Черный цветок - Ольга Денисова

Почему он не переплавил отливки? Он часами смотрел на них, они стали для него ниточкой, которая связывала его с безвозвратно потерянной способностью видеть. Воплощение самых дерзких его мечтаний - доказать благородным свое превосходство.

- Ему надо уходить к вольным людям. Больше ничего ему не остается, - сказал Жидята.

Жмур склонил голову. Все рухнуло за несколько дней. Медальон, отливки… Он уже выбрал сыну невесту и сговорился с ее отцом. Он думал о внуках. К вольным людям? Навсегда? Оттуда есть лишь один способ вернуться к нормальной жизни - через тюрьму. Впрочем, разницы никакой. У мальчика и сейчас есть только один способ вернуться - через тюрьму.

- Я… я своими руками… - Жмур сжал виски пальцами, - я своими руками… Но я доказал им, я доказал, понимаешь? - он посмотрел Жидяте в глаза.

- Понимаю, - невесело усмехнулся Жидята. - У тебя есть с ним связь?

- Позавчера его видела дочка нашего Смеяна. Но вчера его там уже не было. Ему вообще некуда идти. Я думаю, он вернется на то самое место, ему надо что-то есть. У него, конечно, есть немного денег, но куда он может с ними сунуться?

- Если вернется, пришли его ко мне. Я отведу его, куда надо. Другой возможности нет, Жмур, ты меня понимаешь?

- Понимаю.

Глава VIII. Избор. Снисхо ждение

Они сидели на солнечной поляне в глубине леса, и мальчишка уминал холодного цыпленка за обе щеки. Избор с отвращением смотрел на его грязные руки и чавкающий, перепачканный жиром рот. Балуй. Ну что за имена у них? Как собачьи клички. А этот, похоже, своей очень гордится.

- А правда, что если открыть медальон, можно стать счастливым на всю жизнь? - не переставая жевать, спросил парень.

Избор сжал губы. Какая-то беспросветность была во всех этих вопросах, какая-то удивительная тупость, ограниченность! Как он себе это представляет - «стать счастливым на всю жизнь»? Циничная мысль неожиданно рассмешила Избора: говорят, что преступники, которых с помощью медальона ставили на праведный путь, начинали чувствовать себя счастливыми.

- Хочешь попробовать? - спросил Избор, стараясь не смотреть на жующий рот.

- Конечно! - оживился тот.

- Если нас поймают, непременно попробуешь.

- Не понял, - парень помотал головой.

- Боюсь, мне будет трудно это объяснить.

- А ты попытайся.

Откровенное хамство иногда ставило Избора в тупик: он жил в окружении воспитанных людей и со стороны подлорожденных видел или подобострастие, или глубокое уважение. Да и это общение - в основном с прислугой - он всегда старался свести к минимуму.

- Послушай… почему ты так разговариваешь со мной? - мягко спросил Избор. - Я сделал тебе что-нибудь плохое?

И сразу осекся: ведь он же подставил мальчишку…

- Да обыкновенно я разговариваю, как со всеми. Чего тебе не нравится-то?

«Как со всеми»… Неужели он не видит разницы между «всеми» и благородным господином? Не в лесу же он вырос?

- Ты что, никогда не встречался с благородными? - спросил Избор удивленно.

- Встречался. Благородный Мудрослов часто бывал у нас в кузне.

- И что, с ним ты говорил так же?

- Не знаю. Я с ним не разговаривал. Ну, иногда спрашивал кое-что, но батя этого не любил.

Избор улыбнулся - наверное, отец мальчика знал, как надо говорить с благородными, еще бы ему понравилось, что его неотесанный отпрыск задает вопросы его благодетелю!

- А как твой отец говорил с благородным Мудрословом?

- Мой батя ничего не понимает! Если б Мудрослов только намекнул, он бы меня утопил ему на потеху! Он ему кланяется, разве что в задницу не целует. Но если бы тот разрешил, непременно бы целовал. Но я-то тут при чем?

Избор поднял брови:

- Твой отец из тех, кого поставили на правильный путь?

- Чего? Из ущербных, что ли? Да ты что! - Балуй перестал жевать. - Ты чего такое про моего батьку говоришь? Сам ты ущербный, понял? За такое и по роже можно схлопотать!

Избор рассмеялся: парень секунду назад говорил об отце гораздо более порочившие его слова, но чужаку не позволил даже невинного предположения. Впрочем, может, для них это действительно оскорбительно? Он слышал, что к «ущербным» отношение в народе было странным - от них, словно от заразных больных, старались держаться подальше.

- Чего смеешься? - Балуй вскочил на ноги, сжимая в кулаке недоеденный кусок курицы.

- Я смеюсь над тобой, а не над твоим отцом. Сядь.

- Странный ты человек, Избор, - парень посмотрел на него сверху вниз. - Тебе, значит, можно говорить все что хочешь: про меня, про батьку моего, смеяться, а мне, значит, нельзя? Так, что ли?

- А ты не видишь разницы между мной и собой? - удивленно спросил Избор.

- Разницу я вижу. Ты лысый, а я нет. Могу много отличий назвать, и все не в твою пользу. - Балуй глумливо хохотнул и сел на траву, откусив внушительный кусок курицы. - Расскажи лучше про медальон.

- У тебя такое правило? Презирать благородных?

- Чего? - парень насупился. - Да не презираю я тебя. За что? Но и тебе меня презирать не за что. Расскажи про медальон, а? Должен же я знать, ради чего меня стража из дому выгнала.

Он же совсем ребенок! Только хочет казаться взрослым. И почему так трудно преодолеть в себе это отвращение? Какое-то физиологическое, врожденное отторжение, неприятие, желание соблюдать дистанцию. Наверное, это несправедливо: мальчик подарил ему свободу, он был честен и смел, хотя и глуп. И никто, кроме Избора, не виноват в том, что стража выгнала его из дома. Почему не быть к нему хотя бы снисходительным? Почему не рассказать о медальоне хотя бы ту сказку, которую ему в детстве рассказывал отец? Легенду о медальоне знали все дети благородных… Но дотянет ли Балуй до уровня пятилетнего благородного отпрыска?

- Ну, слушай. Есть легенда, будто недалеко от города когда-то жил могущественный волшебник. Он никогда не вмешивался в жизнь горожан и был добрым чудаком. Жизнь в городе тогда шла совсем не так, как сейчас: городом самодержавно правил жестокий и тщеславный человек. Его звали Харалуг. Подчинив своей воле город и соседние деревни, он начал готовиться к войне. В те времена и возвели городскую стену. В кузницах ковалось оружие, весь город работал только на войну: люди нищали, дети умирали от голода, а оружейные склады росли и росли. Но когда Харалуг начал собирать армию, горожане не выдержали: они упали в ноги волшебнику и попросили избавить их от Харалуга. Матери не хотели терять сыновей, а жены - мужей. Волшебник был таким добрым, что не мог убить никого, даже тирана. И тогда он придумал медальон: если человека нельзя убить, можно лишить его внутреннего жара, который толкает его к несправедливостям и преступлениям. Но этот внутренний жар не может жить внутри медальона, он должен быть передан кому-то, кто воспользуется им для чего-то хорошего. И с тех пор, в память о доброте волшебника, в нашем городе никогда не казнили преступников. У них отнимали их внутренний жар и передавали достойным - тем, кто не обратит его во зло.