Чекисты - Сборник

Кафе «Трамбле» Берзиню не понравилось: можно ли вести здесь безопасно такие разговоры, даже если в них много иносказательного? Константин согласился и предложил снять для деловых встреч частную квартиру. Они расстались со взаимным доверием. Берзинь получил 700 тысяч рублей. Константин извинился, что сумма не округлена до полного миллиона, но все это из-за того, что из банков деньги получить невозможно, агенты собирают деньги у русских богачей.

Потом по взаимному согласию они встречались еще и еще. Константин был прекрасно настроен, с удовлетворением воспринимал известия, приносимые Берзанем. Шмидхен с локкартовским удостоверением отправился на Север. Командир 1-го латышского полка уже получил соответствующую сумму для ведения агитации среди стрелков. На днях приедет представитель «национального комитета» 5-го полка, и Берзинь передаст ему инструкции и деньги. Все шло по плану! Константин дал Берзиню еще сумму денег — 200 тысяч рублей.

Встретившись 28 августа, Константин предложил Берзиню совершить поездку в Петроград и, чтобы более заинтересовать его, сказал, что после Петрограда он получит сразу добрый миллион. Константин добавил, что на Неве его, Константина, знают как господина Массино, и «Массино» театрально поднял руки — де, мол, бывает и так: приходится пользоваться разными именами. Конечно, неудобств при этом много. А впрочем, Массино — это имя его прелестной супруги. «Массино» мог бы назвать себя еще и «сэром Рейзом», как это он сделал, когда во время мятежа левых эсеров ему пришлось, покидая Большой театр, предъявить документы на «сэра Рейза». Но «сэр» был сдержан и умен.

Берзинь получил петроградский адрес — Торговая, дом 10, подъезд 2, квартира 10, спросить Елену Михайловну и сказать, что от господина Массино.

Берзинь выехал в Петроград. Елены Михайловны дома не оказалось, но в квартиру его впустили…

А что же в ВЧК? Здесь считали, что обстоятельства несколько проясняются. Нечетко, смутно, как это происходит с фотографической пластинкой в проявителе, вырисовывались детали. Самое важное было то, что обнаруживался, как сказали бы сегодня, источник возмущения. Петерс достаточно твердо сказал Дзержинскому:

— Мы узнали определенно — лично я это подозревал давно, — что следы ведут нас в иностранные посольства. При ликвидации заговора в Вологде мы нашли бумаги, и они нам снова сказали, что штаб заговора находится в союзных миссиях. За дверями английской миссии!

— Англичане? Вы достаточно в этом убеждены, Петерс? — спросил Дзержинский, не спуская глаз со своего заместителя.

— Решаюсь сказать «да», Феликс Эдмундович. Мы уже не менее месяца ведем секретную слежку. Нам удалось войти в связь с некоторыми агентами миссий. Кажется, это они и охотятся за латышами.

Петерс подробно рассказал Дзержинскому, чего уже достигли неутомимые парни из отделов ВЧК. Дзержинский слушал сосредоточенно, лицо его было серьезно.

— Положение тем не менее не облегчается, — медленно проговорил он. — Допустим, закручивает английская миссия. Но как мы проникнем за двери английских покоев и офисов? Существует международный закон об охране прав дипломатов. Мы до сих пор даже при переезде границы не позволяли себе вскрывать дипломатические саквояжи. А здесь надо вламываться в помещение миссий. С обыском. А если ничего не обнаружится, вы представляете себе, Екаб, — уже мягче продолжал Дзержинский, — какие могут быть осложнения для нашего правительства? Мы дадим Западу повод для криков об анархии в России, о нарушении международных законов, святых прав личности.

— Я тоже об этом думаю. Понимаю, дело непростое… — согласился Петерс.

Было решено более внимательно присмотреться к Локкарту. Кто он? Что он? Многое о нем было известно. В юные годы Локкарт готовил себя к роли кальвинистского проповедника — ел крысиное мясо. Затем намерения юности оставил. Писал рассказы и статейки. Правда, почтовые расходы превышали размер полученных гонораров. Сдал экзамен на дипломата. После этого в высоком белом воротничке и в обязательной короткой визитке с полосатыми брюками он каждый день ровно в одиннадцать появлялся на службе. Видел знаменитых «молчальников» ведомства иностранных дел: Эдуарда Грея, Эйра Кровса, Джона Малькольма. Впервые прибыл в Россию еще при царе, выпил, как он сам признавался, «первую рюмку водки и поел икры так, как ее полагается есть, а именно — на теплом калаче». Обладая способностями, Локкарт быстро совершенствовал свой русский язык. Отправился в Киев: взял извозчика, поехал на Владимирскую горку, взобрался на вершину, полюбовался видом, потом принял участие в крестном ходе богомольцев. Составлял и отправлял в Лондон конфиденциальные сообщения. Получил от посла «благодарность и предложение регулярно представлять политические доклады». Своими сведениями послужил военному министерству. Получил репутацию «особенно искусной ищейки». Осенью 1917 года его подвели связи с женщинами, вынужден был отплыть домой, и мог теперь уже мечтать «только о рыбной ловле».

Это все в ВЧК было известно. ВЧК не знала других обстоятельств и подробностей. Не знала, что в декабре 1917 года лорд Мильнер, один из самых стойких «молчальников» английского МИДа, которого Россия стала все более раздражать, извлек Локкарта на свет божий и представил его Ллойд Джорджу. Премьер-министр удовлетворенно похлопал новую надежду по спине, что-то невнятно пробормотав о молодости: Локкарту был тридцать один год. Лорд Хардинг и Роберт Сесиль, не менее великие «молчальники», внушили Локкарту, что его истинная миссия «должна оставаться в секрете». Как вспоминал позже Локкарт, в день его отъезда из Англии «стояла дивная погода — великая авантюра началась…»

Прибыл в Россию Локкарт как неофициальный представитель Англии, но, к его вящему удовлетворению, его называли консулом. Его принял заместитель наркома Г.В. Чичерин, только недавно перед этим покинувший Брикстонскую тюрьму в Лондоне. Локкарта шокировало — человек, сидевший в тюрьме, у большевиков почти министр. К тому же еще Чичерин был в каком-то желто-рыжем костюме, что никак, по локкартовским представлениям, не соответствовало дипломатическому протоколу. Нанес визит Троцкому. Тот долго и высокопарно говорил о революционной войне с империализмом, о мировой революции и, отпустив Локкарта, дал распоряжение выписать ему пропуск со льготными правами передвижения по стране. Был два раза на официальном приеме у В.И. Ленина.

Локкарт вел себя свободно, уверенно, создавал широкий круг знакомств. Забыв о прошлых неприятностях по женской части, особенно ценил свои связи с баронессой Бекендорф.

…Заговор послов вступал в свою заключительную фазу. За несколько дней до того, как эсерами был убит председатель Петроградской ЧК М.С. Урицкий и было совершено покушение на В.И. Ленина, 25 августа американский генконсул Пуль собрал у себя в Москве закрытое совещание. Присутствовали, кроме Пуля, французы Гренар и Лаверн; английские, французские, американские офицеры, люди в штатском. Локкарт, который еще более тщательно стал заботиться об осторожности, предусмотрительно к Пулю не прибыл; людей его миссии там было предостаточно. На совещании оказался французский журналист Ренэ Маршан. К нему благоволил сам президент Франции Пуанкаре, поэтому никто не мог препятствовать журналисту присутствовать в этом кругу и слушать, что говорилось на закрытой встрече.

Журналист покинул кабинет Пуля до того, как там закончился «обмен мнениями», и словно после холодного душа. Он сразу решил, что президент должен знать правду о перипетиях в России. То, что он услышал, его взволновало и встревожило. В тот же вечер Маршан засел за письмо Пуанкаре: «Я считаю себя одним из тех, кто боролся, руководимый глубокими убеждениями, против большевизма. Я с горечью констатирую, что за последнее время мы позволили увлечь себя исключительно в сторону борьбы с большевизмом. На совещании за время беседы не было сказано ни одного слова о борьбе с Германией. Говорили о другом… я узнал, что один английский агент подготовил разрушение железнодорожного моста через Волхов недалеко от Званки… Разрушение этого моста равносильно обречению Петрограда на полный голод… Один французский агент присовокупил, что им уже сделана попытка взорвать Череповецкий мост. А это означает полный голод Петрограда, ибо отрезаются пути доставки основной массы продовольствия. Я глубоко убежден, что дело не в изолированных починах отдельных агентов. Разумеется, я спешу это подчеркнуть, — продолжал Маршан, — что присутствовавшие генеральные консулы от своего имени не сделали ни малейшего намека на какие бы то пи было тайные разрушительные намерения».

Письмо оказалось длинное — оно писалось на одном дыхании. Президент, полагал Ренэ, извинит своего друга за многословность — вопросы, поднимаемые им, не могут регламентироваться количеством строк.