Девушка на качелях - Татьяна Тронина

– Да уж…

– Никогда ни о чем не переживай. Ни о чем не думай. Я буду за тебя думать… – Орехов наклонился, поцеловал ее.

«Рауль. Он – мой Рауль!» – подумала Агния и благодарно отозвалась на поцелуй. Холодный февральский ветер пробирал насквозь, но внутри – там, где сердце, – было горячо, словно переливалась раскаленная лава.

– Ты такая красивая. Такая нежная. Ты… – Эдуард с едва слышным стоном снова поцеловал ее. – Все, все, я пропал!

– Я пойду… – попыталась увернуться Агния. – А то сейчас отец начнет названивать. Поздно…

– До завтра? Нет, завтра не могу. Вечером в понедельник! Встретимся?

– Наверное.

– Никаких «наверное»! Чтобы сто процентов! – Орехов опять принялся целовать Агнию.

…Григорий допил пиво и, пока шла рекламная пауза (хоккейный матч между Россией и Канадой), отправился на кухню, к холодильнику – за другой банкой.

«Продуют наши, ясновидящим не надо быть… Уж больно сильные противники! Придется Покровскому тысячу отдавать».

Покровский – водитель, Вера Петровна – фельдшер, он, Григорий Харитонов, – врач. Вот он, экипаж линейной бригады «Скорой помощи».

Тысяча – пустяки, но сам факт… Не хотелось проигрывать. Сегодня был тяжелый день. С утра одни старики – в основном с жалобами на давление, на хронические болячки. Говорят, магнитная буря… Григорий привык к тому, что основные вызова́ приходились на стариков.

Их и жалко было, и досада брала. Одна и та же история – у стариков подскакивало давление, они вызывали «Скорую», начинали пить свои лекарства… И что? К приезду врачей давление уже падало. Если других серьезных проблем со здоровьем не было, в больницу класть не имело смысла. Эта была рутинная, обычная часть профессии…

Хуже другое – сегодня двое умерло до приезда «Скорой». Сердце и еще сердце. Два сердца остановились. Поздно. Не успели.

Оно, конечно, подстанций «Скорой помощи» в городе много, на каждый район – своя подстанция, по инструкции машина должна прибыть в течение пятнадцати минут… Но разве пробки на дорогах кто-то мог отменить?

Григорий давно уже привык ко всему. Комнаты, в которые он заходил, слились в одну – душную, теплую, наполненную запахом лекарств. Кровать – одна и та же, со слежавшейся подушкой, с больным (уже неважно кто – мужчина, женщина или ребенок), мечущимся или лежащим неподвижно – под скомканным горячим одеялом.

Осмотр больного. Руки ощупывают его тело, мнут живот. Руки Григория привыкли к чужой коже – в основном беспомощно-мягкой, сливочно-нежной, дряблой.

Родственники больного. Либо взволнованные донельзя, дрожащие, бестолковые в своей тревоге… Либо привыкшие к болезни своего родственника, четко и точно отвечающие на вопросы. Либо равнодушные. Безразличные. Или смирившиеся…

К своей работе, как уже говорилось, Григорий давно привык. Его профессия, вероятно, была не лучше и не хуже других… Бывали и веселые, забавные моменты. Некоторые истории становились даже легендами, такие удивительные истории, которые иначе как чудом и не назовешь. Все было.

Он, в общем, сам по себе человек нормальный, с чувством юмора, любящий жизнь во всех ее проявлениях. Но сегодня… Чего-то не того. Или дело в другом? Конец февраля, погода соответственная, мерзкая – межсезонье никому радости не доставляет!

Григорий открыл холодильник, стоявший у окна, достал банку с пивом и привычно глянул во двор. Там стояла его машина, пока еще недоступная. Старенькая, но послушная «японочка». И ведь как глупо прав лишился – развернулся в неположенном месте через две сплошные, а потом еще и поругался с инспектором, его поймавшим…

…Ничего интересного там, во дворе, не было. Темный двор, одинокий фонарь, ряды машин («японочка» на месте, родная), у второго подъезда, как раз под фонарем – целующаяся парочка.

Григорий уже хотел было вернуться в комнату, но тут словно что-то толкнуло его в грудь. Знакомый, тонкий силуэт. Темное пальто, короткие светлые волосы. Она? Та самая?

К мужчине Григорий не приглядывался – его сейчас больше волновало, она это или нет – странная особа из второго подъезда, дочь старшего по дому – нотариуса Морозова.

Сегодня был тяжелый день. И последние дни тоже какие-то неприятные, нелегкие… Но они оказались нелегкими не потому, что работа или погода виноваты.

Она! Это Агния. Она была виновата в его дурном настроении – вдруг понял Григорий. Зачем он с ней связался?

А связался потому, что не узнал. Подумал – о, та самая красотуля вчерашняя, родственница больной – той рыжей девицы, отравившейся суши. И в голову, дураку, не пришло, что красотуля – Агния из соседнего подъезда.

С ней не стоило связываться потому, что она, во-первых, была дочерью Морозова, а с Морозовым никто, никто в здравом уме и твердой памяти, старался не связываться. Себе дороже. Во-вторых, она оказалась… невинной. Блин, да предупреждать о таких вещах надо! Ненормальная какая-то. Конечно, с таким склочным папашей будешь нормальной, как же! Что она там сказала? А, вот чего – «Мой отец назвал меня старой девой. Теперь он не сможет больше меня так называть».

Теперь вот стоит, целуется с кем-то. То густо у нее, то пусто. Точно, ненормальная.

Григорий сел на подоконник, открыл банку с пивом, глотнул. О хоккее он забыл – происходящее за окном заинтересовало его гораздо больше.

Эти двое все целовались и целовались. Мужчина наконец отпустил Агнию. Да, это точно она – свет от фонаря, упавший на ее лицо, окончательно рассеял сомнения. А мужик – кто? Ба, да это Эдик, друг детства, одноклассник!

Григорий засмеялся. «Она что, теперь всем мужикам из нашего дома на шею будет вешаться? Ох, папаша теперь ей точно голову оторвет!»

Агния шагнула к подъезду, но Эдик поймал ее за руки, вновь притянул к себе. Что это с ним? Эдик никогда не терял голову, был человеком умным, расчетливым, в глупое положение никогда не позволял себе попасть, и чтобы вот так, на виду всего двора, на старости лет – целовать дочку Морозова?.. Хотя вроде Орехов с Морозовым дружат – на почве автостоянки. Да, точно!

Но все равно, что это нашло на Эдика, какие страсти-мордасти африканские творятся… Целует, за руки ее хватает!

А знает ли он, Эдик Орехов, что всего-то пару дней назад он, Гриша Харитонов, эту самую Агнию…

Григорий сжал банку, отчего часть пива выплеснулась ему на колени. Это из-за нее, из-за Агнии, тошно стало жить. Он никогда из-за женщин не переживал, ко всему относился легко и свободно – ну, может, по молодости только у него от любви крышу сносило…

Но то, что сейчас с ним происходит, – непонятно.

Ее лицо, узкое тело и его изгибы, тонкие щиколотки и запястья, плечи… спутавшиеся пряди коротких светлых волос. Ее голос. Ее запах – слишком цветочно-фруктовый, слишком сладкий, нелюбимый.