Путешествие на "Кон-Тики" - Тор Хейердал

Если бы в один из обычных дней, проведенных нами в океане, нам повстречался какой-нибудь корабль, с его борта было бы видно, что мы спокойно покачиваемся вверх и вниз на длинной медленно катящейся волне, увенчанной мелкими белыми гребнями, а пассат наполняет наш оранжевый парус и выгибает его в сторону Полинезии.

Находящиеся на борту увидели бы на корме плота загорелого бородатого голого человека, который тянет за перепутанные веревки, отчаянно сражаясь с длинным рулевым веслом, или — если погода хорошая — просто сидит на ящике, подремывая на горячем солнце, слегка придерживая пальцами ног рулевое весло.

Если Бенгта не было у руля, то его можно было обнаружить лежащим на животе в дверях каюты с одной из его семидесяти трех книг по социологии в руках. Кроме того, Бенгт исполнял обязанности эконома, и на его ответственности лежало составление дневного меню. Германа в любое время дня можно было видеть решительно повсюду — на верхушке мачты с метеорологическими приборами, под плотом в водолазных очках осматривающим киль или в привязанной к плоту резиновой лодке орудующим с воздушными шарами и каким-то странным измерительным аппаратом. Он был у нас начальником технической части и отвечал за метеорологические и гидрографические наблюдения.

Кнут и Торстейн всегда что-то делали со своими полусухими батареями, паяльниками и схемами. Для того чтобы их маленькая радиостанция работала среди брызг и сырости, на высоте 30 сантиметров над поверхностью воды, требовался весь опыт, приобретенный ими во время войны. Каждую ночь они по очереди посылали в эфир сведения о погоде, которые принимались случайными радиолюбителями, передававшими затем их Метеорологическому институту в Вашингтон и в другие адреса. Эрик обычно сидел, чиня паруса и сплетая концы веревок; иногда он вырезал из дерева или рисовал на бумаге наброски бородатых людей и необыкновенных рыб. А ежедневно в полдень он брал секстант и влезал на ящик, чтобы взглянуть на солнце и установить, сколько мы прошли за истекшие сутки. У меня хватало дел с судовым журналом и отчетами, с собиранием планктона, ловлей рыбы и киносъемками. У каждого была своя область, за которую он отвечал, и никто не вмешивался в работу других. Все менее приятные работы, как вахты у руля и приготовление пищи, исполнялись поочередно. Каждому приходилось проводить у рулевого весла по два часа днем и по два часа ночью. А обязанности кока каждый из нас выполнял в соответствии с расписанием дневных дежурств. На плоту было немного законов и правил: ночной вахтенный должен обвязываться веревкой, спасательная веревка должна находиться на определенном месте, в каюте нельзя есть, а «уборной» может служить только самый дальний конец кормового бревна. Если нужно было принять важное решение, мы на манер индейцев созывали военный совет и, прежде чем на чем-нибудь остановиться, сообща обсуждали вопрос.

Обычно день на борту «Кон-Тики» начинался с того, что последний ночной вахтенный тормошил кока, и тот, заспанный, вылезал на мокрую от росы палубу, залитую утренним солнцем, и принимался собирать летающих рыб. Вместо того чтобы есть рыбу сырой, как это было принято у полинезийцев и перуанцев, мы жарили ее на небольшом примусе, который стоял внутри ящика, крепко привязанного к палубе перед дверью каюты. Этот ящик был нашей кухней. Сюда обычно не задувал юго-восточный пассат, от которого в другом месте на плоту трудно было укрыться. Только в тех случаях, когда ветер и волны слишком энергично забавлялись с пламенем примуса, деревяный ящик загорался; однажды, когда кок заснул, весь ящик охватило пламенем, которое перекинулось на стену бамбуковой каюты. Но как только дым проник в каюту, огонь был сразу же погашен: на «Кон-Тики» идти за водой было недалеко.

Запаху жареной рыбы редко удавалось разбудить храпевших в каюте, так что коку приходилось тыкать их вилкой или приниматься петь сигнал побудки так фальшиво, что никто не мог этого долго выдержать. Если вблизи от плота не было плавников акул, то день начинался с непродолжительного купания в Тихом океане, после чего следовал завтрак на открытом воздухе на краю плота.

Питание было безукоризненным. Мы проводили два эксперимента: один имел отношение к интендантскому управлению XX века, второй — к Кон-Тики и V веку. Первый опыт был поставлен на Торстейне и Бенгте, питание которых состояло из специальных рационов в маленьких тонких пакетах, хранившихся в коробках, которые мы запихали между бревнами и бамбуковой палубой. Впрочем, Торстейн и Бенгт никогда не питали пристрастия к рыбе и другой морской пище. Каждые несколько недель мы развязывали веревки, прикреплявшие бамбуковую палубу, и вытаскивали новые запасы, которые затем крепко привязывали перед каютой. Плотный слой асфальта, покрывавший со всех сторон картонные коробки, оказался прекрасной защитой, между тем как герметически закупоренные жестяные банки, которые лежали рядом без упаковки, были испорчены проникшей в них морской водой, все время плескавшейся вокруг нашего продуктового склада.

У Кон-Тики, когда он впервые совершал путешествие по океану, не было ни асфальта, ни герметически закупоренных банок; тем не менее он не испытывал серьезных затруднений с продовольствием. И тогда мореплаватели питались тем, что могли захватить с собой с суши, и тем, что они могли раздобыть для себя в пути. Весьма вероятно, что Кон-Тики, отплывая от берегов Перу после поражения у озера Титикака, мог иметь в виду одну из следующих двух целей. Возможно, что он — живое воплощение солнца среди своего обожествлявшего солнце народа — рискнул пуститься прямо в океан, чтобы следовать по пути самого солнца, в надежде найти новую, более мирную страну. Другая возможность для него состояла в том, чтобы направить свои плоты вдоль побережья Южной Америки, высадиться где-нибудь севернее и основать новое царство вне пределов досягаемости для своих преследователей. Отплыв от опасных скалистых берегов, населенных враждебными племенами, он, подобно нам, оказался во власти юго-восточного пассата и течения Гумбольдта и по воле этих стихий вынужден был описать точно такой же большой полукруг прямо в сторону заката.

Каковы бы ни были планы этих солнцепоклонников, когда они покидали свою родину, они, конечно, имели с собой запас продовольствия на время путешествия. Сушеное мясо и рыба, сладкий картофель составляли главную часть их первобытной пищи. Когда в те времена люди пускались на плотах вдоль пустынного берега Перу, они брали с собой большой запас воды. Вместо глиняной посуды они большей частью пользовались огромными тыквенными бутылями, не боявшимися толчков и ударов. Еще более удобными для пользования на плоту были толстые стволы гигантского бамбука; в них просверливали все перегородки и наливали внутрь ствола воду через маленькую дырку, которую затыкали какой-нибудь втулкой, либо залепляли смолой или камедью. 30—40 толстых бамбуковых стволов можно было привязать вдоль плота под бамбуковой палубой, и там они лежали в тени, омываемые прохладной (26°Ц в экваториальном течении) морской водой. Такой запас воды вдвое превышал наш расход за все время путешествия, а его можно было и увеличить, попросту привязав еще несколько десятков бамбуков под плотом, где они ничего не весили бы и не занимали бы места.

По истечении двух месяцев мы обнаружили, что пресная вода стала затхлой и приобрела неприятный вкус. Но за это время вполне можно было миновать ту часть океана, где выпадает мало дождей, и давно очутиться в областях, в которых запас воды пополнялся бы сильными ливнями. Мы ежедневно выдавали по литру с четвертью воды на человека, и далеко не всегда эта порция бывала израсходована.

Если даже наши предшественники пускались в путь, не запасшись достаточным количеством продовольствия, они все же не испытывали больших лишений, пока двигались по океану вместе с течением, в котором рыба водилась в изобилии. За все время нашего путешествия не проходило ни одного дня, чтобы мы не видели плававших вокруг плота рыб и не могли без труда поймать их. Почти ежедневно хоть несколько летающих рыб сами являлись к нам на плот. Случалось даже, что большие бониты, замечательно вкусные, попадали на плот с набегавшими на корму волнами и бились на палубе, когда вода уходила между бревнами, как сквозь сито. Умереть от голода было невозможно.

Древние индейцы хорошо знали способ утоления жажды, к которому во время последней мировой войны прибегали многие потерпевшие кораблекрушение, — высасывание влаги из сырой рыбы. Можно также выдавливать сок, завернув кусок рыбы в какую-нибудь тряпку, а если рыба большая, то нет ничего проще, как вырезать в ее туловище несколько ямок и подождать, пока они быстро наполнятся жидкостью, выделяемой лимфатическими железами рыбы. На вкус этот напиток не очень приятен — если у вас есть для питья что-нибудь лучше, — но содержание соли в нем так незначительно, что жажда утоляется.