Дневник матери - Нина Нефедова

– Физику, мама, все должны знать! – говорит он мне, чиня электрический утюг или плитку. – Если бы люди не знали физики, они не могли бы летать, плавать, мчаться в автомобиле…

Однажды Валя отремонтировал мне электрическую духовку. Это было уже посложнее ремонта плитки или утюга. И не было для него большей награды, как мои слова:

– Ах, Валя, Валя! Что бы я без тебя делала?!

На долю нашей Оли тоже приходится немало дела. Она ходит со мною на рынок и в магазины, моет посуду, поливает цветы. Сама стирает себе и Тане воротнички к школьной форме, пришивает их. Гладит фартуки и очень любит заниматься рукоделием. Благодаря ей Иван Николаевич и мальчики ходят в аккуратно заштопанных носках. Штопает она их каким-то своим, только ей известным способом.

Но больше всего на свете Оля любит читать. Её трудно оторвать от книги. И это увлечение мешает ей порой добросовестно выполнить то или иное поручение. Она спешит отделаться от него.

И недаром Таня и Лида, уходя прошлым летом в туристский поход, беспокоились, что мне без них будет трудно с Олей и мальчишками:

– Ты только, пожалуйста, мама, не миндальничай с ними! – делала мне наказ Лида. – Пусть все делают: и стирают, и моют, и на рынок бегают. А Оля пусть поменьше сидит за книжками. Лелька! Ты слышишь? Маме помогай!

– Слышу, – уткнувшись в книгу, ответила Оля.

Я не миндальничаю, но иной раз жалею «малышей», как мы с Иваном Николаевичем называем Валю и Олю.

– Хороши малыши! – обижаются старшие дети. – А вспомни, мама, как мы со второго класса и полы мыли, и стирали, и в поле работали!

Благодаря тому что Тане рано пришлось хозяйничать, она все умеет делать и все делает очень быстро. Меня иной раз зависть берет, когда я вижу, как она ловко чистит картошку. У меня так не получается. Вместо того чтобы виться из-под ножа тонкой стружкой, картофельная кожура у меня падает в таз с толстой прослойкой картофеля. Мне становится досадно, и я говорю просительно:

– Иди-ка, Таня, почисти картошку…

Обед любой сложности Таня приготовит сама, и очень вкусный. Особенно ей удаются всякие салаты и винегреты. Когда у нас бывают гости, я поручаю эти блюда готовить Тане. Гости шумно восторгаются её кулинарными способностями. Таня краснеет, но, помогая мне в кухне мыть посуду после ухода гостей, говорит с укором:

– Мама! Ну, зачем ты опять сказала, что салат готовила я?!

Лида не обладает кулинарными способностями в такой мере, как Таня. Уж так повелось, что Лида, как старшая, выполняет в доме наиболее тяжёлую работу: моет, стирает. Бельё из её рук выходит белоснежным. Мне никогда не выстирать и не накрахмалить так рубашки Ивана Николаевича, как это делает Лида. А вот в кухне возиться не любит. Её расхолаживает то, что пища, на приготовление которой уходит и два, и три часа, поедается в какихнибудь пятнадцать минут.

– Когда я вырасту большая, – говорит она мечтательно, разумея под этим самостоятельную жизнь, – я никогда не буду готовить обед…

– А что же ты будешь есть? – трезво спрашивает Таня.

– Буду пить чай с хлебом и маслом…

Но я, зная, что в жизни девочке придётся заниматься кухней, не освобождаю её от обязанностей поварихи. Иногда я поручаю ей самостоятельно приготовить обед. И не так уж плохо она справляется с этим делом!

Воспитывая в детях любовь и уважение к труду, я всегда стараюсь обращать их внимание на положительные примеры. О соседе-слесаре, живущем в домике напротив, я нередко с оттенком зависти и восхищения говорю:

– Вот работяга! Никогда его не увидишь без дела!

Не успеет сосед прийти с работы, как уже хватается за грабли, за лопату. То он подчищает двор, в котором и без того нет ни соринки, то окапывает стволы деревьев, то поливает огород. А через минуту, глядишь, уже бежит с мешком за травой для кроликов. И на заводе своём он слывёт ударником.

Считаю я необходимым обращать внимание детей и на отца, на то, как он много работает. Иногда утром, после ухода Ивана Николаевича в университет, я говорю детям:

– Папа вчера опять лёг спать в три часа утра: готовил статью для печати… Поражаюсь его выносливости, его трудолюбию…

Конечно, после моих слов об отце Юре неловко, стыдно слоняться без дела.

Дети, особенно малыши, очень любят, когда я рассказываю им о своём детстве. То и дело они просят: «Мама, расскажи, как ты была маленькой!» И я охотно удовлетворяю их просьбу, считая, что в моих воспоминаниях много для детей поучительного. В самом деле, выросла я в здоровой трудовой семье, где на воспитание любви и уважения к труду обращалось большое внимание.

Я очень благодарна своему отцу за то, что он научил нас не бояться никакой тяжёлой работы. Каждую весну папа засевал где-нибудь в Степково полоску овса, ячменя. Когда овёс поспевал, для нас с сестрой Надей начиналась страда. Рано-ранёхонько вставали мы с постели и с серпами шли по мокрой от росы траве в это самое Степково, которое было от дому почти в десяти километрах.

Добирались до места часам к восьми, отдыхали с дороги и, спрятав узелок с «паужной» и туесок с квасом в холодке, принимались жать. Часы шли медленно, однообразная работа создавала впечатление, что время остановилось.

Но вот солнце поднималось всё выше и выше к зениту, и такая тишина наступала вокруг, что, казалось, во всём мире нет никого, кроме нас двоих, посреди этого моря желтеющего хлеба; только звук серпа «вжик-вжик» да шелест спелых метёлок овса нарушали эту тишину.

Зной нестерпимый: равнина безлесная,Нивы, покосы да ширь поднебесная —Солнце нещадно палит.

Иногда над головами пролетала какая-то птица, в синем небе она казалась чёрной. Мы долго провожали её глазами, разогнув усталые спины.

Когда тени от кустов становились короткими, мы садились «паужнать» в холодок, под одинокую ель или сосну, стоявшую вблизи полоски. Еда наша была неприхотлива: картофельные уральские шаньги и квас. Тёплый, настоявшийся на бересте, он пах туесом, но, кисленький, хорошо утолял жажду.

После еды с полчасика дремали и снова принимались за работу. Но время шло уже быстрее, солнце клонилось к западу. Закончив жать, стаскивали снопы на середину полоски и ставили суслоны, оставляя этот момент к концу дня как вознаграждение за тяжёлый труд. И если вдоль полосы выстраивался длинный ряд суслонов, были счастливы, что день прошёл хорошо, что мы на славу потрудились.

Смертельно усталые, но гордые от сознания выполненного долга, шли домой, предвкушая, как будут рады нашей победе отец и мать. Домой приходили уже в темноте, но нас всегда ждал ужин – пирог с рыбой или грибами, испечённый мамой, горячий чай, который мы пили с наслаждением, чашку за чашкой.

Вспоминая детство, анализируя поведение отца, я прихожу к выводу, что был он удивительно мудр, с чувством величайшей ответственности относился к своему отцовскому долгу и, воспитывая нас, всегда думал о нашем будущем.

Я далеко не уверена в том, такая ли уж большая необходимость была в той полоске овса, которую он засевал? Вероятно, в хозяйстве, где было всего два десятка кур да корова, можно было обойтись и без этого, тем более что зерно на рынке недорого стоило. И сеялся этот овёс только ради нас, чтобы мы на практике постигли всю тяжесть из нурительного крестьянского труда, о котором с такой горечью писал Некрасов:

В полном разгаре страда деревенская…

Но у отца была и другая цель – обучить нас крестьянской работе, её приёмам, её технике. Ведь все это нам могло пригодиться в жизни. В результате с ранней весны и до поздней осени мы с сестрой были постоянно заняты: сгребали с крыш снег, набивали им ледник в погребе, таскали с болота перегной, копали гряды, сеяли морковь и капусту, сажали картошку, все лето окучивали, пололи, поливали, косили и сгребали сено, жали овёс, гречиху, молотили, возили зерно на мельницу, дёргали лён, сушили его, колотили, стлали, трепали, пряли. Словом, весь цикл крестьянских работ в детстве был пройден, изучен нами досконально. Кроме того, на нас лежали стирка и уборка в доме, подноска воды, заготовка ягод и грибов и даже дров на зиму, уход за скотиной.

Никогда не забуду, как рано утром я вставала, шатаясь от желания поспать ещё с полчасика, как с полузакрытыми глазами одевалась и лезла на сеновал, чтобы на примитивном станочке, сконструированном отцом, нарезать соломы. Чистила хлев, грела воду, перемешивала её в колоде, запарив крутым кипятком солому, посыпая мукой или отрубями, доила корову. И только после этого бежала в школу.

А когда какое-то время мы жили с папой одни, без мамы (отец получил назначение в другую школу), на мне лежала выпечка хлеба. И нередко бывало так, что утром ученики шли в школу, а у меня на столе дымились только что вынутые из печи караваи.

Эти мои воспоминания о детстве малыши слушают, полуоткрыв рот. Иногда они понимающе переглядываются между собой, и, я знаю, в своём воображении вместе со мною, поёживаясь от холода, лезут на сеновал, в сорокаградусный мороз на ветру полощут бельё в проруби или с пудовкой ржи на плечах отправляются за двадцать километров на мельницу.