттого так и лоснится на его холке короткая шерсть.

Успокоил себя Стась и пошел дальше по полю, то глядя по сторонам, то склоняясь над убитыми.

Люди лежали в беспорядке по всему берегу. Кто был в простой рубахе, кто в кольчуге; кто сжимал копье, кто топор, кто меч.

Когда вошли в рощицу, Юзик, дергая Стася за рукав, закричал не своим голосом:

— Гляди, Стась, а вот и моя кобыла!

Стреноженная лошадь прыгала по лужайке, мирно пощипывая траву. Увидев приближающегося хозяина, она вскинула голову и приветливо заржала. Юзик даже прослезился от счастья и поцеловал кобылу в нос.

Он был вполне доволен и собрался уходить. Но Стась остановил его.

— Давай походим еще, — сказал он.

Теперь, когда кобыла нашлась, Юзик успокоился и подобрел.

— Давай, — согласился он, улыбаясь, — может, и тебе сыщем коня.

Но коней почему-то ни в рощице, ни на дороге, усеянной трупами, не было видно.

Тогда Стась пожаловался, что у него прохудилась обувь и он хочет обзавестись сапогами.

Сапог вокруг было много, глаза разбегались. Были красные сафьяновые, с серебряной стежкой по голенищу, были малиновые. Кожа у них мягкая, шелковистая, ласкает ступню. Встречались и погрубее — юфтевые.

Стась выбрал чоботы из сыромятной кожи, а Юзику приглянулись новые лапти. Брать господские сапоги они побоялись.

Жадный Стась не утерпел, сорвал с шеи убитого золотую цепочку, повертел ее в руках и тоже выбросил. А Юзик подобрал топор на длинной рукоятке. Таким топором удобно рубить хворост, решил он.

— Жалко, так и не сыскал я себе доброго коня, — вздохнул Стась. — И куда они только запропастились?

Совсем подобревший Юзик сказал:

— Поищем еще.

И они стали искать, продвигаясь по обочине дороги и перекликаясь друг с другом. Юзик вел в поводу кобылу, а на плече нес топор. Был он вполне счастлив, и бесплодные поиски скоро ему надоели.

Стась не хотел возвращаться домой.

— У тебя кобыла и топор, — говорил он, — а у меня ничего нет.

— Возьми и ты топор, — сказал ему Юзик. — Посмотри, сколько их валяется вокруг….

Небо тем временем быстро темнело, воздух стал тяжел и влажен. Полил дождь.

Друзья бегом припустили к берегу. Юзик привязал кобылу к лодке, и они поплыли на свою сторону.

Всю дорогу до самой деревни Стась был хмур и не произнес ни слова. Возле хибары Юзика он внезапно остановился и сказал:

— Ты иди домой, а я все-таки вернусь и подберу себе топор.

— Почему ты не взял его сразу? — удивился Юзик.

Но Стась ничего не ответил ему, потому что пожалел он не только о топоре. Если бы не было рядом Юзика… Он вспомнил о выброшенной в траву золотой цепочке и чуть не заплакал от обиды. Дурак ты и есть дурак, Стась. Если бы ты не выбросил цепочку, а снес ее своему деверю в Краков, он дал бы тебе много денег, — сказал себе Стась. Деверь его состоял в ремесленной общине — гмине — и был известным повсюду золотых дел мастером.

«Там можно еще кое-что найти», — нетерпеливо думал Стась, пробираясь по раскисшей от дождя дороге.

Глядя ему вслед, Юзик покачал головой. «Плохо кончит Стась», — сказал он себе и ввел кобылу во двор…

Спустившись к реке, Стась отвязал лодку и переправился на другой берег.

Теперь он был умнее. Он сорвал с убитого большую кожаную суму и стал быстро наполнять ее разными вещами. Руки Стася тряслись от радостного возбуждения, сума тяжелела, и он не заметил приближающихся к нему от перелеска всадников.

Мечислав, подбоченясь в седле, сказал своему меченоше:

— Видишь этого крестьянина с сумой, обирающего моих воинов? Если ты поразишь его с этого места первой стрелой, я подарю тебе свой перстень. Вот этот.

Меченоша улыбнулся и снял через голову лук. У него был зоркий глаз, об этом знали все, но на таком расстоянии редко кто попадал в цель…

Услышав за спиной шорох, Стась разогнулся и, защищая лицо от дождя рукой, посмотрел вокруг. Боковым зрением он успел разглядеть всадников на опушке, молодого воина со вскинутым к щеке луком, хотел броситься в сторону, но не успел — стрела пробила его со спины, и острый конец ее с несколькими капельками крови на кончике вышел на его груди. Он удивленно посмотрел на торчащее возле сердца жало, потянулся к нему и упал затылком в траву.

— Меткий выстрел, — похвалил Мечислав и, улыбаясь, снял с пальца обещанный перстень.

Сегодня князь был в хорошем настроении. Дружина Романа позорно бежала. Как доносили лазутчики, сам он был ранен в плечо, и его едва успели унести с поля битвы.

Путь на Краков был открыт.

А Юзик, ничего не зная об этом, когда перестал дождь и снова выглянуло солнце, вышел во двор, поплевал на ладони и принялся тесать лесину, чтобы заменить в доме подгнившую слегу.

Топор был тяжел, но хорошо отточен; желтые стружки так и сыпались во все стороны из-под его острого лезвия.

Жена управлялась с ребятишками и иногда выглядывала во двор, чтобы посмотреть, что делает Юзик, а у плетня стояла тощая кобыла, хрумкала траву и смотрела на хозяина преданным взглядом.

Три дня и три ночи ждал Твердислав терпеливо, когда примет его киевский князь Рюрик Ростиславич. Была у него на руках грамота, в которой вернувшийся из Польши.

Роман просил прощения за великие обиды и смуту, посеянную на Руси.

Роман отказывался, уже навсегда, от Торческа, обещал верно хранить данную клятву и не замышлять зла против Рюрика ни с черниговским князем, ни с какими другими князьями, а жить с ним в мире и полном согласии.

Роман был тих и покорен, — казалось, урок, преподанный Мечиславом, сломил его гордый дух: жена ухаживала за ним с любовью, обласканные бояре стали его первыми советчиками. Целыми днями они толпились на княжеском дворе, выхваляясь друг перед другом, вытягивали у Романа новые земли, вымаливали подарки и посулы. Великая благость простерла свою длань над Волынью. Епископ в соборе и попы в больших и малых церквах молились за скорейшее исцеление князя.

Шли затяжные дожди.

дожди.

Твердислав сидел у окна, смотрел, как проезжали по лужам возки, как бежали, накрывшись мешками от дождя, мужики и бабы, и на душе у него было благостно: свершилось задуманное.

Как и наказывал ему Роман, сразу же по приезде в Киев навестил боярин митрополита.

— Никифора слушает Рюрик, — говорил, тяжело дыша от сильного жара, князь (рана в плече наливалась гноем). — Езжай с великими дарами, пади митрополиту в ноги, без Рюрикова прощенья не возвращайся…

«Проняло-таки князя, — улыбнулся своим мыслям боярин. — Вняла нашим мольбам богородица, поставлю ей по возвращении на Волынь пудовую свечку».

Сознавая торжественность случая, Никифор встречал Твердислава в парадном облачении, допустил к руке, но разговаривал на расстоянии. Боярин стоял на коленях, избегая митрополитова взгляда. Говорил глухо, изъявляя глубокую скорбь и раскаяние: