Красная площадь - Мартин Смит

Он взял стопку книг и перешел в спальню, где стал раздумывать над содержимым ночного столика. Здесь резко выделялась ночная маска, которая давала основания полагать, что обильная еда и очистительные таблетки не способствовали спокойному сну.

В спальне не было стула. Аркадий снял ботинки, сел на кровать и сразу услышал, как жалобно заскрипели пружины в предвкушении тяжести тела Руди. Подложил под спину подушки, как, видно, поступал и Руди, и стал просматривать книги.

В каждом уважающем себя доме были классики. Правда, у многих только для того, чтобы казаться образованными. Руди же свои книги читал. Аркадий нашел подчеркнутый карандашом отрывок в «Капитанской дочке» Пушкина, там, где гусар вызвался выучить молодого человека играть на бильярде. «Это, — говорил он, — необходимо для нашего брата служивого… Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на бильярде; а для того надобно уметь играть». «Или бить киями жидов», — было нацарапано под этой строчкой. Аркадий узнал почерк Руди. Он видел его в конторской книге.

В середине «Мертвых душ» Гоголя Руди отчеркнул: «В непродолжительное время не было от него (Чичикова) никакого житья контрабандистам. Это была гроза и отчаяние всего польского жидовства. Честность и неподкупность его были неодолимы, почти неестественны. Он даже не составил себе небольшого капитальца». На полях Руди приписал: «Ничто не меняется».

«Надо сказать, что сегодня еще хуже, — подумал Аркадий. — Благодаря еврейской эмиграции у московской мафии теперь хорошие связи с израильским преступным миром». Он включил телевизор и вновь прокрутил, пропуская кадры, иерусалимскую пленку от Стены плача до казино.

Он то и дело мысленно возвращался к словам Полины: «…слишком много крови».

Он согласен с ней. Если бензин можно сгустить с помощью крови, то при случае его можно сгустить и с помощью десятка других веществ. Совсем недавно он видел кровь в каком-то необычном виде, но никак не мог припомнить, где это было.

Аркадий снова просмотрел египетскую пленку. За окном барабанил дождь, и при виде желтых песков Синайской пустыни становилось теплее: он, как к камину, придвигался поближе к экрану. Аркадий сунул было руку в карман за сигаретами, но вспомнил, что отдал их. Вытащил письмо. Он мог по пальцам пересчитать письма, полученные от отца. Раз в месяц отец писал сыну, когда тот был в пионерлагере. Раз в месяц из Китая — в те времена, когда отношения с Мао были братскими и прочными. Все эти послания были похожи на бодрые военные доклады и заканчивались пожеланиями Аркадию упорно трудиться, вести себя достойно и со всей ответственностью. Всего около двенадцати писем. Еще одно он получил, когда решил поступать в университет, а не в военное училище. Оно запомнилось ему потому, что отец ссылался на Библию, и именно на то, что Господь потребовал от Авраама принести в жертву единственного сына. «Сталин пошел дальше Бога, — писал генерал, — потому что Авраам восславил его еще сильнее. К тому же есть еще сыновья, — следовало далее, — похожие на хилых телят и годные только для жертвоприношения». …Слишком много крови? Его отцу ее всегда было мало.

Отец отрекся от сына, сын отрекся от отца. Один навсегда отрезал будущее, второй — прошлое. «Но, — подумалось Аркадию, — ни у одного не хватило духу заговорить о том времени, когда им придется наконец быть вместе». …Дача. Мальчик и мужчина, сидя на причале, смотрят на ноги, опущенные в сонную теплую воду. Босые ноги не всплывают, не опускаются вглубь — они лениво колышутся у поверхности, как водяные цветы. Еще глубже Аркадию видится колышущееся платье матери, оставшееся в детской памяти как прощальный взмах руки.

…По водам Нила, покачиваясь, сновали одномачтовые суденышки. Аркадий вдруг осознал, что перестал следить за происходящим на экране. Он осторожно, словно бритву, положил письмо обратно в карман, извлек из магнитофона египетскую кассету и вставил мюнхенскую. Теперь он смотрел внимательнее, потому что немного понимал немецкий язык. К тому же хотел отвлечься от письма. Смотрел, разумеется, глазами русского.

«Добро пожаловать в Мюнхен!» — раздалось по-немецки с экрана. На экране появилась гравюра с изображением средневековых монахов, поливающих подсолнухи, поворачивающих надетого на вертел кабана, наливающих пиво. Жизнь, по всей видимости, была не так уж и плоха. Следующие кадры изображали современный, восстановленный Мюнхен. В дикторском тексте ухитрились с некоторой долей хвастовства рассказать о чудесном возрождении из пепла, не упомянув ни о каких мировых войнах, намекнув лишь об «ужасном, прискорбном» бедствии, превратившем город в груду камней.

…От фигурки увешанного колокольчиками шута, вращающейся на часовой башне на Мариенплатц, до похожих на шахматную доску стен Старого суда все исторические здания были прилизаны до неузнаваемости. Практически каждый второй кадр изображал либо пивную на открытом воздухе, либо погребок, словно потребление пива было миропомазанием в знак отпущения грехов (конечно, пивной путч Гитлера не в счет). И все же Мюнхен был, бесспорно, привлекательным городом. Люди выглядели такими состоятельными, что, казалось, они живут на другой планете. Автомашины почему-то выглядели невероятно чистыми, а гудки звучали, словно звонкий охотничий рог. В городских прудах и на реке плавали многочисленные стаи лебедей и уток. А когда в последний раз видели лебедя в Москве?

«Мюнхен хранит памятники архитектуры, воздвигнутые под началом королевских особ, — хорошо поставленным голосом продолжал диктор. — Макс-Иосифплатц и Национальный театр строил король Макс Иосиф, Людвигштрассе — его сын, король Людовик I, Максимилианштрассе — сын Людовика, король Максимилиан II, а Принцрегентштрассе — его брат, принц регент Луитпольд».

Ну а увидим ли мы пивную, откуда Гитлер и его коричневорубашечники начали свой первый преждевременный поход к власти? Увидим ли площадь, где Геринг принял на себя пулю, предназначенную Гитлеру, и тем самым навеки завоевал сердце фюрера? Пройдем ли мы по Дахау? Что поделаешь, история Мюнхена так богата людьми и событиями, что на одну пленку всего не уместить. Аркадий признался себе, что его отношение было несправедливым, предвзятым и разъедалось завистью.

«…В прошлогодний праздник урожая его участники выпили более пяти миллионов литров пива и съели семьсот тысяч цыплят, семьдесят тысяч свиных ножек и семьдесят зажаренных быков».

Что ж, могли бы приехать попоститься в Москву. Чуть ли не порнографическое хвастовство пищей утомляло глаз. После восхождения в горах — заслуженная кружка пива в деревенском трактире.

Аркадий остановил пленку и вернулся к восхождению. Панорама Альп, движущаяся вдоль каменных и снежных откосов к вершине. Туристы в коротких кожаных штанах. Эдельвейс крупным планом. Далеко вверху — силуэты альпинистов. Плывущие облака.

Столики перед гостиницей. Жимолость, вьющаяся вверх по желтой штукатурке. Расслабленные позы отдыхающих после обеда баварцев. Исключение представляет женщина в кофточке с короткими рукавами и в темных очках. Кадр обрывается. Возникающий из облаков инверсионный след, ведущий к реактивному авиалайнеру Люфтганзы…

Аркадий перемотал пленку и вернулся к кадрам, где изображены сидящие за столиками в пивной. Качество пленки было то же, но не было дикторского текста и музыки. Вместо них слышался скрип стульев и шум уличного движения за кадром. Темные очки были не к месту: на профессиональной пленке их следовало бы снять. Он несколько раз прокрутил пленку от Альп до авиалайнера. Облака те же самые. Кадры с изображением пивной вставлены.

…Женщина подняла стакан. Белокурые волосы гривой зачесаны назад, открывая выразительные брови и резко выступающие скулы. Подбородок короткий. Рост средний. Возраст — лет тридцать пять. Темные очки. На шее золотая цепочка. Вязаная, возможно, из хорошей шерсти кофточка с короткими рукавами. Такое сочетание придавало ей скорее чувственную, нежели женскую привлекательность. Красный маникюр. Светлая кожа. Накрашенные губы дерзко, вызывающе полуоткрыты, как тогда, когда Аркадий видел ее сквозь стекло машины. В уголках рта — подобие улыбки… Она беззвучно произносит: «Я тебя люблю».

Это было нетрудно прочесть по артикуляции губ, потому что слова произносились по-русски.

— Не знаю, — сказал Яак. — Ты видел ее лучше. Я вел машину.

Аркадий задернул шторы, так что кабинет освещался только светом экрана. На экране видеомагнитофона поднятый стакан, удерживаемый кнопкой «стоп».

— Женщина в машине Розена глядела на нас.

— Она глядела на тебя, — сказал Яак. — Я смотрел на дорогу. Если ты считаешь, что это та же самая женщина, с меня хватит того, что есть.

— Нужно сделать снимки. Чем ты недоволен?

— Нам нужен Ким или чеченцы: Руди убили они. Руди давал тебе ясно понять, что они до него доберутся. Если она немка и мы втянем в это дело иностранцев, то нам придется расширить круг поиска и поделиться с КГБ. Ты знаешь, что из этого выйдет: мы их накормим, а они на нас насрут. Ты им говорил?