Красная площадь - Мартин Смит

— Кровь скота?

— Процедите кровь через тряпку — получите сыворотку. Смешайте ее с бензином и добавьте немного кофе или питьевой соды. Мешайте до тех пор, пока не загустеет.

— Бомба из крови и бензина?

— Партизанское изобретение. Я бы догадалась и раньше, если бы лабораторный анализ был верен, — сказала Полина. — Бензин можно сгустить мылом, яйцами или кровью.

— Должно быть, поэтому их и не хватает, — пошутил Аркадий.

Парочка, стоявшая позади Полины, напряженно слушала.

— Не берите яйца, — предупредила женщина. — В них сальмонелла.

— Это беспочвенные слухи, распространяемые людьми, которые сами хотят скупить все яйца, — возразил бюрократ.

Очередь продвинулась еще на один шаг. Аркадию хотелось потопать ногами, чтобы согреться. Полина была в открытых босоножках, но, судя по ее реакции на дождь, кровь и безумие ожидания, она была что гипсовая статуя. Все ее внимание сосредоточилось на приближающихся весах. Дождь усилился. Капли струились по вискам Полины и скапливались в загнутых, подобно крыше пагоды, концах ее волос.

— Как продают — на вес или поштучно? — спросила она соседей.

— Милая, — сказала пожилая женщина, — это смотря с чем они мухлюют — с весами или со свеклой.

— А ботву тоже дают? — спросила Полина.

— За ботвой другая очередь, — ответила женщина.

— Ты большое дело сделала, — сказал Аркадий. — Жаль, что работа такая неприятная.

— Если бы это меня беспокоило, — возразила Полина, — я бы считала себя не на своем месте.

— Тогда, наверное, я не на своем, — улыбнулся Аркадий.

У весов, как правило, происходил молчаливый, угрюмый обмен рублей и талонов на свеклу. Каждый же четвертый или пятый разражался обвинениями в том, что его надули, и требованием отпустить больше. В голосе людей звучали отчаяние, истерия и ярость. Постепенно образовалась бесформенная толпа; солдаты расталкивали ее, чтобы пропустить очередного покупателя, так что длинная вереница ожидающих, подобно водовороту, все время находилась в движении. Дождь постепенно обмыл свеклу, и в свете фонаря можно было разглядеть чистые темно-красные корнеплоды. Аркадий рассмотрел также, что сваленные позади весов мешки несут на себе следы перевозки: сырая мешковина местами порвана и измазана грязью. Наиболее мокрые из них стали ярко-красными; земля вокруг пропиталась красным. Весы с приставшими к ним кусочками свекольной кожицы тоже окрасились в красный цвет, точно их облили киноварью. Отражаясь в стекающей с мешков воде, весь парк представлялся расплывающимся красным пятном. Полина посмотрела на свои покрасневшие ноги в босоножках. Аркадий заметил, как она вдруг побледнела, и подхватил ее на руки, не дав упасть.

— Только не в морг, только не в морг, — повторяла девушка.

Аркадий положил ее руку себе на плечо и то ли понес, то ли повел из парка по Петровке, ища место, где она могла бы сесть. На противоположной стороне улицы из ворот желто-коричневого особняка дореволюционной постройки, которые так нравились высокопоставленным советским чиновникам, выехала санитарная машина. По всей вероятности, здесь была какая-то лечебница.

Но едва они вошли во двор, как Полина стала упрашивать не вести ее к врачу.

В глубине двора виднелась грубо отесанная деревянная дверь, разрисованная фигурками горланящих петухов и танцующих поросят. Они вошли в помещение, оказавшееся небольшим кафе. У маленьких столиков стояли кожаные стулья, вдоль стойки бара был расставлен ряд табуретов. На задней стенке красовалась батарея машин для выжимания апельсинового сока.

Полина присела у столика, уткнулась головой в колени и повторяла: «Все — дерьмо, дерьмо, дерьмо!».

Из подсобки выскочила буфетчица, собираясь выгнать их, но Аркадий, показав удостоверение, попросил коньяка.

— Здесь клиника. У нас не продают коньяк.

— Тогда лечебного коньяка.

— За доллары.

Аркадий положил на стол пачку «Мальборо». Буфетчица не шелохнулась. Он добавил еще пачку:

— Две пачки.

— И тридцать рублей.

Она исчезла и тут же вернулась, поставив на стол плоскую бутылку армянского коньяка с двумя бокалами и смахнув при этом в карман сигареты и деньги.

Полина выпрямилась и откинула голову назад:

— Это же половина вашей недельной зарплаты, — сказала она.

— А на что мне их копить? На свеклу?

Он наполнил ее бокал. Она выпила залпом.

— Думаю, что тебе не так уж и хотелось борща, — заметил он.

— Все этот вонючий труп! Оказывается, не лучше, а хуже, когда знаешь, как все происходило, — она сделала несколько глубоких вдохов. — Поэтому и вышла на улицу. Как увидела очередь, встала в ту, что побольше. Ведь когда стоишь за чем-нибудь, никто не заставляет тебя вернуться на работу.

За стойкой буфетчица нашарила зажигалку, затянулась сигаретой и, закрыв от удовольствия глаза, выдохнула дым. Аркадий позавидовал ей.

— Извините, — обратился он. — Что это за клиника? Кафе с кожаными сиденьями, мягкий свет, довольно изысканно.

— Это для иностранцев, — ответила буфетчица. — Диетическая лечебница.

Аркадий и Полина молча переглянулись. Девушка, казалось, вот-вот разрыдается и рассмеется одновременно, да и у него было такое же настроение.

— Разумеется, Москва для этого — самое подходящее место, — заметил он.

— Лучше не найдешь, — добавила Полина.

Аркадий видел, как розовеют ее щеки. «Как быстро молодые приходят в себя! Словно розы распускаются», — подумалось ему. Он налил ей еще. Себе тоже.

— Это же безумие, Полина. Эти очереди за хлебом, что Дантов «Ад». А может, и в аду есть диетический центр?

— Американцы согласятся, — сказала она. — Займутся аэробикой, — на лице появилась настоящая улыбка, возможно, потому, что и он улыбнулся по-настоящему. Видно, о безумии надо было размышлять вместе.

— Москва могла бы стать адом. Она бы вполне подошла для этого, — заметила Полина.

— Хороший коньяк, — Аркадий налил еще. Коньяк прекрасно ложился на пустой желудок. — За ад, — добавил он. Ему казалось, что от его мокрой одежды вот-вот повалит пар. Он подозвал буфетчицу. — А что у вас за диета?

— Смотря для кого, — ответила она с сигаретой в зубах. — У кого фруктовая, у кого овощная.

— Фруктовая диета? Представляешь, Полина? И что там?

— Ананасы, папайя, манго, бананы, — небрежно отбарабанила буфетчица, словно каждый день только ими и лакомилась.

— Папайя, — повторил Аркадий. — Полина, мы бы с тобой согласились лет семь-восемь постоять в очереди за папайей? Правда, я не уверен, что знаю, как она выглядит. Мне бы картошки вдоволь — и я был бы доволен. Уж точно не похудею. Такую роскошь тратят на таких, как мы! — он обратился к буфетчице: — Вы не могли бы показать нам папайю?

Она испытующе посмотрела на них.

— Нет.

— У нее, наверное, нет никакой папайи, — сказал Аркадий. — Говорит, чтобы произвести впечатление на посетителей… Теперь лучше?

— Если смеюсь, значит, лучше.

— Раньше не слышал, как ты смеешься. На слух приятно.

— Да? — Полина медленно раскачивалась на стуле. Улыбка постепенно сошла с ее лица. — В мединституте мы, бывало, спрашивали друг друга: «Какой самый худший вид смерти?». Теперь, после Руди, я, кажется, знаю ответ на этот вопрос. Вы верите в ад?

— Совершенно неожиданный вопрос.

— Знаете, вы словно дьявол. Вы испытываете от своей работы какое-то тайное удовольствие, будто бы радость в том, чтобы схватить всех, кто проклят. Поэтому-то Яаку и нравится с вами работать.

— А почему ты со мной работаешь? — он был уверен, что она не собирается уходить.

Полина на мгновение задумалась.

— Вы разрешаете мне делать то, что нужно. У вас я участвую в общем деле.

Аркадий понимал, что в этом как раз и заключается трудность. Морг был местом, где все делилось на черное и белое, на живых и мертвых. Полине были присущи полная отстраненность аналитика, слепой детерминизм, что в совершенстве подходило для классификации мертвецов как множества неодушевленных и недвижных образцов исследования. Но патологоанатом, которому приходится участвовать в расследованиях за пределами морга, начинает видеть в погибших живых людей, и тогда при виде трупа на столе он осознает, что случилось самое худшее, и начинает понимать смысл последнего вздоха на земле. Он лишил ее профессиональной отстраненности. В некотором смысле он испортил ее как специалиста.

— Потому что ты хорошо соображаешь, — поставил точку Аркадий.

— Я думала о том, — сказала она, — что вы говорили вчера вечером. У Кима был автомат. Зачем было убивать Руди двумя различными бомбами? Слишком усложненный способ убийства, надо заметить.

— Его нужно было не просто убить, а убить и сжечь. Точнее, сжечь все бумаги и компьютерные дискеты, уничтожить любую информацию, которая могла бы привести его к кому-то другому. Я все больше утверждаюсь в этом мнении.