Секреты Достоевского. Чтение против течения - Кэрол Аполлонио

бытия», где то, что игрок видит «перед собой – не что иное, как символическая модель космического механизма» [Savage 1950: 292]. По мнению Сэвиджа, казино совращает игрока (Алексея – Сэвидж не затрагивает сюжетную линию бабушки) и ввергает в иллюзию «предельной иррациональной и беспочвенной свободы, которая, содержа внутри себя равные возможности, лишена власти осуществить какую-либо из этих возможностей и может порождать только неотвратимую необходимость» [Savage 1950: 292]. Важно, что в трактовке Сэвиджа этот «метафизический источник бытия» является ложным видением, которое совращает Алексея на ложный путь, ведущий прочь от целостности и благодати. Трансформация, которую переживает Алексей в казино, оставляет его в таком же абстрактном и вневременном пространстве, как и его собрата – Человека из подполья. В отличие от бабушки, Алексей решает там остаться.

Таким образом, кульминация сюжетной линии Алексея – его выигрыш в казино – уравновешивает проигрыш бабушки, с не менее серьезными моральными последствиями. Во многих смыслах ее проигрыш является альтернативой (ее же) смерти – иначе говоря, он утверждает принцип жизни. Между тем поход Алексея в казино ставит его вне того потока, который Достоевский в других случаях называет «настоящей жизнью» или «живой жизнью». Бабушка сумела вынырнуть из водоворота; Алексей остался в нем, вместе с погибшими и обреченными. Это территория французской куртизанки Бланш, чьи черные волосы, смуглая кожа, высокомерие, коварство и насмешливость, а также инстинктивный страх Алексея перед ней недвусмысленно указывают на ее демоническую природу [Достоевский 1972а: 221–222] и чье существование символически противопоставляется существованию бабушки: «Если бы, например, пришло известие, что бабушка не умерла, то я уверен, mademoiselle Blanche тотчас бы исчезла» [Достоевский 1972а: 222]. Сделав свой выбор, Алексей входит в мир смерти при жизни (Человек из подполья называет это «началом смерти»), денежных, количественных ценностей, кошмарный, маргинальный мир казино. Язык Достоевского намекает на это – например, когда Алексей, будучи не в силах вырваться из омута игромании, в конце романа говорит мистеру Астлею, что надеется «воскреснуть из мертвых» [Достоевский 1972а: 314]. Таким образом, выбор Алексея ставит его в то самое положение, которого бабушка, проиграв, сумела избежать: это метафорическая смерть (вместо настоящей смерти, которой ожидали от бабушки). Теперь он неизбежно возьмет на себя роль, о которой мечтал генерал, спасенный от нее оставшейся в живых бабушкой: русского любовника, которым «попользовалась» Бланш. Выиграв в казино, Алексей разбогател, но оказался выброшен из жизни. Таким образом, две сюжетные линии «Игрока» образуют идеально симметричную пару.

Эти две линии выражают одну и ту же идею. На моральнофилософском и глубинном религиозном уровне подчинение человека редуктивным, количественным мерам ценности является добровольным отречением от целостности и благодати с соответствующими психологическими последствиями: увлечение Алексея игрой приводит к угасанию его лучших душевных качеств – чувства ответственности и совестливости, он теряет способность полноценно жить и любить. Развивающаяся параллельно сюжетная линия бабушки предлагает альтернативу: ее проигрыш – это утверждение любви, нравственности и русских духовных ценностей (символом которых служит ее решение перестроить церковь в подмосковной деревне). Оставшихся у нее средств оказывается достаточно только для того, чтобы поддерживать ее собственное существование – физическое и духовное – и жизни тех, кого она любит. Ей нет места в Рулетенбурге; она должна возродиться к жизни, то есть вернуться в Россию.

Любовь и секс

Я уже писала о важности любви как пути к благодати в этике Достоевского. В этом вопросе, как и в критике рациональности, на «Игрока» также оказали влияние «Записки из подполья». В решающий момент части второй «По поводу мокрого снега» Человек из подполья отвергает «живую жизнь» в тот момент, когда пытается заплатить за любовь проститутки Лизы. Его поступок – это отказ от того, что Хайд называет «обменом подарками», в пользу «обмена капиталами». В центре великих романов Достоевского всегда присутствует ключевой момент выбора между любовью и деньгами – с серьезными моральными последствиями. Сюжет «Игрока» построен по тому же фундаментальному принципу, поскольку здесь в решающий момент герой также дает любви количественную оценку, разрушая ее и обрекая себя на «жизнь вне жизни». В обоих произведениях олицетворением принципа жизни является любовь, которую женщина дарит безвозмездно. Классические исследования «Игрока» обходят молчанием последствия сексуального контакта между Алексеем и Полиной, но эта тема заслуживает большего внимания – не только как ключевой момент в их сюжетной линии, но и как важный паттерн, который Достоевский впоследствии использует в других своих шедеврах, включая «Братьев Карамазовых» и «Бесов». Как реагирует Алексей, когда после окончательного проигрыша бабушки обнаруживает, что Полина ждет его в гостиничном номере, и понимает, что она его любит?

Точно молния опалила меня; я стоял и не верил глазам, не верил ушам! Что же, стало быть, она меня любит! Она пришла ко мне, а не к мистеру Астлею! Она, одна, девушка, пришла ко мне в комнату, в отели, – стало быть, компрометировала себя всенародно, – и я, я стою перед ней и еще не понимаю!

Одна дикая мысль блеснула в моей голове.

– Полина! Дай мне только один час! Подожди здесь только час и… я вернусь! Это… это необходимо! Увидишь! Будь здесь, будь здесь!

И я выбежал из комнаты [Достоевский 1972а: 291].

Когда Полина предлагает Алексею свою любовь, он убегает от нее в казино. Каковы бы ни были психологические причины для того, чтобы дать своей страсти другой выход (возможно, страх перед любовью, дурные предчувствия, чувство собственной несостоятельности, боязнь сексуального желания сильной женщины или, что в принципе маловероятно, внезапно проснувшаяся совесть), выбор Алексея можно истолковать как капитуляцию перед искушениями расчета. Он не может представить себе любви, которую было бы невозможно измерить в количественных, денежных единицах, и, совершив выбор в пользу мечты о быстром обогащении, отвечает отказом на предложение жизни и благодати, которое ему сделали здесь и сейчас. Он выбрал в качестве своей главной ценности деньги; как он говорит, «деньги – всё!» [Достоевский 1972а: 229]. В этом контексте его имманентный выигрыш за игорным столом лишь подкрепляет его отказ от любви Полины. Ассоциация казино с увядшей старой женщиной подчеркивает идею Достоевского; кем бы она ни была – старухой из повести Пушкина, знающей секрет трех верных карт, бабушкой, только что оставившей там свои деньги, невестой из увядшей в ожидании свадьбы немецкой пары или, как пишет один критик, аллегорической фигурой «госпожи Удачи», заменившей Полину, – она увлекает молодого человека прочь от любви, от «живой жизни» [Jackson 1981: 224]. Может быть, она также олицетворяет последствия сочетания пустой, чисто плотской (французской) любви таких женщин, как Бланш, и типично немецкой расчетливости