Газета Завтра 616 (37 2005) - Газета Завтра Газета

Проханов много раз признавался в своем неравнодушии к "философии Общего дела" воскресителя Федорова. Именно растворение в природе, в народе, в мистике окружающего и готовность услышать идеологически-полярные реплики во всей их китчевой отточенности — это и есть Проханов. По-настоящему юный.

Настоящий федоровец, неподвластный очерствлению сердца и угасанию рассудка".

Владимир Бондаренко, из статьи "Время, назад". Газета "День литературы", сентябрь 2005.

"Из нашей современной литературы, как и из самой жизни, ушло слово "вперёд". Все лучшие писатели, самые динамичные и напоённые энергией жизни не любят заглядывать вперёд. Не знают, что их там ждёт. Это касается даже такого яркого и яростного пассионария , как Александр Проханов. Думаю, поэтому он и позволил себе уйти в свое прошлое, создать не просто летопись шестидесятых-семидесятых годов, но и перевернуть в глазах читателей представления об этой эпохе, выработанные, в основном, под влиянием прозы и поэзии шестидесятников. Кстати, проза шестидесятников вообще оказалась кратковременного действия, одноразового пользования, как резиновые изделия, ныне продающиеся во всех киосках. Использовал и сразу же выкинул за ненадобностью. Кто же сейчас будет читать аксеновские "Коллеги" или гладилинские исповедальные повестушки? Если всерьез, то об этой противоречивой эпохе, когда идеология общества катилась явно вниз, а технологическое , да и социальное развитие продолжало расти невиданными в мире темпами, написаны за все эти годы отнюдь не шестидесятниками, а сменившим их поколением сорокалетних, детей 1937 года, три значимых книги: "Пушкинский дом" Андрея Битова, "Андеграунд или герой нашего времени" Владимира Маканина и вот, наконец, "Надпись" Александра Проханова. Несомненно, три классических произведения современной русской литературы. И герои этих знаковых романов внешне похожи друг на друга, филолог Лёва Одоевцев из "Пушкинского дома", молчаливый простодушный писатель из андеграунда Петрович из маканинского "Андеграунда" и журналист и набирающий силу писатель Михаил Коробейников из "Надписи" Александра Проханова. Три взгляда на мир, три попытки освоения мира, три намечающихся выхода из глобального кризиса. Увы, все три попытки, какие бы разные они ни были, оказались абсолютно неудачными. И частная жизнь русского протестанта Лёвушки Одоевцева, и скептическая, по сути, разрушающая и автора и общество, жизнь заросшего сторожа-агэшника, облеванного человека из подполья Петровича, и жизнь нашедшего себя в государственной и технократической энергетике будущего "соловья Генштаба" журналиста Михаила Коробейникова — одинаково привели к нынешним российским руинам. Может быть, нужен был в те годы какой-то иной четвертый национальный выход? Кстати, об этом же времени писал в одном из своих лучших рассказов "На изломах" Александр Солженицын, еще одним из таких героев уходящей державы, держащейся на сталинской инерции был его директор оборонного комбината.

И всё-таки, я бы выделил прежде всего роман Александра Проханова "Надпись". Несомненно, роман-вызов всем ноющим, стонущим и ни во что не верящим писателям и их героям. В романе Проханова как бы встречаются, но под другими фамилиями герои и битовского "Пушкинского дома", и маканинского "Андеграунда…", встречаются их идеологии, их модели общества. Это вообще готовый художественный атлас всех кружков и сообществ, формировавшихся на кухнях и в мастерских художников, в салонах иностранных журналистов и фрондирующих дам из советского высшего света, в закутках дворников с двумя университетскими дипломами и кочегаров , пописывающих философские трактаты. Всё так и было. Юрий Бондарев видел то время несколько иным, но и он был по возрасту иным, и сообщества его друзей и недругов были несколько иными. Всё-таки, летопись Проханова наиболее достоверна и художественно, и документально.

Другое дело, что герою романа Александра Проханова — журналисту Михаилу пришлось делать выбор между друзьями и озарившим его свыше служением державе, между любимой и узами семьи, между своим творческим индивидуализмом и готовностью подчиниться государственной дисциплине. "Я предаю своих учителей…" — писал почти в такой же ситуации поэт Станислав Куняев. Он должен был найти в себе высшую смелость, чтобы оттолкнуть от себя круг близкого ему писателя Малеева, отказать им в поддержке, уйти из художественного подполья, из мира Левушки Одоевцева и Петровича, он ведь и от ребенка своего вынужден был отказаться. Трусость ли это? Нет, сделать в те годы шаг не коньюктурный, а мужественный, отдавая весь свой немалый талант уже начинающему задыхаться государству, это и был высший подвиг его героя Михаила Коробейникова, да и его самого, любимца Юрия Трифонова, остроумного и дерзкого писателя-мистика и метафориста Александра Проханова…"

Лев Данилкин, из статьи "Александр Проханов "Надпись". Журнал "Афиша", август 2005.

Опытный в островах охотник, Проханов умеет загарпунить читателя хорошей завязкой: его герой видит, что вокруг основания купола Ивана Великого вьется какая-то надпись, в которой объясняется все: устройство вселенной, смысл жизни, формула бессмертия. Но просто так ее не прочтешь — для этого надо подняться над Москвой и трижды облететь колокольню.

Проханов не тот человек, узнав о новом романе которого, люди начнут задирать голову, пытаясь разглядеть, правда ли на кремлевской колокольне указан ПИН-код мироздания. На его лбу по-прежнему шипит выжженное еще в 80-х клеймо "графоман", а запястья скованы цепями, состоящими из звеньев "конформистский", "номенклатурный", "безнадежно советский". А это тот, который сначала гнал производственные романы, потом — милитаристские листовки, а теперь заваливает лотки галлюцинациями про осклизлые губы Сванидзе и гнилую сперму Гусинского; именно тот, и нет никаких признаков, что конвейер может застопориться; не зря последний сборник его strong opinions вышел под заголовком "Нас остановит только пуля".

Роман "Надпись" между тем есть что-то вроде продукта конверсии — это беллетризованная автобиография, про конец 60-х годов, где объясняется, каким образом начитанный московский юноша превратился в соловья Генштаба, денщика Главпура и певца цинковых мальчиков — ну или красного патриция, русского Киплинга и романтического государственника.

Михаил Коробейников, автор наивно-фольклорной книги, свой человек в богемно-диссидентской среде, яркими репортажами в "Литературной газете" завоевывает себе имя и становится вхож в салоны, где за коктейлями интеллектуалы из партии и КГБ нащупывают вектор развития советского строя. Одним из коробейниковских заданий становится поездка на Жаланашколь — второе после Даманского место, где СССР в 1969-м столкнулся с Китаем.

В случае "Надписи" дистанцией между героем и автором можно пренебречь. Коробейников — Проханов периода превращения из романтического этнографа в пламенного государственника. В середине 60-х он еще ведет жизнь мамлеевского шатуна — но в 1968-м, став спецкором "Литературки", попадает на китайскую границу, где и происходит перестройка его фрондерского сознания.

Несущие сваи романа — экзальтированные коробейниковские репортажи, гимны армии, целине, стройиндустрии и ВПК: я — мост, я — комбайн, я — баллистическая ракета, я — авианесущий корабль. Молодой автор, восхищенный технотронной цивилизацией Советов, растворяется в ней, отождествляет себя с шестеренками мегамашины. Коробейников, как Сатурн лунами, окружен своими двойниками, каждый из которых экспонирует ту или иную идеологию, в чем-то близкую протагонисту: фашист Саблин, либерал Марк Солим, православный мистик отец Лев, коммунистический футуролог Шмелев, партийный конформист Стремжинский, подпольный писатель Малеев, диссидент Дубровский, художник Кок, сотрудник андроповского КГБ Андрей. (Стремжинский — это замглавного "ЛГ" Сырокомский, Шмелев — прохановский друг Пчельников, отец Лев — протоиерей Лев Лебедев, Саблин — Артур, внук Василия Ивановича, Чапаев, Солим — театральный режиссер Комиссаржевский). Удивительно, насколько Коробейников — типичный вроде бы рефлексирующий интеллигент из книги Вайля и Гениса о 60-х — выламывается из всех представлений о шестидесятниках. В "Надписи" дан принципиально другой, инсайдерский взгляд на этих людей, чья общественно-политическая жизнь не ограничивалась чтением переводного Хемингуэя и исполнением "Лыжи у печки стоят". Судя по "Надписи", это была эпоха, когда активно формировался идеологический ландшафт конца 80-х. Эти штаммы будущих эпидемий — русского фашизма, еврейского национализма, андроповского реформизма, православного радикализма — существовали под советским куполом как бы в замороженном состоянии. Двадцать лет спустя, когда купол рухнет и льдина начнет подтаивать, вирусы просочатся наружу и начнут пожирать здоровые кровяные тельца империи. Перемещаясь из одного салона в другой, Коробейников коллекционирует вирусы, как Проханов — бабочек. "Надпись" — атлас идеологий 60-х, времени, в котором все было не случайно, все имело смысл, и не зря, когда Коробейников, прогуливаясь однажды вокруг бассейна "Москва", вдруг увидит в небе жуткое слово "Самсунг", это не покажется анахронизмом: одна эпоха, как яйцо иглу, содержит в себе другую.