Пыльная зима (сборник) - Слаповский Алексей Иванович

– Как думаешь, это его жена? – спросила девушка, имея в виду находящуюся близко при Субтееве пышноволосую брюнетку. – А писали, что он неженатый.

– Так, б… попутная, – выразился парень.

– Вечно ты ругаешься.

– Ну иди цветы ему поднеси. Поцелуй его. Или вообще ехай с ним. Валяй.

– Как хочешь, а я его обожаю. В смысле голоса, конечно.

Хотя эстрадники издали определили, что жрать и пить нечего, они все же приблизились к прилавку, чтобы уже вблизи увидеть, что жрать и пить действительно нечего.

– Хоть ситра дай, тетенька! – сказал один.

– А пива не надо, дяденька? – обиделась молодая продавщица. Пусть и дебеловатая не по летам – ну так что ж?

Неделин, когда случалось, не без удовольствия слушал и смотрел по телевизору певца Субтеева, всегда сожалея, что тот глуповат, да и песни глупы, причем глупость текста, музыки и самого исполнения часто просто самоотверженная. Не имея голоса, Неделин любил иногда мурлыкать под нос что-нибудь легкое, а бывало, и классику, романс какой-нибудь, изредка ему удавалось спеть громко и от души – когда, например, никого не было дома, а он чистил пылесосом старый плешивый палас, пылесос выл, как реактивный самолет, а Неделин сладко кричал: «Вот мчится тройка почтова-а-а-я-а…» – и из-за шума пылесоса свой голос казался даже неплохим.

Нет, в певца он, конечно, превратиться не пожелает, да и певец ни в коем случае не захочет стать каким-то там явным бичом,[3] собирающим объедки. Только глянет с презрением. И, будто уже отвечая этому презрительному взгляду (а Субтеев действительно глянул на Неделина), он стал без стеснения собирать объедки с соседних столов.

Рассортировал и хладнокровно продолжил трапезу, поглядев на Субтеева с видом: да, жру отбросы и плевать на всех хотел, и горжусь этим!

– Пошли, пошли, – сказала пышноволосая брюнетка, спутница Субтеева. – Отправление уже объявили.

– Да? – и Неделин послушно пошел, глядя, как замызганный человек с огрызком капустного пирога в руке закашлялся, заперхал, опуская голову, давясь и перемогаясь.

Они оказались с брюнеткой в купе на двоих. СВ то есть. Комфортно и уютно. Собственно говоря, ничего еще не случилось. Сейчас прибежит Субтеев, закричит, я не буду упираться, спокойно объясню, что от него требуется, и мы безболезненно вернемся каждый на свои места.

Поезд тронулся.

Субтеев все никак не мог прокашляться, содрогался до слез, пытался проглотить что-то застрявшее, кто-то стал колотить его по спине (парень, который с девушкой). Субтеев наконец пришел в себя, вытер слезы.

– Выпей вот, – подставил ему парень стакан с чаем.

– А?

– Выпей, пройдет.

– Да? – Субтеев выпил чай, недоуменно огляделся. – А где?.. – спросил он.

– Ушли, – сказала девушка.

– А я?

Девушка засмеялась.

Субтеев неровной походкой вышел из вокзала на перрон. Увидел отходящий поезд. Побежал. Но когда бежал, увидел свои бегущие ноги и остановился как вкопанный.

– Это что же такое?! – заорал он, перекрывая все шумы и звуки.

– В чем дело? – появился перед ним милиционер.

– От поезда отстал. И вообще…

– Пройдемте.

ГЛАВА 26

А Неделин уехал в поезде, в спальном вагоне, наедине с пышноволосой брюнеткой.

Ну что ж, сказал он себе.

Так тому и быть, сказал он себе.

Судьба, сказал он себе.

– Устала, – сказала брюнетка. – Жутко не высыпаюсь. Не могу спать в вагонах, и все. Нервы лечить надо.

– Лучшее лекарство от бессонницы – это любовь, – сказал Неделин, разглядывая красавицу.

– Это в каком смысле?

– В самом прямом, – хихикнул Неделин.

– Железный человек – сам над собой издеваешься. Я бы так не смогла. Если честно, я бы на твоем месте застрелилась.

– А в чем дело?

– Ладно, брось. Я представляю, как тебе обидно.

– А что?

– Ничего. Хочу спать. Главное паскудство в чем: пока сижу – умираю хочу спать. А лягу – хоть бы черт! Но спать-то надо…

Брюнетка разделась и оказалась образцово-стройной, с изгибами, которые очень взволновали Неделина, правда, волнуясь, он смутно чувствовал какую-то недостаточность.

– Иди ко мне, – сказал Неделин.

– Перестань.

– Иди, говорю.

– Зачем? Сам будешь мучаться и меня мучить. Не школьники же – просто целоваться.

Неделин нетерпеливо повалил ее, стал целовать повсеместно – исполняя, наконец, желания, которые в нем обострились из-за множества неудач, что он претерпел в шкуре жулика Виктора Запальцева.

И лишь когда разделся, он понял, о чем говорила черноволосая женщина.

С ужасом оглядев увечье, он спросил:

– Это как же?

– Не понимаю, зачем так себя растравливать?

– Кошмар…

– Ничего. Медицина развивается. Может, еще придумают что-нибудь. Сердце вон протезное уже ставят. Ничего, Владик, ничего. Успокойся, давай начнем спать.

Она легла, укрылась с головой одеялом, повернулась к стене.

Неделину, естественно, не спалось.

Вот так влип, думал он. Попробуй теперь заставь Субтеева поменяться обратно… Меняться же с кем-то другим – слишком подло… Не нужно волноваться, рано или поздно он сумеет выпутаться. И что страшного, ведь был же он недавно в обличье дряхлого недееспособного старика? Но старик и есть старик: что для старого человека просто огорчительно (а может, и освобождает, наконец, от проклятия пола), то для молодого – несчастье. А почему он знает, что несчастье? Может, Субтеев вполне счастлив своим самозабвенным глупым творчеством? Славой, успехом. А эта женщина кто ему? Жена? Вместе выступают, а заодно – любовница? То есть изображает любовницу, чтобы все думали, что у Субтеева с этим все в порядке? В таком случае она наверняка извлекает выгоду из этого положения, ведь может в любой момент выдать секрет. Бедный Субтеев!

Вдруг Неделину стало по-настоящему жутко. Ему пришло в голову, что его способность превращаться в других, появившаяся так внезапно, может внезапно и прекратиться. И что же тогда? – навечно оставаться ущербным человеком?

Хотя навечно – дурацкое слово. Вечности нет ни для кого из живущих, да и послезавтрашний день – тоже довольно далеко. А вот завтра – вдруг произойдет что-то интересное? Доживем до завтра. Все будет хорошо.

Неделин, утешая себя, представил: вот он на сцене перед многочисленным залом, он покоряет зал, он приводит его в неистовство. Вспомнив одну из песенок Субтеева, он стал напевать ее, радуясь голосу, который достался ему в наследство.

– Ну и дерьмо, – сказала брюнетка. – Я ведь совсем уже спала!

– Я репетирую, – сказал Неделин.

– Идиот.

Выступления – три дня по три концерта в день – должны были состояться в Саратове – в Саратове! – во Дворце спорта «Кристалл». Вникая в разговоры сопровождающей группы, Неделин выяснил, что концерты идут под фонограмму – и пение, и музыка, так что особых хлопот не предвидится.

Родимый Саратов встретил Неделина хмурой слякотной погодой, с вокзала сразу же поехали размещаться в гостиницу «Олимпия».

Тут Неделин сказал, что отлучится на часок – и помчался на такси к своему дому. Чуть было не подумалось – бывшему своему дому.

Он стоял во дворе, глядел на окна со знакомыми голубыми шторами, на облупленный зеленый балкон, который он вот уже лет пять собирается перекрасить… Зайти, позвонить? Проверка газа, мол. Какой Лена стала, какими дети стали? Неделин направился к подъезду – и резко остановился.

Из подъезда выходило образцовое семейство. Отец был уверен в себе, молодежно одет, несмотря на возраст, жена ему соответствовала в этом отношении, два симпатичных мальчугана шли не сами по себе, стесняясь родителей, как это обычно бывает при совместных прогулках, а рядом с родителями, смеясь и оживленно беседуя. Отцом был – Неделин, женой и матерью – Лена, а мальчуганы – его сыновья. Так, значит…

Они уже проходили мимо.

– Здравствуй, Лена, – сказал Неделин.