Сон негра - Даниил Юрьевич Гольдин

class="p">На Машеньке черный топ и просторные серые галифе, через резинку которых перевешивался изрезанный венами живот. Нелепо огромный, будто там поместился пудовый арбуз.

Это выглядело жутко, и одновременно я почему-то не мог оторваться от узора венок, перетекавших одна в другую под натянутой кожей.

Девушка кивнула мне, перегнулась через свой живот, чтобы поцеловать родителей:

– С праздником, маменька. С праздником, папенька.

Целует их в щеки и садится на лавку рядом со мной, берет баранку со стола и жует.

– Вот Машенька наша отрада, – Илья смотрит на дочку вроде бы и правда с гордостью. Или все дурит? Не могу понять, сомневаюсь. Черт этого мужика разберет. Может, поехавший просто?

Да еще этот живот рядом. Нет-нет, да скашиваю на него глаза: какой он налитой, огромный, почти звенит от каждого шевеления. Вынашивает новую жизнь.

Надо отвлечься. Вот на доске от сучка узор причудливый. Как ключ в замочной скважине или лицо вытянутое, кричащее. Только на него смотреть буду, только на это лицо, а вокруг пусть хоть тартар из этого живота разверзнется.

Страшно мне. Чувствую: холод пробирает. Недобрый это живот.

В лицо всматриваюсь, оно колеблется. А за спиной у меня будто чавкает что-то, хрипит и дышит тяжело.

Ставлю ладони себе шорами, чтобы не видеть лишнего, большими пальцами уши заткнул. Ничего там смотреть не хочу. Не хочу и не буду. Хлюпает, урчит, задыхается. Чвак-чвак, чвааааак. И, кажется, потемнело. Будто уже рождается оттуда жуткая тварь и свет вокруг себя пожирает.

Хочу глаза зажмурить, а не могу. Страшно. И не знаю, что больше страшно: повернуться или ждать, что оно меня вот-вот со спины коснется, оповестит о своем появлении. Ох, страшно.

А в глаза как спички встали. Не могу закрыть веки, на образок свой спасительный таращусь, а он меняется, оплывает. Вижу на миг в нем знакомые черты, и мой язык со старушачьим смешком сплетаются в мантру Пифы: «это все в моей голове» – бормочу. «Все ужасы только в моей голове. В моей голове, в моей голове вмоейго-ло-ве вмоейго-ло-ве вмоейго-ло-ве. Сам чернуху выдумал, сам виноват, все только в моей го-ло-ве». Твержу, до зажатых ушей все равно хрипение твари доносится. Пробирается в самое нутро мое, наизнанку его выворачивает. «В моей голове. В моей, моей го-ло-ве» – цежу нараспев, как настоящую мантру. «В го-ло-ве вголове вголове вголове».

Хвать. Меня за запястье лапа сжала. Я рванул в сторону, больно себе руку вывернул, с удивлением отчего-то думаю, что часто как-то стал чувствовать боль.

Оборачиваюсь на чудище, но все осталось, как было. Только за окном темно, на столе свечи горят, огоньки на струганых досках играют. Илья стоит над моим плечом, за руку меня держит, а я почти с лавки слетел, и только его лапища меня и удерживает. Машенька рядом сидит, куда-то вперед себя сквозь самовар смотрит. Хозяйка ушла.

– Пойдем, барин, – говорит Илья. – Уже празднуют люди вовсю.

Я глазами хлопаю, на скамью обратно неловко забираюсь.

– Что, крепковато вам вышло? У нас тут все, барин, добротно, на совесть делают. Ну, не дрефь! – подбадривает меня, – Пойдем с нами: проветришься.

Маша так и осталась сидеть, застывшая, продев отсутствующий взгляд в обгрызенную баранку. Жуткий живот я теперь словно не мог увидеть. Не опускались глаза ниже ее распухшей в топе груди.

Я отвернулся и хотел выйти за Ильей, но Маша остановила меня:

– На, – протягивает мне кусок нетронутого куриного пирога. Не смотрит на меня, будто и не со мной разговаривает.

Беру. Пирог теплый и пахнет курицей, но есть мне совсем не хочется. Киваю ей, снимаю с крючьев свой плащ и ухожу скорее.

Проверил томик – на месте. Что бы там ни было, это главное.

Ночь без звезд. Илья потягивается на крыльце. По улице люди с факелами идут, кто по одному, кто группами, все в одну сторону.

– Пойдем, барин, повеселишься с народом, – Илья снял факел со стены, резко чиркнул им по деревянному доскам, и факел вдруг затрещал, заискрил, вспыхнул сбивчивым зеленым огнем.

Спускаюсь за ним с крыльца и чувствую: в воду встал. А Илья бредет впереди, как не замечает, загребает лаптями воду по щиколотку.

Сапоги сразу мокнуть начали. На воде зеленые блики. Идти тяжело, плескать с каждым шагом. До калитки дошли – а там вся улица в воде. Люди бредут себе, переговариваются, смеются.

– Откуда вода, Илья? – спрашиваю.

– Река разливается, барин. Каждую весну так. Сейчас вся потеха будет.

Под водой все та же грязь, в ней сапоги вязнут. Чвак-чвак. Ноги устают, я продвигаюсь медленно. А Илья в лаптях, кажется, как по мостовой топает. И другие деревенские тоже.

Мы прошли несколько дворов, чуть отстав от деревенских из-за моей медлительности, когда он вдруг пошатнулся и глухо вскрикнул. Левая нога у него ушла в воду почти по колено. Я до него добраться хочу, а ноги будто сильнее прежнего вязнут.

Илья оборачивается. Вижу в свете факела его лицо перекошенное, глаза вытаращенные. Губы кривит и давит из себя слово:

– Беги.

Что-то дернуло его вниз, и весь мужик исчез. Вода над ним сомкнулась, будто и не было. Упавший факел с плеском погас, лишив меня света.

Я постоял секунду в оцепенении и бросился назад. А там никого. Ни одного человека, ни улицы, ни заборов. Ни окна не горит, ни факела – только чернота. И дышит на меня оттуда что-то. Тепло и густо дышит. Будто бы это то самое, что вылезло из живота и свет пожирало. Мне в легких колет, грудь свело судорогой, словно оно оттуда прямо в меня вдыхает свои ядовитые испарения. И шепот в голове. Сотней голосов в унисон, что-то очень хотят мне сказать.

Сердце стук – стук, и как демон в меня вселился: я развернулся и побежал наутек, по жидкой грязи, забыв о стреле в сапоге. Прямо через то место, где мужик исчез – наплевать, лишь бы подальше от дышащей шепчущей темноты.

Пронесся по улице, разбрызгивая воду, уже перегнал первых прохожих с факелами, а спина все горит, словно меня плетьми сзади черти подхлестывают. А я и правда чувствую как жжение на спине, едкое дыхание черноты.

Так всю улицу до конца пробежал. Девки шарахаются, хохочут.

А я боюсь остановиться. От пирога одно крошево в сжатых кулаках осталось. Но еще странно – почувствовал, как будто хорошо мне бежать. Как будто от бега заскорузлая мертвая корка с мышц спадает. Чувствую тело свое, каждый мускул сокращающийся. Каждый палец на руке напряженный. Чувствую: кровь в висках бьется, ступни жжет на каждый прыжок. Так