Невидимые знаки - Пэппер Винтерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К черту все.
Стиснув зубы, я согнул здоровую ногу и толкнулся вверх. Мир перевернулся, боль ослепила меня, и переломы в моих костях бросили меня обратно вниз.
Твою мать!
Пиппа начала колотить грудь Коннора, когда он попытался схватить ее.
— Я хочу домой. Мне не нравится это место.
— Ты думаешь, я не хочу? — Он схватил ее за руки. — Я хочу, чтобы они проснулись точно так же, как и ты!
Задыхаясь от боли, я зарычал:
— Ребята, прекратите. Вы не можете…
— О, господи. Вы живы.
Ссора прекратилась, и мы резко повернули головы в сторону еще одного голоса.
Мое сердце пропустило удар, когда я увидел светловолосое, кареглазое видение, превратившееся в грязную, но чертовски сексуальную женщину. Длинноногая и прекрасная, она олицетворяла все, что, я думал, потерял, и все, чего я слишком боялся желать.
Она — мое спасение. Даже если она — моя погибель.
— Эстель? — В моем голосе звучал шок и облегчение. — Ты выжила.
Она слегка улыбнулась мне и повернулась к детям. В глазах Пиппы застыли слезы, сбегающие вниз по ее щекам.
Эстель не проронила ни слова, просто остановилась перед ними, упала на колени и крепко обняла их.
Пиппа растаяла, уткнувшись лицом в ее влажные волосы, и, не сдерживаясь, зарыдала. Смотреть на это было душераздирающе больно, но это было к лучшему. Ей необходимо выплакаться; только тогда она сможет столкнуться с реальностью лицом к лицу и принять то, что несет ее будущее.
Коннор стоял неподвижно, не поддаваясь объятиям Эстель, его руки опущены и сжаты в кулаки.
Но постепенно броня его отваги треснула, и у него потекли слезы.
Склонившись над Эстель, он позволил себя обнять, заглушая боль от потери случайным актом доброты.
Я ненавидел то, что не мог присоединиться; что не мог предложить то, что Эстель сделала так легко. Все, что я мог сделать, это сидеть там, сражаясь с бесполезностью и скорбеть вместе с ними. Если Коннор прав, и его родители и пилот мертвы, это означало, что из семи нас стало четверо, и никто знает, что ждет нас в будущем.
Я не знаю, сколько времени прошло, но медленно слезы Пиппы прекратились, и Коннор отстранился.
Поцеловав Пиппу в щеку, Эстель выпрямилась, при этом немного морщась, придерживая себя за ребра.
Она тоже ранена.
Все мы пострадали в какой-то степени.
Взглянув в мою сторону, Эстель сразила меня до глубины души. Она заставила меня чувствовать себя важным; она заставила меня чувствовать себя храбрым. Она заставила меня чувствовать, что она нуждалась во мне, даже в то время, когда я нуждался в ней.
Я даже не знаю ее, но она вытащила столько эмоций из меня. Эмоции, с которыми я не хотел иметь ничего общего, потому что она сделала меня слабым, а я должен быть сильным в этом месте. Сильным ради нее и ради детей.
Но как я мог остановить ее власть, когда все, чего я хотел, чтобы она обняла меня так же, как и детей?
Прокашлявшись, я отвернулся.
Эстель подошла и стала передо мной.
— Она сломана? — Она указала на мою лодыжку.
Я прищурился из-за солнца, что пробивалось сквозь деревья, и видел лишь ее силуэт.
— Я не врач, но уверен, что здоровая нога не должна так сгибаться.
Она нахмурилась.
— Не надо быть таким язвительным. Это был простой вопрос.
Что?
Мой ответ не предполагал в себе неприветливость и грубость. Она выбила меня из колеи. Это было слишком, я не имел в виду это дерьмо.
Перебросив свои длинные волосы через плечо, она пробормотала:
— Ты можешь хотя бы стоять?
Опустив глаза, я сделал все возможное, чтобы ответить без какого-либо намека на грубость:
— Нет. — Я не дам ей еще одной причины думать, что я мудак.
— Настолько больно? Или ты просто не пытался?
Способ заставить меня чувствовать себя еще большим неудачником, чем я есть на самом деле.
Я стиснул зубы.
— Конечно, я, блядь, пытался.
Она ахнула от моего ругательства.
Дети прижались ближе, перестав плакать, и сосредоточили свое внимание на мне, а не на своих умерших родителей.
— По шкале от одного до десяти, насколько плохо? — Эстель присела на корточки рядом со мной, положив свои маленькие ручки на мои ноги.
Я вздрогнул. Тепло ее пальцев разрывало меня сквозь Гэлнсы. Даже после крушения, огромной боли и ночи во время шторма, мой член все еще мог дергаться от желания.
Я не знал эту женщину, но мысли о ней сковали ошейником мою шею, и все, чего мне хотелось, — это умолять ее о крохах внимания. Почему она должна была лететь именно со мной? Почему она согласилась на это дурацкое вертолетное такси? Почему она не могла держаться подальше?
— Ты собираешься мне ответить? — Она наклонила голову. Солнечный свет озарил ее обнаженные руки, выделяя порезы, ссадины и грязь, но каким-то образом делал ее еще более красивой. Ветки и листья запутались в волосах, как будто она спала на дереве, а ее губы были влажные и розовые.
Черт, о чем она меня спрашивала?
Я заставил себя не смотреть на ее переливающуюся камнями футболку, которая манила меня заглянуть под нее, где виднелся бюстгальтер.
— Земля вызывает Гэллоуэя.
Мое сердце помчалось вскачь, услышав свое имя на ее губах.
Она наклонилась ближе, давая мне заглянуть под ее футболку и увидеть упругую грудь. Желание загоралось у меня между ног, прежде чем ужас заменил его, когда я увидел порез на ее идеальной коже. Кровотечение остановилось, но были видны кровоподтеки, а большая рваная рана показала, насколько больно ей было.
Дерьмо.
— Кого это волнует? Как насчет тебя. Насколько сильно тебе больно?
Она подняла бровь и последовала за моим взглядом. Прикрывая рукой порванную футболку, она фыркнула.
— Не твое дело. Я спрашивала о тебе.
Я потянулся к ней, желая оттянуть линию выреза футболки и заставить ее признать, что она не в порядке. То, что это я должен заботиться о ней, а не наоборот.
— Дай посмотреть.
Она шлепнула по моей руке.
— Ни за что. — Она сердито посмотрела на меня. — Ответь на мой проклятый вопрос и не думай обо мне. По шкале от одного…
— От одного до десяти? — Ладно,
