Милосердные - Федерико Андахази

Спустя три дня и три ночи, после многочисленных исправлений, громоздившихся друг на друга, окончательный вариант Вампира до последней точки и запятой совпадал с исходной рукописью. Завершив свои труды, Полидори без малейших угрызений совести тщательно уничтожил доказательства своего позора: верный урокам подлинного автора, он проглотил все черновики до последней страницы, претворив текст в плоть.

7

На четвертый день Джон Полидори вышел из своей комнаты. Его совесть была чиста. Наступила ночь, когда, как и было условлено, ровно в двенадцать все должны были собраться, чтобы зачитать обещанные истории. Уже с лестницы Джон Полидори увидел, что гостиная особым образом обустроена для этого торжественного события: канделябры, размещенные в четырех углах комнаты, изливали зловещий, тусклый свет, который едва достигал стола. Сквозь окна, занавешенные пурпурными гардинами, проглядывало серое, подернутое тучами небо, отчего зала казалась похожей на капище. Лорд Байрон и Перси Шелли сидели друг напротив друга в торцах стола. По бокам расположились Мэри и Клер. Перед каждым лежала готовая рукопись. Никто из собравшихся не заметил Полидори, который, сокрывшись в темном лестничном проеме, окидывал их всеведущим взглядом. Честно говоря, никто и не ожидал, что секретарь придет в назначенное время. Да и сам Полидори не сразу понял, что для него даже не приготовлено место за столом. Бессильный гнев сковал судорогой его горло. И только пачка бумаги, которую он держал под мышкой, придавала ему уверенность: эти жалкие спесивцы не стоят его возмущения.

– Вижу, меня не ждали, – произнес он любезным тоном, нарочито медленно спускаясь по ступенькам.

Лорд Байрон не смог выдавить из себя ни слова и молча уступил секретарю свой стул. Полидори стал уговаривать хозяина сесть, но тот сказал, что предпочитает постоять. Так рассказ будет звучать еще эффектнее. Согласно оговоренным правилам, начать чтение предстояло одной из женщин. Но возбуждение Полидори было столь велико, что, не дожидаясь, пока ему предоставят слово, он открыл рукопись и начал читать:

И тогда во фривольном зимнем Лондоне, в бесчисленных, как диктовала мода той эпохи, салонах появился некий лорд, интриговавший не столько знатностью происхождения, сколько загадочностью...

Джон Полидори читал размеренно, время от времени делая паузу и окидывая мрачным взглядом растерянные лица своих немногочисленных слушателей. Не отрывая глаз от своего Лорда, он продолжил:

Оригинальность сделала его желанным гостем в любом доме. Все жаждали познакомиться с ним, и всякий, в ком притупились все сильные чувства, кто пресытился и изнемогал под грузом скуки, поздравлял себя с тем, что нашлось нечто, заново пробудившее угасший было интерес к жизни.

Читая, секретарь угрюмо расхаживал вокруг стола. Чтобы придать своим словам еще больше веса и убедиться в том, что желаемый эффект достигнут, он хитро поглядывал на аудиторию. Да, он полностью завладел ее вниманием. Намеки на присутствующих были столь тонки, что, если бы кто-нибудь вздумал оскорбиться, то выглядел бы полным идиотом.

Обрей – читал Полидори, пристально глядя в глаза Шелли, – распластался на кровати, терзаемый жестокой лихорадкой, и в приступах бреда призывал Корда Рутвена – в этот момент он перевел взгляд на Байрона – и Янте – теперь он смотрел на Клер. Иногда он принимался молить своего старого приятеля по путешествиям, чтобы он простил свою возлюбленную...

Под изумленными взглядами своих слушателей, никем не перебиваемый, Полидори дочитал рассказ до конца:

...Корд Рутвел исчез, а кровь его несчастной спутницы утолила жажду вампира.

Секретарь закрыл тетрадь. Воцарилось гробовое молчание, сотканное из страха, удивления и уважения.

– Что ж, мне не терпится услышать ваши рассказы, – сказал он.

Байрон поднялся, собрал свои листки и бросил их в огонь. Клер и Шелли последовали его примеру. Тогда Мэри раскрыла тетрадь и приготовилась читать. В тот самый момент, когда она собиралась огласить название, Джон Полидори, с нарочитым безразличием и явным намерением оскорбить, перебил:

– Вынужден извиниться, но я поднимусь к себе. Меня ждут важные дела.

В тот момент, когда он закрывал дверь своей комнаты, ему послышалось, что Мэри произнесла слово Франкенштейн. Он решил, что ослышался и от души рассмеялся.

8

Джон Полидори был самым счастливым человеком на свете. Как только он приедет в Лондон, сразу же отнесет издателю Байрона – ничто другое так не унизит его Лорда – рукопись Вампира. Однако ему внезапно пришло в голову, что текст, которому предстоит открыть новые горизонты, несмотря на свою гениальность и мрачную яркость, слишком невелик, чтобы его имя снискало бессмертную славу. Нет, сказал он себе, разглядывая тощую папку, едва насчитывавшую пятьдесят страниц, один рассказ, каким бы утонченным, оригинальным и новым он ни был, не шел ни в какое сравнение с сочинениями, ну, взять хоть его Лорда. Можно представить, какие шуточки будет отпускать Байрон по поводу Собраниясочинений своего секретаря.

Полидори овладело уныние, более глубокое, чем озеро, на которое он сейчас смотрел из окна. Он попытался заглянуть за косую завесу воды, которая нескончаемым потоком падала с небес, и разглядеть маленький огонек на вершине горы. Однако сигнала не было видно. С отвращением к самому себе он подумал, что готов отдать все что угодно в обмен на новую книгу.

Джон Полидори с нетерпением ждал какого-нибудь знака от своего соавтора. Однако в течении трех последующих дней Анетта Легран не подала ни единого признака жизни; она исчезла с той же таинственной внезапностью, с какой появилась. Джон Полидори, алчущий славы, был готов отдать до последней капли свою жизнетворную субстанцию, лишь бы получить новые истории. Разве не принято заносчиво твердить, что книги – дети своих авторов? Тогда почему не признать отцовство в отношении тех произведений, которым он в прямом смысле слова отдал принадлежащее непосредственно ему и только ему семя, чтобы дать жизнь каждому из персонажей? Нет, это никакая не метафора, он действительно является отцом Вампира и, более того, готов исполнить свой высокий и благородный отцовский долг, став щедрым и плодовитым зачинателем новых творений слова, сколь загадочных, столь и великих. Подобное предназначение освобождало его от каких-либо угрызений совести. Исполненный решимости покорить вершину славы, Полидори пришел к выводу, что если для достижения этой цели необходимо сначала спуститься в преисподнюю унижения, он без каких бы то ни было колебаний пойдет на такой шаг. С лихорадочной безоглядностью Фауста он обмакнул перо в чернила и приступил к составлению следующего договора.

9

Моя дорогая Анетта, Поистине, Вы – самое чудовищное, презренное и дикое существо, с каким я когда-либо имел несчастье встретиться. То описание, которое Вы дали своей собственной персоне, слишком снисходительно по сравнению с той анатомией, что мне пришлось лицезреть. Да и Ваше духовное обличье ничуть не лучше. Однако я вынужден признать, что рассказ, отцом которого Вы меня сделали, и вправду совершенен. Я не знаю, каким образом Вам удалось проникнуть в глубины моей души и раскрыть самую потаенную, темную и отвратительную сторону моего существа. Никто не посмел бы усомниться в авторстве Вампира: он слишком схож с моей собственной жизнью. Вы дьявол во плоти, злой и коварный демон. Но теперь януждаюсь в Вашем проклятом таланте в той же мере, в какой Вы нуждаетесь в моем семени, чтобы не погибнуть. Я готов заключить с Вами тайный брак. Подобно тому, как знатный муж не может обойтись без женской плоти, чтобы продолжить свой род и передать отпрыскам свою благородную кровь, так и я не могу дальше жить без Вас. Я буду ждать Вас сегодня ночью.

Джон Полидори оставил письмо рядом с подсвечником и, повинуясь внезапному эстетическому порыву, положил поверх конверта белую орхидею.