Забытые крылья - Наталья Лирник

и шапки, Любовь Николаевна куталась в рукодельные ажурные шали, напоминающие морозные узоры на зимнем стекле, а из кухни большого дома с утра до ночи доносились восхитительные запахи, от которых у Нади, выросшей на сосисках с горошком, разыгрывался зверский аппетит.

Старший сын Зарницких Володя уже в шестом классе определился с призванием. Он, как все нормальные мальчишки, задирал сестру, гонял на велике с друзьями и любил купаться в Кратовском пруду чуть ли не круглый год, но мог часами возиться со сборником каких-то головоломных задач и упражнений и периодически звонил в Москву, чтобы обсудить что-то запредельно умное с другом отца, заметной фигурой на механико-математическом факультете университета. Володина нога во время этих звонков отбивала нервную дробь на деревянной половице, а голос звучал взволнованно: «Да, да, и я думал об этом решении, но немного не докрутил, спасибо большое, Иван Никитич!» И длинные смуглые пальцы шелестели страницами блокнота, в который Володя быстро-быстро записывал что-то карандашом.

Глава семьи, видный востоковед Михаил Степанович Зарницкий дважды в неделю ездил в Москву читать лекции, а в Кратове жил по своему графику, встречаясь с семьей в основном во время трапезы. Он всегда вставал очень рано и подолгу ходил пешком – говорил, что на ходу ему лучше думается. Ради его завтраков Лидочка поднималась чуть ли не на рассвете, и это не раз обсуждалось:

– Лидочка, ну зачем ты так хлопочешь, ну какие пироги на завтрак! Я прекрасно обойдусь бутербродом, – смущенно ворчал профессор.

Но Лидочка была непреклонна. Утром Михаила Степановича всегда ждал завтрак, сделавший бы честь «Книге о вкусной и здоровой пище», которую Лидочка уважала превыше всех других находившихся в доме изданий.

Невероятная красавица Любовь Николаевна – изящная, тонкая, среднего роста, с великолепными черными волосами и газельими глазами – такого сервиса не удостаивалась. Впрочем, ей были не особенно нужны Лидочкины гастрономические заботы: она блюла фигуру и ела как птичка, а рваный распорядок ее жизни исключал возможность торжественных домашних ритуалов. Любовь Николаевна пела в прославленном музыкальном театре со сложнопроизносимым названием, была примой, украшением сцены и светской звездой. Труд, которому посвятила себя жена профессора, со стороны выглядел нарядной праздностью: она пристально следила за модой, постоянно ездила к порт нихам, косметологу и парикмахеру, посещала выставки, много читала и регулярно выезжала на гастроли за границу. Несмотря на сияющую молодость – Любовь Николаевна была сильно младше мужа и родила детей в совсем юном возрасте, – она уставала от репетиций и спектаклей и часто оставалась ночевать в московской квартире. В такие дни Лидочка была по вечерам суровее обычного и с особенным тщанием кормила и загоняла спать детей, мать которых «носит неизвестно где».

На общем фоне своей яркой семьи Света выделялась отсутствием особых дарований: немного играла на фортепиано, немного пела, занималась языками и рисованием, но все как бы не всерьез, между прочим. Профессор, глядя на дочь, слегка недоумевал, но в принципе верил, что с годами та найдет свое призвание. Любовь Николаевна попыталась было выделить и развивать какую-то одну сферу интересов дочери, но быстро сдалась, осознав, что здесь нужен постоянный контроль и деятельное участие, – а у нее был театр, она не могла так отвлекаться. Лидочку же, которая фактически и растила обоих детей, это мало волновало: лишь бы были сыты, здоровы и приносили из школы нормальные оценки.

Надя относилась к Зарницким с восхищением: и к дому, и к саду, и к профессору с Любовью Николаевной, и к Лидочке, а самое главное, к Светке. Она была благодарна судьбе за то, что соседская девочка, растущая в такой невероятной, почти сказочной обстановке, которой не скрываясь завидует бабушка Галина Дмитриевна, все же не настолько талантлива, как ее родные. Ведь тогда шансов на нормальную дружбу просто не было бы. Светкина условная обычность стала мостиком, связывающим прозаичный и недобрый мир Надиного детства с тем миром, в котором она мечтала оказаться.

Дача, которую арендовали Семеновы, находилась на соседней улице от дома Зарницких, буквально за углом, но обстановка на ней была самая аскетичная. Надина бабушка признавала только одно украшение – букеты. Пышные охапки сезонных цветов, чаще всего самых простых полевых, неизменно стояли в вазах, специально привезенных из Москвы. В остальном же излишеств не было: простая еда, простые принципы, простые разговоры.

– Без труда, Надя, не вынешь и рыбку из пруда, – приговаривала бабушка, глядя, как Надя, согнувшись и припадая на тощие коленки, моет и без того чистый пол. – Ты по половице три, по половице! Не шоркай тряпкой туда-сюда, веди ровней! Вот вырастешь, получишь хорошую профессию, вый дешь замуж, будешь трудиться – тогда и жизнь проживешь счастливо.

Галина Дмитриевна ни один разговор с внучкой не могла завершить без «морали». А у Зарницких с детьми говорили о книгах и выставках, концертах и спектаклях и никто не читал нотаций. Пару раз в присутствии Нади Михаил Степанович повышал голос на сына, но это происходило так естественно и спонтанно, что совершенно не задевало никого из участников ссоры. И лишь однажды Надя, тихонько войдя в гостиную Зарницких, увидела, как ее подругу воспитывают. Великолепная красавица Любовь Николаевна, сценически жестикулируя, говорила Светке:

– Светлана, ты должна понимать: чтобы прожить жизнь не зря, нужен талант. Ты ничего не добьешься, если будешь скакать, как блоха, и переключаться с одного на другое. Посмотри на меня, я занимаюсь вокалом ежедневно по многу часов, соблюдаю режим и благодаря этому имею ведущие партии в репертуаре. Посмотри на отца, который ежедневно работает над лекциями и книгами. Посмотри на брата, наконец: у Володи прекрасные математические способности, и он их развивает. А ты? Чего ты можешь добиться в жизни, если постоянно бросаешь одно и затеваешь другое?

Лидия Ильинична, стоявшая у боковой стены со скрещенными на груди руками и сжатыми в узкую полоску губами, мрачно смотрела на эту сцену и наконец решила ее прервать:

– Так, Фоня, ты слышала, что мать сказала? А теперь пойдем. – И показала рукой на выход из гостиной.

Имя «Светлана» она использовала, только когда сильно сердилась на девочку, а в обиходе называла ее странным сочетанием слогов – уменьшительным от церковного «Фотиния».

Любовь Николаевна, слегка обескураженная внезапным вмешательством публики, замерла с рукой в воздухе, не завершив красивый плавный жест. Она терпеть не могла эту простонародную кличку – Фоня – и обычно делала домработнице замечания, но сейчас решила не связываться и сказала только:

– Да, идите. Мне надо заниматься. – И, повернувшись к роялю, стала перебирать лежащие на нем ноты.

Надя тихо проскользнула через комнату в ведущий на кухню коридор и уселась за стол, где