FANтастика - Олег Дивов

— А для чего они? — Теперь женщина совершенно не опасалась, что старушка замолчит и не захочет ей больше отвечать, хотя, конечно, ожидать можно было чего угодно и в любой момент.

— Семена мы обычно сажаем в землю, — сказала старушка. Каждое слово прорастало на ее губах неспешно и терпеливо, как маленькое семечко. — Мы сажаем их в землю и ждем, пока они прорастут. Их нужно поливать, за ними нужно ухаживать. И тогда они вырастут и станут спелыми.

— А что вырастет? — жадно спросила женщина.

Старушка посмотрела прямо ей в глаза. Глазки у старушки были выцветшие, водянистые, но зрачок — очень твердый, сжатый в единую точку. Женщина подумала, что так выглядела бы бездна, если бы ее скрутили и сунули в наперсток.

— А что посадишь, то и вырастет, — сказала старушка. — Что угодно для души.

Женщина быстро взяла четыре пакетика и показала ей, держа их на ладони. Старушка пошевелила губами, назвала цену, и женщина ушла.

Еще она купила большой деревянный ящик, выкрашенный поверх заусениц зеленой краской, и посадила туда четыре семечка из четырех разных пакетиков. Два семечка были дочками, один — улыбчивым сыном, а последнее семечко женщина посадила просто так, ничего не объясняя и не загадывая: что вырастет, то вырастет, лишь бы это был ребенок.

Тут Аргвайр замолчала и посмотрела на свою доченьку. Девочка уткнулась макушкой матери в колено и давно уже спала. Белое, похожее на подушку лицо дочки-подменыша было безмятежным, мокрые губы улыбались. Аргвайр наклонилась и поцеловала девочку в лоб.

Аргвайр была троллихой очень знатного рода, о чем легко было догадаться при первом же взгляде на нее. Свои темно-синие волосы она разделяла на длинные пряди, каждая из которых оканчивалась золотым бубенцом. Ее лоб украшал узор из золотых бусин, приклеенных к смуглой коже. Ослепительно синяя краска подчеркивала плавную линию раскосых зеленых глаз, а белые вертикальные полосы рассекали пухлые бледно-розовые губы.

Мы не будем обсуждать здесь хвост Аргвайр, потому что на данных страницах подобная тема представляется весьма неуместной. Но поверьте на слово — хвост у этой троллихи имелся, и она хорошо соблюдала его.

На ее землях трудились сотни работников. Все они были весьма усердными и толстыми.

Аргвайр обитала в просторном и ярком шелковом доме, возведенном посреди огромного фруктового сада. В своем шатре она хранила великое множество расчудесных вещичек. Все они лежали в сундуках с незапирающимися крышками и в шкатулках, что стояли вдоль дышащих шелковых стен, и были развешаны на стенах, и разложены на коврах, что Аргвайр расстилала на земляном полу своего жилища.

Дочка-подменыш любила рыться в этих сокровищах, но она мало что понимала. Она была человечком, ребенком каких-то безвестных крестьян. Знатная троллиха никогда не попрекала ее этим.

Иногда Аргвайр тайком пыталась представить себе, как выглядит ее собственная, родная дочка, которую у нее забрали, обменяв на эту, теперешнюю.

Родная дочка Аргвайр небось похожа на звереныша — темнокожая, быстрая, с яркими глазами, ленивая и злобная, настоящий тролленок. И глупая крестьянка бранит ее с утра до вечера: «Моя-то настоящая дочка беленькая, а ты черна, как головешка, моя настоящая дочка ласковая, а ты так и норовишь укусить». И она бьет ненавистную маленькую троллиху и заставляет ее трудиться с утра до вечера.

Совсем не так обращается Аргвайр со своим подменышем. Низкий лоб и плоские скулы делали эту девочку похожей на тролленка из самой низшей касты, однако молочно-белая кожа и тусклые светлые волосы напрочь уничтожали сходство: тролли низших каст все смуглы и темноволосы. Аргвайр гладила ее по голове, а девочка во сне пускала слюни и сладко сопела. Она была недоумком, как и все подмененные человеческие дети.

Аргвайр рассказывала ей сказки, но девочка-подменыш почти не слушала. Впрочем, троллиху это не слишком-то беспокоило, потому что на самом деле Аргвайр всего лишь выпускала истории на волю. Долго-предолго бродили они причудливыми путями и в конце концов находили дорогу к черноволосому тролленку, запертому в душной крестьянской хижине, у людей.

В дверь позвонили. Женщина была хорошо научена, как поступать, поэтому, прежде чем пускать гостя, она спросила:

— Кто там?

Ей ответил резкий высокий голос:

— Жилконтора.

Женщина приоткрыла дверь, но цепочку не сняла, как ее и научили, а попросила показать документ.

Из темной щели просунулась бумажка, на которой чернело длинное слово. Оно начиналось успокоительным «жил-». Впрочем, «жил-» могло оказаться и довольно зловещим, если учесть, что бывает с живым существом после того, как вытащить из него жилы. Но ведь, с другой стороны, в «жилах» содержится жизнь, как и в «квартире», поэтому два этих слова женщина сочла однокоренными, вполне близкими друг другу и достойными доверия.

Итак, неожиданная гостья имела отношение к жизни и смерти, что явно требовало более серьезного отношения к ней самой и к ее длинному слову.

И женщина стала читать дальше.

А дальше следовало ватное «-ком-», что, несомненно, говорило о неопределенности нравственных установок (впрочем, в большом городе дело обычное), и кусачее «-строй-», от которого у женщины почему-то сделалось уксусно во рту.

Все это ее насторожило, а последняя часть слова — «-сервис» — вообще привела в панику, поскольку эти звуки звенели, звякали, брякали и приводили душу в полнейшее расстройство. Они были как цепь, где все звенья разные, и почему-то женщине сразу представилось, что цепь эта — рабская и сковывает руки. Ибо чем же еще занимается «сервис», если не вопросами свободы и рабства?

«Ого, — подумала женщина, — ко мне явилась та, которая мнит себя хозяйкой моей жизни и моей смерти, моей свободы и моего рабства… И она дребезжит, и от нее укусусно во рту, и у нее вместо сердца комок ваты… Очень плохо».

Но ей пришлось открыть дверь, потому что бумага все-таки была настоящая, с печатью.

— У вас не заплачено за два последних месяца, — сказала гостья, втискиваясь в прихожую.

— Да, — призналась женщина, — но это только потому, что я потратила все деньги на детей.

Гостья смотрела в какие-то свои невнятные записи и, казалось, совершенно не слушала.

— Дело в том, что у меня в последний месяц родилось четверо детей, — продолжала женщина.

Разумеется, она понимала, что глупо вот так, с порога, выбалтывать сокровенную радость человеку абсолютно чужому, человеку, в котором что-то металлически лязгало и от которого сводило зубы. Но радость оказалась гораздо больше самой женщины, больше ее рассудка и едва ли не больше ее сердца, хотя сердце — тут уж признаемся сразу — было гораздо больше самой женщины и во многом превосходило ее рассудок.