Ликвидация. Книга вторая - Алексей Поярков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Точно такую же я видел сегодня, — тихо проговорил майор, постучав пальцем по дарственной табличке на пистолете.
— Где?
— С утра допрашивал другого стрелка… Фамилия — Горелов. Старлей. Положил человека на Канатной.
— Тоже молчал?
— Они все молчат, — вздохнул Кречетов. — Спросишь, почему стрелял, сразу заводят волынку про ранения, контузии, состояние аффекта… И про самооборону.
Гоцман шибко потер грудь, глотнул воздуха и постоял так с полминуты.
— Может, им очную устроить? — наконец тяжело выдохнул он.
— Ты чего такой?.. Сердце?.. — неожиданно спросил майор, но Давид лишь вяло отмахнулся…
В кабинете раскаленный добела Якименко листал удостоверение личности задержанного.
— Ну а где часть твоя формировалась — тоже не помнишь?..
Гоцман присел на край стола, забрал у Лехи документ, листанул. Русначенко Михаил Николаевич, звание — гвардии капитан, родился 13 мая 1915 года, какой местности уроженец — город Ворошиловск Ворошиловградской области, холост или женат — холост, огнестрельное оружие — вот этот самый наградной «вальтер», подпись владельца удостоверения… Все правильно.
— Ворошиловск — это который раньше был Алчевск, шо ли?.. — Гоцман вопросительно взглянул на Русначенко. Тот не удостоил его даже кивком, продолжая равнодушно смотреть перед собой. Давид вздохнул, положил удостоверение на стол.
— Ты не в тылу у немцев, парень… Зря ты так. Думаешь, мы враги какие?.. Мы с Лешей, — он кивнул на Якименко, — три года не ленились грудь немцам подставлять. Он здесь недалеко, на Конной, угол Пастера, возле театра, последний свой осколок подхватил. А я — в ноябре сорок третьего, в Киеве… А ты ведешь себя, будто в гестапо попал… За шо хоть именной пистолет дали?
Неподвижное лицо Русначенко чуть дрогнуло, самую малость, но тут же вновь сделалось непроницаемым.
— У меня контузия, — ровным, монотонным голосом произнес он. — Стрелять начал от помутившегося сознания. Сопротивление оказывал по той же причине.
— Зря ты так, — со вздохом повторил Гоцман и оглянулся на Якименко: — Леша, сорганизуй нам чаю.
Небольшой трехэтажный дом на Балковской улице ничем не выделялся из ряда своих соседей-близнецов, выстроенных в конце девятнадцатого века каким-нибудь одесским негоциантом и сдававшихся затем то ли под дом свиданий, то ли под дешевые меблированные комнаты. Заржавленные решетки перил, чахлые от жары шелковицы в крошечном дворике, выщербленный тысячами подошв тротуар перед подъездом. Как и везде, здесь, видимо, жили люди, с трудом одолевавшие тяготы послевоенного быта, но изо всех сил надеявшиеся на светлое будущее, которое уж теперь, после разгрома-то фашистов, точно не за горами.
На третьем, последнем этаже майор Довжик по очереди постоял перед всеми тремя дверьми, выходящими на лестничную клетку, прислушался, перегнулся через перила и посмотрел вниз. Извлек из кармана большую связку отмычек и, быстро перебрав их в ладони, вставил в замок одной из дверей длинный ключ с затейливо изогнутой бородкой. Раздался тихий щелчок, и дверь бесшумно распахнулась. Из длинного коммунального коридора пахнуло духотой, настоянной на пыли и слабом запахе сладких женских духов.
Осторожно ступая по половицам и на ходу пряча в карман связку отмычек, Довжик подошел к двери, ведущей в небольшую комнату. Настороженно обернулся, держа в руке пистолет, — в коридоре по-прежнему никого не было… Глубоко вздохнул и толчком ладони распахнул дверь.
Сидящая на диване худенькая стройная женщина молча взглянула на нежданного визитера. Она не испугалась, увидев пистолет в руках гостя, только слегка подняла красиво очерченные брови.
— Чего смотришь?.. Я от Чекана…
— От кого? — еще выше, теперь уже недоуменно вскинула брови Ида.
— Что ты мне дурку строишь! — прошипел Довжик. — От Чекана! Собирайся, живо…
— А ты кто?
— Конь в пальто, — буркнул Довжик, пряча оружие в кобуру. — Зови пока что мусором…
— А не обидно? — хмыкнула Ида.
— Привык уже… — Довжик устало опустился на стул, потирая лоб. — Давай пошевеливайся… Нас Академик ждет.
Секунду Ида раздумывала, потом грациозно поднялась с дивана:
— Отвернись только… Я должна одеться.
— …Бегал тут всю дорогу поначалу, даже шайку думал себе сгоношить, — рассказывал Гоцман, прихлебывая чай. — Ну а потом взялся за ум. После мореходки подался сюда. Закончил курсы младшего начсостава… К сороковому году был сержантом, к сорок первому — младшим лейтенантом… три «кубаря», как у армейского старлея… А потом началось. Июнь-июль еще гонял за ворами, а потом, 22 июля, когда первый сильный налет на Одессу был, сказал «ша»… Ох, жуть тогда с непривычки брала… Бомбежки ж до этого только в кино видели, про Испанию там. А тут «хейнкели» и «дорнье» рядами, порт горит, и все бомбы — по центру, по центру… У Фимы тогда сеструху на Приморском убило, у памятника Пушкину… — Он тяжело вздохнул. — В общем, пришел до Омельянчука, положил заявление и на фронт… Не отпускали, правда, как ценного кадра… Дали поначалу СВТ, самозарядку, намучился с ней — она ж капризная, зараза… Первый Черноморский полк Осипова… На Булдынке стояли. В сентябре, помню, было одно… — Давид неожиданно рассмеялся, глядя мимо собеседников. — Воды уже не было тогда, на Пересыпи опресняли морскую, ну и выдавали, значит, по ведру в день в одни руки… Она противная на вкус, железистая такая. А у нас поощрение было — у кого семьи в Одессе и кто отличился, давали полдня отпуска. Ну и мне выпало… Захожу домой, жена с дочкой в слезы, обнялись — а тут радио со стены говорит: «Включайте краны, будет вода»! Ну, шо тут поднялось!.. Жена за кастрюли, я за тазы, дочка за чашки… Набрали воды везде, куда можно было. А потом узнал уже, шо это наши ребята водокачку на час отбили и задвижку там подняли. Ну, и полегли там все… Я тогда жену с дочкой в последний раз повидал.
Давид замолчал. Он вспомнил себя тогдашнего — худого, небритого, с запыленным лицом и мутными от недосыпания глазами. И эти бесчисленные кастрюли и чашки, наполненные водой, по всей комнате. И слезы Анечки, обхватившей его за шею: «Папочка, ты не уйдешь? Я не хочу, чтобы ты уходил…»
Русначенко отхлебнул чаю из стакана в массивном мельхиоровом подстаканнике. Он слушал Гоцмана, но никаких эмоций, кроме вежливого внимания, на его лице по-прежнему не отражалось. И о себе он не произнес пока что ни слова… В кабинет заглянул встревоженный Кречетов:
— Давид, выйди. Срочно…
В коридоре майор уставился на Гоцмана возбужденным взглядом.
— Их всех отпустили. Всех.
— Кого?
— Всех стрелков! И Горелова, и Лапонина, и парочку эту, Дроздова с Симоновой — всех…
— Это как это?! — нахмурился Гоцман. — Кто?!
— Контрразведка. Показали бумагу, подписанную Чусовым… За ворота вывезли и отпустили.
Гоцман крупными шагами вернулся в кабинет. Подошел к Русначенко и в упор посмотрел в его спокойные, ничего не выражающие глаза:
— Капитан! Тебя контрразведка направила?..
Но взгляд задержанного остался непроницаемым. Он чуть усмехнулся и отодвинул от себя стакан с недопитым чаем.
Полковник Чусов налил себе из бутылки еще боржоми, с удовольствием выпил холодную шипучую воду. В июльский зной — лучше не придумаешь. Показал на бутылку Давиду, но тот от волнения не заметил мирного, приглашающего жеста.
— Шестьдесят пять трупов за одну ночь!.. — Гоцман крупными шагами расхаживал по кабинету начальника контрразведки Одесского военного округа. — Кто дал тебе таких прав? Кто?!.
— Вы о чем, товарищ подполковник? — мирно осведомился Чусов, промокая губы платком.
— Людей отстреливают как собак! Внаглую! Еще и в глаза смеются…
— Преступность в городе — ваша проблема, это вы должны ее решать, — неопределенно заметил Чусов, не глядя на собеседника.
— Моя! Моя проблема! — подскочив к нему вплотную, яростно выдохнул Гоцман. — И по закону мои ребята имеют право стрелять любого вооруженного козла без второго слова! И я могу напомнить им за это право!
Чусов отставил стакан, внимательно взглянул на тяжело дышащего Давида.
— Будут потери…
— Посмотрим, кому больше, — не отвел глаз Гоцман. — У меня, знаешь, не пацаны с сосками бегают. Тоже фронтовики с орденами…
Чусов примирительно поднял ладонь, нашарил на столе остро заточенный карандаш.
— Если я правильно вас понял, кто-то из моих сотрудников превысил свои полномочия…
— Шлимазл ты, Чусов, каких нету! — брезгливо перебил Гоцман. — Мы же с ворами почти договорились…
— Товарищ подполковник, вы разговариваете со старшим по званию! — поднял голос начальник контрразведки.
Гоцман, с презрением глядя на него, подчеркнуто вытянулся по стойке «смирно».
— За ночь задержаны семнадцать человек, — сухо, официальным тоном проговорил он. — Судя по документам, все — офицеры армейской разведки. После допросов они были отправлены во внутреннюю тюрьму УГРО, откуда были выпущены сотрудниками вашего отдела, предъявившими подписанный вами мандат…