Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели - Лев Колодный

Случай был беспрецедентный. Но кто мог оспорить тогда волевое решение московского начальника, касавшееся не только безвестного студента, но и уважаемой профессуры. Кто мог осудить "вмешательство Москвы" в дела далекой от нее кавказской академии, если сплошь и рядом столица СССР командовала всем, что происходило на просторах республик Советского Союза.

До дня защиты оставалось мало дней. "Песня о Тбилиси" писалась год. Что делать?

— Ко мне заходят все, переживают. Есть такой скульптор Алик Ратиани, он тоже тогда ко мне зашел. И почему-то вдруг показалось мне его лицо скульптурным, очень интересным. Я ему говорю: "Алик, иди сюда!" И мы на десять дней закрылись в мастерской. Там и ели, и спали, домой не ходили.

— Что делать, чтобы опять не сказали — импрессионист? Я из палитры убрал кадмий красный, кадмий желтый. Оставил — английский красный, охру, белила, черную, синюю — все. За десять дней портрет Алика написал. Руки такие большие. И лицо большое, мощный образ!

На защиту пришел полный зал, все интересуются, что за десять дней успел написать? Поставили мне очень веселую оценку — пять! Хвалили как! Правда, комиссия из Москвы к этому времени уехала, и мои профессора пытались таким образом оправдать меня, невинно пострадавшего.

Что-то в этом образе было и от спортсмена, и от Петра, которого я сделал много лет спустя…

Пройдут годы и кресло президента Академии художеств, в котором Владимир Серов просидел шесть лет, займет тот самый дипломник, чья картина показалась тому недостойной выпускника художественного вуза.

Да, мне повезло, — не устает повторять Церетели. — У меня были уникальные учителя — график Шарлемань, великий рисовальщик Шухаев, яркий живописец Джапаридзе. В то время наша академия очень сильная была, в ней до моего поступления преподавал Лансере. К нам вернулся из Франции ученик Родена Нико Николадзе… Мои профессора жили в Париже, общались с Модильяни, Пикассо, Леже, всеми, кто сделал революцию в искусстве. Своим учителем считаю и Ладо Гудиашвили. Я видел его картины. Он приходил в гости к моему дяде.

Иногда мне очень хочется нарисовать их всех вместе, как когда-то Репин написал вместе всех славянских композиторов.

"Песня о Тбилиси" осталась в академии. Где она? Все попытки найти картину спустя сорок лет — пока не увенчались успехом. "Портрет спортсмена" вернулся к автору в 2002 году. На нем восседает друг, Алик, с теннисной ракеткой в руках. Глядя на этот абсолютно реалистический образ, видишь, как удалось дипломнику убрать из палитры все яркие цвета, как непохож стиль выпускника академии на тот, который прорвался в его картинах спустя несколько лет после события, о котором речь пойдет далее.

На радостях, защитив диплом, отправились Зураб и Иннеса в свадебное путешествие.

— Мы улетели в Москву. Я с собой взял какие-то копейки, думал, что это много.

На гостиницу денег не нашлось. Сняли комнату на Мытной улице, недалеко от Серпуховской площади. Пошли в Кремль, куда при жизни Сталина путь был закрыт, гуляли в Александровском саду, ходили в театры, на выставки. Приезжих тогда в Москве было мало. Шли однажды по улице, и вдруг Зураб почувствовал, что одна нога промокла, в туфле образовалась дырка. Невольно замедлил шаг.

— Что это ты захромал, — поинтересовалась Иннеса.

— Ничего, сейчас пройдет. Давай зайдем в магазин…

Там я купил ей первый в Москве подарок — жука, брошку, не то из пластмассы, не то из керамики… У меня родилось желание, чтобы каждый прожитый день был для жены праздником. Я старался всю ее жизнь сделать радостной. Мне повезло, что у меня была чудная жена.

Пришло время, и мы с ней начали ездить вдвоем за границу, в Японии вместе жили. Тогда мы первый раз остались одни. Иннеса очень радовалась этому. Мы попали во двор какой-то больницы. И там прыгали и бегали как дети, танцевали. В Америке работал — со мной была. В Англии — со мной была. Во Франции — со мной была, там, куда она не поехала, когда мы поженились…

На вопрос: "А помните ваш самый счастливый день жизни с Зурабом?" Иннеса ответила в Америке в предсмертном своем первом и последнем интервью:

— Самый счастливый день моей жизни — когда мы поехали в Японию. Мы были только вдвоем. Невероятный случай — первый раз в жизни были одни, когда не ползли за нами друзья. И счастливые, во дворе какой-то больницы грандиозной танцевали, прыгали и скакали как беззаботные дети. И были в восторге, что одни, что свободны. Первый раз мы тогда почувствовали свободу…

Иннеса мечтала пожить еще хотя бы пять лет, пока подрастет младший внук. Ее мечта не сбылась.

Выпускников Академии не направляли на работу в сельский клуб, заводской Дом культуры или кинотеатр, где требовались по штату художники. Всем давали "свободное распределение". Ищи работу сам, где хочешь. Зураб остался в Тбилиси и начал жизнь свободным художником.

Через год после свадьбы родилась дочь Елена, Лика. Втроем семья жила на том же, по словам Зураба, «чердаке», где поселилась после свадьбы.

— Одной рукой качал люльку, другой рисовал.

Молодой Зураб, начав жить самостоятельно, поселился сравнительно недалеко от родителей, на шестом этаже дома по улице Чавчавадзе. По московским понятиям то была неплохая жилплощадь для молодоженов, детей советской интеллигенции. О той поре вспоминает профессор Нугзар Церетели, друг художника школьных лет:

— Все мы только еще вступали в жизнь и нуждались в ту пору. Очень нелегко было и Зурабу. Он жил с женой и маленькой дочуркой на чердаке дома 19 по проспекту Ильи Чавчавадзе. В двух комнатушках метров по 14–15 каждая, жарких и шумных. Они служили Зурабу и жильем, и гостиницей, и мастерской, где он трудился с утра до поздней ночи, рисовал, создавал живописные и графические произведения.

По словам жильца той квартиры, слышанных мной за его необъятным столом на Пресне, в те годы ему нравились консервы в томатном соусе, исчезнувшие с прилавков, под названием «Бычки». Едал тогда часто вместо обеда кильку в томате, самые дешевые консервы. В каких бы мажорных тонах не описывал прошлое отец художника Константин Иванович Церетели, командир производства и по совместительству преподаватель института, в его квартире с верандой 160 метров не осталось места женатому сыну. Честный советский служащий, инженер, не воровавший у государства, не связанный с теневой экономикой, не мог помочь сыну ни квартирой, ни деньгами.

Денег тогда хронически не хватало, особенно после рождения дочери. Тяготила жизнь на верхнем этаже в доме без лифта. Иннесе с ее больным сердцем тяжело было подниматься по лестницам. Родственники ждали от главы семьи решения и этой проблемы.

Пришлось искать заказы в тбилисских издательствах. Он оформлял детские книги, рисовал карикатуры в грузинском сатирическом журнале, аналоге московского «Крокодила». Писал картины на заказ для сельских клубов. Не этого ждали профессора от подававшего большие надежды студента.

— Я делал иллюстрации детских книг. В «Крокодиле» за две карикатуры получал нормальные деньги.

(Одну такую карикатуру я видел. За столом сидят трое и обсуждают предстоящий приезд ревизора. Один из них говорит обескураженным собутыльникам: "Новый ревизор не ест мясо и не пьет вина!")

Случайные гонорары не решали материальных проблем. Надо было срочно кончать с жизнью "свободного художника", поступать на службу с постоянным окладом.

После майских праздников 1960 года появилась кроме диплома трудовая книжка. А в ней начальник отдела кадров сделал первую запись о зачислении Зураба Константиновича Церетели на службу в должности художника-архитектора в отдел этнографии Института истории, археологии и этнографии Академии наук Грузинской ССР. Тогда стало лучше с деньгами. Служба оставляла время рисовать, выполнять прежние задания журнала.

Каждое лето институт отправлял научные экспедиции. Маршрут их проходил по нередко знакомым местам, где Зураб бывал студентом. В задачу штатного художника входило делать зарисовки археологических находок, этнографических объектов, памятников архитектуры, руин. Таким образом, художник становился исследователем, изучал предметы исчезнувшего быта, старинные дома, храмы, могильные камни с древними стертыми надписями. Эта работа не требовала фантазии, проявления яркой индивидуальности. Приходилось контролировать себя, обуздывать темперамент, страсть к самовыражению, бродившую в душе.

Место считалось престижным, такую должность до Зураба, как я писал, занимали Лансере и Джапаридзе. Охотясь за кавказскими рефлексами, Лансере ходил по тем же дорогам, по которым шли этнографы. Рефлексы Кавказа запечатлены в сотнях картин Церетели.

Второй раз Гигла Нижарадзе сыграл исключительно важную роль в жизни любимого племянника, когда привел его в стены комбината республиканского Художественного фонда. Этот комбинат кормил многих. По записи в трудовой книжке это произошло в марте 1963 года. Тогда наш герой занял скромную должность старшего мастера оформительского цеха комбината. Из другой записи явствует, что еще полтора года он числился в штате института, откуда ушел "по личной просьбе".