Чекисты - Сборник

Оперативно расшифровав фамилии шпионов, скрытые под номерами, ВЧК смогла выяснить, кто уже был схвачен, а кто еще «гулял»; сразу же были даны приказы о необходимых арестах.

Каламатиано пришлось во всем сознаться. В апреле текущего года американский консул Соммерс завербовал Каламатиано, служащего американской коммерческой конторы по поставке в Россию автомобилей, тракторов, и поручил ему организовать возможно широкую агентурную сеть для сбора важных данных. Соммерс создал в Москве и явочный пункт по Театральному проезду, 8. Прикрываясь делами фирмы, Каламатиано ездил по стране, отбирал агентов. В Москве он завербовал бывшего подполковника генштаба Голицына, работавшего как старый спец в трех военных ведомствах. Став агентом № 12, Голицын собирал различные сведения и обильно снабжал ими представителя американской фирмы. Через агентов Каламатиано получал данные о количестве винтовок и патронов, производимых на тульских заводах, сведения о формировании Красной Армии, о положении в прифронтовой полосе. Экономические данные якобы необходимы были фирме для выяснения платежеспособности России, данные о прифронтовой полосе — чтобы знать, насколько Красная Армия способна защищать склады фирмы (!).

Состоявшийся в конце 1918 года суд все это терпеливо выслушал и вынес приговор: шпиона Каламатиано расстрелять. Петерс: «С арестом Каламатиано шпионской организации был нанесен непоправимый ущерб».

То, что Локкарт так быстро оказался на свободе, дипломатами Запада вовсе не оценивалось как победа. Опыт им подсказывал, что за этим могли скрываться большие неприятности — Советы со всей решительностью показывали свой характер. Настораживало и то, что власти не требовали, например, высылки Локкарта из страны, что в международных делах было терпимой практикой.

Дипломаты пребывали в нервозности. По имевшимся данным, Шмидхен не был арестован, но и установить связь с ним в этой кутерьме не удавалось. О Берзине достоверно было известно только то, что он на свободе и, кажется, вне подозрений. Это заговорщиков воодушевляло — сохранилась такая ключевая фигура! Локкарт рассуждал вполне логично: ввиду начавшихся арестов Берзинь операцию отложил, и Берзинь еще не сказал своего слова, еще покажет припасенную им потенциальную силу! Локкарт, Гренар и другие не снимали со счетов и то, что националист Берзинь получил от «друзей» почти два миллиона рублей (100 000 — от Англии, 200 000 — от США и 500 000 — от Франции), при этом дал слово чести, что этой суммы при определенных условиях будет достаточно, чтобы ликвидировать правительство Советов.

По правде говоря, Локкарта в тот момент гораздо в большей мере озадачивало совсем другое — арест Муры. Он не хотел бы впутываться в это дело (поймут ли его правильно в Лондоне?), но и не мог согласиться, чтобы большевики действовали на него (а он считал, что суть в этом) путем «бесчеловечного» отношения к молодой даме, которая ему, чувственному Роберту Брюсу, совсем не безразлична. После размышлений рыцарь возобладал в Локкарте. Он отправился в Комиссариат иностранных дел. Его приняли, были вежливы, но развели руками, ссылаясь на ВЧК. Тогда Локкарт прибегнул к крайнему средству: явился снова на Лубянку и попросил доложить о себе Петерсу. Не исключено, что этот «отъявленный чекист», полагал Локкарт, согласится поговорить с ним как «мужчина с мужчиной».

Из воспоминаний Ломкарта: «Я обратился на Лубянку к Петерсу и просил проявить гуманность к женщине которая ни в чем не виновата».

Из воспоминаний Петерса: «Войдя ко мне в кабинет, он был очень смущен, потом сообщил, что находится с баронессой Бекендорф в интимных отношениях и просит ее освободить».

Консул апеллировал к чувствам приличия. Петерс был спокоен, обещал взвесить все аргументы, приведенные консулом в пользу невиновности его приятельницы. Но вдруг Петерс изменился, сурово сказал англичанину:

— Вы облегчили мне работу, придя сюда. Мои люди ищут вас уже более часа. Мы вас должны арестовать.

Так 4 сентября Локкарта арестовали. Это было ответной мерой на события в Лондоне. Там в Брикстонскую тюрьму посадили представителя Советской России в Англии М.М. Литвинова, повесив на дверях его камеры издевательскую надпись: «Гость правительства его величества».

Локкарта поместили в странную квадратную комнату. Удобств никаких: простой стол, четыре деревянных стула, истертая и расшатанная кушетка; два окна комнаты выходили во двор. У простого умывальника с соском повесили для англичанина чистое полотенце, что вызвало надменную улыбку консула. Откуда было знать этим необразованным русским, что истинный сакс, подобно Седрику,[11] вымыв руки, не обтирает их полотенцем, а сушит, помахивая ими в воздухе.

Странность квадратной комнаты была в том, что в ней чекистские чиновники писали бумаги, караульные проводили минуты отдыха, покуривая. Ходили, хлопали дверью, с интересом рассматривали англичанина.

Консул был удручен. В деле Муры он ничего не достиг, сам же угодил под стражу, и неизвестно, чем все это закончится — ответную меру большевики постараются использовать, чтобы отомстить ему, был убежден консул. В газетах, которые ему давали, он не находил ничего утешительного. Большевики расставляли точки над «и». 5 сентября Локкарт прочел в «Правде» интервью заместителя председателя ВЧК. Петерс изложил часть подробностей раскрытого заговора, которые считали целесообразным обнародовать к тому времени. Выяснилось невероятное. Берзиню, оказывается, ЧК предложила притворно принять приглашение западных дипломатов. Берзинь на время превратился в покладистого «буржуазного националиста», члена мнимо созданного «латышского национального комитета», которого не было и в помине. Все это «проделки ЧК»! Впору было впасть в отчаяние.

Громы и молния разразились в дипломатических кабинетах «друзей» России. Все клокотало благородным гневом, который выплеснулся на страницы газет. Берзинь нарушил «правила игры», и ему следовало дать ниже пояса. «Таймс», махнув рукой на свою респектабельность, строчила: «Этот красный авантюрист запустил руку в нашу государственную казну, и теперь потешается над нами с видом невинного младенца». (Конечно, английская казна при этом не страдала — большую часть денег собирали в самой России среди имущей публики, ненавидевшей большевиков. Вначале этим энергично занимались французы, потом одна английская фирма в Москве. Деньги доставлялись американскому ген-коосулу, приходил Гике, подручный Локкарта, брал их и заботился о дальнейшем их назначении.)

…Издерганный консул вдруг поймал себя на мысли — неожиданной и такой, что его даже передернуло: а не является ли Мура также агентом ЧК? После случившегося можно допустить все. Прием, когда арестовывают на время и своих агентов, не нов. Он живо вспомнил, как Мура неожиданно уехала из Москвы в Эстляндию якобы повидать своих родителей. Преодолела строгий контроль в поездах, пограничную полосу между Россией и Эстляндией, занятую армией Германии. Только ли дочерние чувства были здесь? Он «принял» Муру от Гикса и не навел справок относительно нее; никогда не поинтересовался, например, была ли она вообще баронессой; сама Мура всегда говорила о себе, что она русская. Он вспомнил, как встретился с ней после ее возвращения из Эстляндии: она бросилась к нему, крепко прижалась; люди проходили, оглядывались… Возможно ли, чтобы такие чувства были мистификацией?! И все же Локкарт не знал теперь, как ему быть со своей просьбой об освобождении Муры: настаивать? забыть? Но ведь он уже признался этим варварам, что связан с Мурой.

…Петерс вызывал к себе Локкарта обычно ночью. Он советовал консулу, чтобы тот «в своих же собственных интересах» рассказал полную правду. Консул по-прежнему упорствовал — отказывался говорить или заявлял, что весь этот так называемый заговор — выдумка. Локкарт ожидал, что Петерс заговорит о Муре, и тогда англичанин надеялся что-нибудь выведать, сориентироваться. Но Петерс даже не вспоминал имя его приятельницы. Наживка повисла в воздухе. Хуже того, Локкарт стал все настойчивее думать, что Мура была настоящей наживкой для любителей женского пола, к которым англичанин не без гордости себя причислял. Оказаться таким ослепленным! Пусть баронесса (баронесса?) была, несомненно, привлекательной и красивой, и все-таки Локкарт не мог простить себе этого. С женщинами Локкарту явно не везло…

Консулу разрешили пользоваться чернилами: и бумагой, и он завел себе нечто вроде «тюремного дневника». Если его, мрачно рассуждал Локкарт, расстреляют, то пусть мир узнает правду!.. Странно, но первую запись он посвятил своему «мучителю-фанатику» Петерсу: «Я не могу оказать, что он обращался со мной некорректно… он не был ни груб, ни даже нелюбезен, и наши взаимоотношения были вполне корректны… Он заходил в мою комнату и справлялся о том, как меня кормят. Я не жаловался, хотя пища, состоявшая только из чая, жидкого супа и картошки, была очень недостаточна».