Ликвидация. Книга вторая - Алексей Поярков

— Я должна подумать. До завтра.

— Думайте, — быстро сказал Гоцман и кивнул Кречетову: — Виталий, в одиночку ее и шобы вокруг даже мухи не летали…

— Само собой, — пожал плечами майор. Когда Иду увели, Кречетов развел руками:

— Ну ты и даешь!.. Такой спектакль провернули без репетиций… Может, нам с тобой в театр податься?

— Ты и так в театре каждый день ошиваешься, — буркнул Давид, устало присаживаясь на стул. — Шо я у тебя хотел спросить, а?.. Забегался, как конь, голова дурная…

— Ну, вспоминай, — хмыкнул майор. — Кстати, ты собираешься ко мне переезжать или… нашел себе другое местечко, потеплее? — Он выразительно подмигнул.

— Во! — хлопнул себя Давид по лбу. — Точно!.. Хотел перед тобой это… извиниться, словом. У меня ж с Норой… все хорошо. Так шо в срочном порядке делаю у себя ремонт и перевожу ее к себе. А пока — у нее… Так шо житье у тебя отменяется…

Кречетов с гордым видом постучал себя по груди.

— Вот видишь! Стоило тебе послушаться меня, и все получилось! Я же говорил — цветы, приглашение в театр, новый костюм, красивые слова и…

— Ну, ты ж у нас по этим делам профессор, — хмыкнул Давид. — А теперь скажи, сегодняшний вечер сможешь высвободить?.. Ну, хоть пару часов?

— Не знаю еще, — помотал головой майор. — А что?

— Да хотел тебя на ремонт маленько запрячь, если ты не против…

— А-а, вот ты о чем, — с улыбкой протянул Виталий. — Так это не вопрос!.. Меня, правда, Мальцов может дернуть в любую минуту, но ничего — совру что-нибудь!..

Вечером 1 июля во дворе Гоцмана сошлось много, даже очень много наших хороших знакомых, и все были заняты важным делом — может быть, за исключением Марка, который сидел на лестнице галереи рядом с патефоном и время от времени менял пластинки.

Первым Нора увидела Мишку Карася, который деловито подбрасывал в небольшой костерок, дымивший посреди двора, обрывки старых обоев и деревянные обломки. Рядом Галя расставляла на двух придвинутых друг к другу столах разномастные тарелки и миски, а мокрый от жары и усердия Васька Соболь пытался одной рукой привести в божеский вид закопченную и искореженную взрывом сетку кровати. Все трое поздоровались с Норой на свой лад — Мишка, как и положено самостоятельному мужчине, весело, но независимо, Галя чуть смущенно, но радостно, а Соболь — так просто растерянно, еле успев приподнять кепку. Марк тоже тяжело поднялся со ступеньки, на которой сидел, и протянул Норе сильную руку. Осторожно ступая, она поднялась на галерею.

Работа была в самом разгаре. Леха Якименко, что-то приговаривая, деловито намазывал горячим клейстером полосы старых номеров «Большевистского знамени» и косо нашлепывал их на темные от копоти стены комнаты Давида. Сам Гоцман на пару с озабоченно пыхтящим Арсениным раскатывал по полу брезент, а Кречетов, азартно размахивая молотком, загонял в оконную раму гвозди, закрепляя новенькое стекло. Пахло потом, клейстером, брезентом, ко всему этому примешивался остаточный запах гари. Из дверей тети Песи вырывались ароматы борща, вареной картошки и жареной рыбы.

— Здравствуйте, — тихо произнесла от порога Нора, но ее услышали.

Гоцман, разогнувшись, локтем утер пот со лба:

— Вот, Нора… Всех собрал… Знакомься. Андрей Арсенин, Леша Якименко. А это Нора, моя будущая жена… С Виталием ты уже знакома…

Мужчины поспешно кинулись за гимнастерками и кителями. Арсенин молча, вежливо принял из рук Норы сумочку.

— А кто же преступников ловит, если все здесь? — слабо улыбнулась она.

— То мы щас закончим, та и переловим всех, — неловко пошутил Леха, смущенный тем, что такая красавица видит его небритым и перемазанным в клее.

— Разбито все, — словно сама себе сказала Нора, оглядывая комнату.

— Ничего, ничего, — засмеялся Кречетов, загоняя в раму последний гвоздь. — Отделаем как картинку, будете жить да радоваться!.. А вообще-то Давиду Марковичу как заслуженному работнику министерства полагается преимущественное право на получение жилплощади в домах МВД… Так что, глядишь, скоро и новоселье будет!

Но гордо улыбающийся Гоцман уже подхватил Нору под локоть и повел знакомиться с тетей Песей.

— Тетя Песя, это Нора, — послышался из-за стены его голос. — Она будет здесь жить…

Арсенин проводил их невеселым взглядом. Машинально достал из кармана галифе тонкий шнурок и пальцами левой руки молниеносно заплел на нем невероятную косичку…

— Это японские узлы? — заинтересованно спросил Кречетов, заметивший его движение,

— Нет, — суховато ответил врач. — Хирургические. Тренирую руки.

— А почему левой?

— При некоторых разрезах в полость неудобно входить правой рукой… — Голос Арсенина прозвучал еще суше. — Да и… неважно. Заканчивать работу будем?! — раздраженно спросил он у вновь возникшего в дверях Гоцмана.

— Андрей, ты чего мрачный целый день? — удивленно улыбнулся тот.

Арсенин, нервно дернувшись, молча ухватился за свой край брезента, потянул его в угол.

— Андрей Викторович подал рапорт о переводе обратно на Дальний Восток, — пояснил Кречетов Гоцману, — а его завернули…

— Натягивай! — раздраженно оборвал его Арсенин, согнувшись над брезентом.

— Нора, — Давид взял Нору под локоть, — помоги тете Песе с ужином, хорошо?

Нора с кастрюлей дымящегося борща в руках осторожно обошла по-прежнему сидевшего на ступеньках Марка, спустилась во двор. Улыбнулась Марку и отметила, что его ответная улыбка была вялой, безрадостной.

— Вася! — свежий голос Гали наполнил двор и окрестности. — Зови усих, бо вже стынет!

Кречетов и Соболь, пыхтя, вволокли кровать в комнату Гоцмана. Мужчины, толкаясь и смеясь, веселой гурьбой спустились к колонке умыться. Смывая боевой пот, брызгались, словно пацаны, и хохотали друг над другом, предвкушая честно заработанный ужин, он же обед, на свежем воздухе.

И никто не заметил, как Марк тихо поднялся и вошел в опустевшую комнату Гоцмана. Аккуратно прикрыв за собой дверь, запустил пальцы во внутренний карман висящего на гвозде пиджака. Вынул вытертый до белизны пистолет ТТ…

Мишка Карась, гордый доверенной ему миссией, резал каравай серого хлеба на большие ломти. Васька Соболь сидел за столом, звучно сглатывая слюну, и следил за тем, как Нора разливает по тарелкам огненно-красный борщ. Тетя Песя торжественно выставила на стол банку сметаны, встреченную общим восторгом, и выложила несколько головок чеснока. Циля гремела приборами. Умытый и причесанный Кречетов, облаченный в форменный китель, подавал Норе тарелки.

— А вы давно в Одессе? — спросила Нора у Кречетова, протягивая Ваське полную тарелку, куда тот немедленно плюхнул чуть ли не полбанки сметаны.

— Год уже, а что?

— У вас говор не одесский, — улыбнулась женщина, звякая половником о край кастрюли.

— Та я ж могу и по-одесски, — рассмеялся майор, мгновенно перейдя на одесский выговор. — Мне ж это пара пустяков… Только зачем? — произнес он уже обычно, посерьезнев. — Я столько времени когда-то потратил на правильный московский выговор… Даже репетитора нанимал, представляете?

— А сами откуда? — продолжала расспросы Нора.

— Мы пскопские, — лихо подмигнул майор, передавая тарелку подошедшему от колонки Гоцману. — Есть там такой замечательный город Остров…

— Воевали?

— Конечно!.. Сначала Западный фронт, потом Второй Белорусский, Сорок восьмая армия… А почему вы спрашиваете?

Гоцман, ставя перед собой тарелку, хлопнул Кречетова по погону:

— Так, Виталий из доблестной Сорок восьмой армии, видишь вон тот прекрасный дальний край стола?.. Вот и иди себе с борщом туда, иди…

Все, включая самого Давида, Нору и Кречетова, рассмеялись. Только на челе Арсенина по-прежнему читалось недовольство.

— Второй Белорусский, говорите?.. — неприветливо осведомился он, поднимая глаза на Кречетова. — А Шамина вы знали? Полковника интендантской службы Шамина?

— Нет, не припоминаю, — помотал головой майор, поднося ко рту ложку пылающего борща.

— Странно, — качнул головой Арсенин, словно разговаривая сам с собой. — Вы же военный следователь… В июне сорок четвертого он попал под суд. Было громкое дело. Но оправдали. Правда, в звании понизили до майора… Шамин, интендант…

— Нет, не помню, — извиняющимся тоном ответил Кречетов, бросая в борщ дольку чеснока. — Дело в том, Андрей Викторович, что фронт — это ведь огромное количество людей, несколько армий, и всех знать и тем более упомнить просто невозможно… Да и громких дел было более чем достаточно. Во всех армиях. Так что — ничего удивительного…

Гоцман, нахмурясь, вслушивался в этот неразличимый за веселым застольным гулом разговор. Непонятно враждебная интонация Арсенина встревожила его, но уже в следующий момент он напрочь забыл и об Арсенине, и о Кречетове, потому что наверху, у перил галереи, появился Марк с пистолетом в руках. Его лицо было неподвижным и бледным. И глаза блестели синим льдом, как раньше… и как у того старика из 22-й квартиры.