Брат и благодетель - Михаил Левитин

- Что я должен сделать? - Виновато спрашивал он, но она не отвечала, положив ему голову на колени...

- Я вас хочу познакомить с одним человеком. Перестаньте копать, Гудович, вы не машина, это очень интересно, всего одна минута.

За углом дома на днище грузовой тачки, перевернутой колесиками вверх, сидел бородатый неопрятный человек в лапсердаке, он растерянно улыбался, почесывал маленькие конъюктивитные глаза тыльной стороной ладони, казалось, Зак его только что поднял с постели и привел знакомиться с Гудовичем.

- Повторите, Моисей, пожалуйста, что вы мне только что говорили.

- А что? - спросил недоуменно Моисей.

- Ну только что!

- Я вам ничего не говорил.

- Моисей, не притворяйтесь идиотом, это вполне интеллигентный человек, мой друг. Что вы говорили про словарь.

- Ой, вы сглазите! - сказал Моисей.

- Вы меня первый день знаете? Я когда-нибудь приносил вам несчастье? Если так, побожитесь!

- Зачем вам это надо знать? - спросил Моисей Гудовича. - Вы не из администрации? Меня просили лишний раз не говорить, это личный план президента!

- Так уж и президента! - расхохотался Зак. - Ему больше делать нечего! Кто-то придумал из своих и хорошо придумал, чорт бы его побрал!

- Вы понимаете, - с опаской глядя на Гудовича, начал Моисей, - в Америке нет еврейского словаря...

- Аицен паровоз, - сказал Зак.

- Он всегда над своими издевается, - сказал Моисей. - Такой человек.

- Чтобы над вами все так издевались, как я, - сказал Зак. Продолжайте, нам пора уборные рыть!

- Нет еврейского словаря... И очень много нищих раввинов, которые хотят есть. Так вот, они там наверху нашли нам работу, мы будем составлять такой словарь, лучшие люди Ист-Сайда, самые ученые люди, и нам еще за это будут платить.

- Усраться можно, - сказал Зак, - Америка! Ну чем не благословенная страна!

28

- Почему вы сразу не сказали, что режиссер? Что у вас, у интеллигенции, за привычка все скрывать!

- Я написал, что поэт.

- Поэт - прикладное! Вы что - Пушкин, Маяковский, какой вы поэт, откуда? А режиссер, мне говорили, отличный. Вы какого направления?

- Как все,- сказал Игорь, - правильного.

- Я не о том, - отмахнулся Фирин. - Станиславский? Мейерхольд?

- Скорее, Мейерхольд, - подумав, ответил Игорь.

- Это хорошо. Я художественников грешным делом не люблю, у нас на стройке несколько художественников трудятся, такие вам скажу, цацы, какая там правда жизни! А вот конструктивисты, мейерхольдовцы - совсем другое дело, ловкие ребята! Необходима агитбригада, спорая, оперативная, люди нуждаются в искусстве. Уморительно! - И начлаг сморщился в приступе беззвучного хохота, таком долгом, что даже видавшие виды заместители встревожились. - Он проститутку эту раком поставил и велел курицу изображать. И, представьте себе, получилось! А мы все воспитываем, воспитываем...

Он потянулся за платком, чтобы вытереть слезы, но ничего в кармане не обнаружил, а руку заместителя, предлагавшего свой, брезгливо оттолкнул.

- Так мы эту курицу берем? - спросил он. - Способная? Толк будет?

- Мне нравится, - сказал Игорь. - Она веселая.

- Все они веселые,- помрачнев, сказал Фирин. - Может, все-таки с настоящими артистами познакомить?

- Если вы не против, - сказал Игорь, - я ни с кем знакомиться не хотел бы, я лучше с ворами попробую.

- Почему такое предпочтение? - прищурившись спросил Фирин.

- Они свободные, - сказал Игорь. - У них получится.

Замы вышли покурить, а они с Фириным остались в актовом зале клуба БелБалта имени товарища Ягоды, где Фирин, развалясь, не без удовольствия наблюдал, как Игорь экзаменует рецидивистов.

- Иди за мной шаг в шаг, - говорил Игорь. - Только на пятки не наступай, угадывай мои намерения, что я дальше делать буду, понял?

И пошел, а заключенный за ним, сбиваясь немного, но тоже ловко, почти как Игорь, Фирин просто залюбовался.

- Кто бы мог подумать? - сказал он. - Такие таланты!

- А теперь отражай меня, - сказал Игорь. - Только так же, не прикасаясь, я нападаю, ты защищаешься, ты нападаешь, я защищаюсь, только о руках не забудь, иди в ритме, понял? Я - резко, ты - резко, я - медленно, ты - медленно. Нападаю!

Тут для Фирина вообще стало происходить что-то невиданное: два только что познакомившихся друг с другом человека, приноровясь немного, стали двигаться почти синхронно, так что отличить их скоро стало возможно только по лысой голове Игоря и мокрым кудрям тридцатипятника Савельева.

- А теперь попоем, - сказал Игорь. - У тебя голос есть?

- У меня слуха нет, - сказал Савельев испуганно.

- Слух неважно, орать можешь?

- Ну! - обрадовался Савельев.

- Давай, кто громче! - И они заорали так, что в клуб ворвались, теряя рассудок, судорожно расстегивая кобуры, два спокойно до этих пор куривших фиринских заместителя.

- Здорово! - сказал Фирин. - Какое я удовольствие получил, вот это удовольствие, всегда мечтал подглядеть за репетицией хоть в щелочку, что это за профессия такая - режиссура, не фикция ли, не шарлатанство ли? А теперь вижу - есть такая профессия. Ну, что, этого бандита тоже зачисляем в бригаду?

- Идешь к нам в театр? - спросил Игорь Савельева.

- А бабы будут? - неожиданно спросил тот.

- Стой! - крикнул Фирин. - Стой! Это отменяется, ты куда пришел, народный артист, в малину?

- Я просто сказал...

- Не годится, - сказал Фирин .- Уведите его.

И еще долго после того, как Савельева увели, ходил по проходу скучный и недовольный.

- Жаль, он способный, - сказал Игорь.

- Все они способные, - сказал Фирин, - советских людей убивать и обворовывать. Вы их обезьяньим привычкам не очень доверяйте, как это у вас в театре называется?

- Вы имеете в виду - артистизм? - спросил Игорь.

- Он самый. У них этого артистизма! Я все-таки предлагаю профессионалов, от них артистизмом этим тоже за версту разит!

- Товарищ Фирин! - сказал Игорь - Вам же надо, чтобы мы ночью работали, да? Вскочили - и туда, где люди устали? Воровское дело - ночное, художник всегда немного вор, а эти ваши уважаемые артисты еще до революции устали, что я с ними делать буду, и потом - вы сейчас Савельева не приняли, ваше дело, конечно, но он нутро свое не скрывает, не умеет скрывать, он непосредственный, с ним просто построже надо быть, а так он во что угодно поверит и все сделает, лишь бы интересно было. Может, доверитесь мне, а?

- Почему это я должен вам довериться? - спросил Фирин. - Чем это вы право на мое доверие завоевали? Своими выкрутасами сейчас? Да на них, чтобы начальству понравиться, любой способен! Художник всегда немного вор, говорите? Так вы - вор или контрреволюционер, вы по какой статье сидите?

- Товарищ генерал! - взмолился Игорь. - Разрешите тачку продолжать возить? Ко мне на канале вроде никаких нареканий нет.

- Не разрешаю! Продолжайте экзамен. Савельева вернуть, - приказал он одному из офицеров. - А чтобы не очень мнил о себе, дать ему кулаком в морду пару раз, чтобы запомнил. А вы, гражданин режиссер, мне здесь художественный театр не разводите, а чтобы сразу на прорыв и с песней! Понятно?

- Исчерпывающе понятно, - сказал Игорь.

- Введите следующего, - приказал Фирин, и экзамен в клубе имени товарища Ягоды продолжился.

29

Площадь, по которой Нина вела Гудовича, как слепого, к Пенсильванскому университету, казалась самой чистой площадью на пути к успеху. Только что прошел дождь, и негры, торговавшие перед университетом клубникой, черешней и почему-то горшочками с цветами, шумно его обсуждали. Он был как знамение: смерклось, налетел, навел на товар и негров глянец и ушел в другую сторону, погромыхивая.

А Гудович и Нина продолжали отсчитывать положенные шаги на пути к первой лекции в его американской жизни.

"Тук-тук-тук," - стучало сердце Гудовича, как у ребенка, и все в Нине отвечало этому стуку, она знала, сколько он ждал этого дня, и еще она знала, что этой лекцией день для него не кончится.

Готовился ли он к лекции, она не поняла, слишком много пришлось обсуждать в последнее время с Ломоносовым, на многое решаться, они справились, решили, а как жил все это время Михаил Михайлович, она не знала.

В нем ничего не изменилось. Все так же терпеливо ждал ее возвращения, не возражал, не расспрашивал, и то, что она вообще узнала о сегодняшней лекции, - абсолютная случайность, Зак разболтал.

Был ли у него опыт преподавания, она тоже не знала, знала, что не очень любил говорить, а когда говорил, передоверял самое главное собеседнику. Если бы лекция заключалась в том, чтобы Гудович молчал и только слушал других, Нина не сомневалась, она прошла бы блестяще.

В профессорской, недоверчиво поглядывая на Гудовича, их встретила немолодая, в черном приталенном костюме зачесанная в тугой рыжий пучок на затылке дама, классический тип деловой женщины, с которыми в России Нина часто встречалась в гимназии, на курсах и никак не рассчитывала встретить нигде больше. Доброжелательно улыбаясь, женщина сказала: