Пути развития английского романа 1920-1930-х годов - Нина Михальская

Жизнеутверждающие мотивы звучат и в послевоенных пьесах-памфлетах Шоу, посвященных современной ему Англии («Горько, но правда»— 1932). Нелепое и противоестественное устройство жизни сказалось на взглядах, характерах и поведении его героев. Их угнетает бремя традиций, они превратились в жертвы установленных порядков, но они мечтают об иной, содержательной жизни, хотя сила привычки и инерции не дает слишком часто прорываться этим мечтам. Герои Шоу ищут свои пути в жизни. И сам писатель, не приукрашивая и не идеализируя их, верит в них и отстаивает их человеческое достоинство. Персонажи пьесы «Горько, но правда» стремятся к новой, осмысленной жизни.

Реалистическое искусство ведет борьбу за человека. В послевоенные годы, когда английский модернистский роман переживал период своего расцвета, это имело особенно важное значение. Литературная борьба между двумя основными направлениями в области романа развивалась и крепла. В той или иной форме в нее включились все писатели. Голсуорси и Уэллс, Форстер и Олдингтон отстаивали принципы реалистической эстетики и вели решительную полемику с модернистским искусством.

Мысль о принципиальном различии тех путей, по которым шли писатели-реалисты и модернисты, очень четко выразил в одном из своих писем к Джеймсу Джойсу Герберт Уэллс. Это письмо было написано им в ноябре 1928 г.

«Мой дорогой Джойс!

Я изучал вас и много думал о вас. Результат таков, что я вряд ли смогу сделать что-либо для пропагандирования вашего творчества. Я преисполнен огромного уважения к вашему гению еще со времени появления ваших первых книг и теперь испытываю большую личную симпатию к вам, но мы с вами идем совершенно различными путями. Вы получили воспитание католическое, ирландское, бунтарское. Мое же было выдержано в традициях научных, созидательных и, как я полагаю, английских. Мой склад ума — это мир, где возможен значительный процесс соединения и концентрации (энергия и размах возрастают за счет экономии и концентрации усилия) — развитие, не строго обязательное, но интересное и возможное. Эта игра влечет и удерживает меня. Для этой цели мне нужны язык и строй речи предельно простые и ясные. Вы начали как католик, иначе говоря, вы начали с системы ценностей, находящихся в резком разрыве с реальностью. Ваше духовное существование испытывает гнет чудовищной системы противоречий. Возможно, вы верите в целомудрие, чистоту и бога для себя самого лично— и именно поэтому разражаетесь криком по поводу всяких влагалищ, экскрементов и исчадий ада. Так как я не верю в эти вещи, — разве лишь как в ценности сугубо личные, — мой разум никогда не бывал взбудоражен до протестующих выкриков фактом существования ватерклозетов и дамских гигиенических бандажей — и незаслуженных ударов судьбы. И если вы воспитывались в иллюзиях политического насилия, то я воспитывался в иллюзиях политической ответственности. Вам это кажется прекрасным — бросить вызов и взорваться. А мне это не кажется нисколько.

Теперь относительно вашего литературного эксперимента. Это явление значительное, потому что вы сами личность значительная и вы в своем громоздком сочинении выявляете могучий выразительный талант, который не поддается никакой дисциплине. Но я не считаю, что все это имеет какой-нибудь смысл.

Вы отвернулись от простых людей, от их насущных нужд, от их ограниченного времени и ограниченного интеллекта и дали волю своему творчеству. А результат? Множество загадок. Ваши два последних сочинения было куда забавнее и интереснее писать, чем будет читать их когда-либо. Рассматривайте меня как типичного рядового читателя. Получу ли я удовольствие от такого произведения? Нет. Чувствую ли я, что приобретаю нечто новое и поучительное как тогда, когда читаю ужасный перевод Анрепа дурно написанной книги Павлова об условных рефлексах? Нет. Поэтому я спрашиваю: кто такой, черт побери, этот Джойс, который отнимает у меня столько часов бодрствования из немногих тысяч оставшихся мне в жизни, чтобы я по достоинству оценил эти выкрутасы, эти вымыслы и проблески озарения?

Все это моя точка зрения. Возможно вы правы, и я совершенно неправ. Ваш труд — это необыкновенный эксперимент, и я не пожалею усилий, чтобы уберечь его от разрушительного и ограничительного вмешательства. У него есть свои приверженцы и свои последователи. Пусть они получают удовлетворение. Для меня это тупик.

…Но мир велик, и в нем достаточно места для того, чтобы мы оба оказались неправы»[59].

Герберт Уэллс был глубоко прав, говоря о присущем Джойсу безразличии к интересам, запросам и нуждам простых людей. Хитроумное творчество Джойса ничем не обогащало людей, не открывало перед ними новых путей и горизонтов. Оно не было нужно людям и потому утрачивало свой смысл.

Сам Герберт Уэллс шел иными путями. И, пожалуй, самым характерным и новым, что появилось в его творчестве 20—30-х годов, был усилившийся интерес к изучению человеческого характера. В своей книге «Роман и народ» Ральф Фокс замечает: «У Г. Д. Уэллса в его автобиографии вырвалось из-под пера весьма глубокое самокритическое рассуждение. «Исчерпывающее изучение характеров, — пишет он, — это занятие для взрослых, философское занятие. У меня столь значительная часть жизни оказалась продолженной и расширенной юностью и занята была столкновением с миром вообще, что наблюдение над характерами стало играть в ней ведущую роль лишь в позднейшие годы. Для меня было необходимо воспроизвести обстановку, в которой индивидуальные жизни должны были быть прожиты в целом, прежде чем я мог сосредоточиться на индивидуальных проблемах приспособления их к этой обстановке»[60].

Эпоху своей писательской зрелости Герберт Уэллс соотносит с пробудившимся в нем интересом к человеческой личности, к «наблюдению над характерами». Его романам первого, довоенного периода творчества это не было свойственно. Герберт Уэллс вошел в литературу как замечательный мастер научной фантастики; он обогатил этот жанр постановкой больших социальных проблем. В его лучших вещах отражены противоречия и конфликты, характерные для буржуазного общества эпохи империализма. Он пишет о социальных сдвигах и мировых катаклизмах, о развязываемых империалистами войнах и колониальных захватах, он восхищается безграничными возможностями развития науки и техники. Но больше всего его волнует вопрос о тех социальных последствиях, какие будет иметь технический прогресс для судеб человечества. Эта проблема стала основной во многих его романах, и писатель был глубоко прав, утверждая, что в условиях капитализма достижения цивилизации и техники не сделают людей счастливыми; в конечном итоге они обернутся против них и принесут неисчислимые бедствия и страдания. Но вместе с тем Герберт Уэллс не перестает восхищаться всепобеждающей силой человеческого разума, проникающего в глубочайшие тайны мироздания, покоряющего себе силы природы.

Обратившись в своих ранних романах («Машина времени», «Человек-невидимка», «Борьба миров», «Первые люди на луне», «Борьба в воздухе» и др.) к важным проблемам и «воспроизведению обстановки, в которой индивидуальные жизни должны были быть прожиты в целом», Герберт Уэллс акцентирует свое внимание на среде, окружающей его героев, на тех условиях, в которых им приходится жить, трудиться и совершать свои открытия. Но, как вполне справедливо замечает один из исследователей его творчества, сколь «ни велики масштабы романов Уэллса, все вопросы решаются для него, в конечном счете, через человека. Он — отправная точка, и к нему возвращается луч, отразившись от зеркала жизни. Он и такой, как в жизни, — маленькая песчинка, один из многих, себе подобных, и не такой — он пункт скрещения всех философских выкладок автора. Он может быть изображен в своей реальной сущности — как маленький человек, причастный в качестве представителя несметного человечества к ходу истории, к прогрессу науки. Может быть изображен укрупненно — как единственное в романе олицетворение разноречивых тенденций жизни. Может воплотиться в грандиозные символы, утратившие человеческие формы или только условно в них облеченные. Одни его качества могут олицетворяться в одном фантастическом существе, другие — в другом. И все-таки каждый раз речь пойдет о человеке — только о человеке, хотя и показанном иначе, чем у реалистов минувшего века»[61].

В научно-фантастических романах Уэллса мир выступает как объект научного изучения и точного познания, как предмет тщательного анализа и научно обоснованных прогнозов. Уэллс вводит читателя в обстановку лабораторий, в ту особую напряженную атмосферу, которая сопровождает технические изобретения и открытия. Он пишет об ученых, о людях, эмоции и переживания которых уступают место анализирующему и все познающему разуму, живущих в обстановке постоянного творческого горения, умеющих отказаться от удобств обывательского существования ради раскрытия постоянно манящей к себе научной тайны. Романы Уэллса — прославление возможностей науки и взволнованный рассказ о том, каким образом используются они в условиях капиталистического общества. Но их нельзя назвать романами характеров. Однако нельзя и не заметить, что некоторые наиболее характерные аспекты, связанные со своеобразием развития личности ученого в буржуазном мире, всегда привлекали самое пристальное внимание писателя: одиночество человека, предоставленного самому себе, и порабощение его сознания буржуазным индивидуализмом. Романы Уэллса помогают понять причины этих явлений.