Цепи алых песков (СИ) - Емельянов

его груди. Но слух он всё-таки напрягает, ловит окончание фразы и тут же тишина бьёт по ушам набатом. Он замолк, спрятав свой нос там, где парой мгновений назад проходился поцелуями. Сердце под ухом бьётся всё ещё бешено, не собираясь успокаиваться.

— Ты мне льстишь… — шепчет бог, размазывая семя возлюбленного по животу, о ведь даже не уловил момента, когда крупная дрожь пробила его тело, не оставив даже сомнений в том, что он делает всё правильно.

Кэйа молчит пару минут. А потом недовольно фыркает, когда божество поднимается с кровати, оставляя ему поцелуй в лоб. Нет, капитан знает, что тот вернётся через пару минут, что приведёт его в порядок, а потом устроится рядышком. Либо прижмётся к спине, либо игривым котёнком свернётся у него под боком, довольно щурясь от ленивых движений, что разворошат его волосы ещё сильнее.

Он прикроет разноцветные глаза и беззлобно усмехнётся с самого себя. При первой встречи, он и подумать не мог о том, что окажется рядом с ним навсегда, плевался ядом от воспоминаний о первой ночи, старался спрятать всю свою грязь от мела, что совершенно точно не заслуживал того, чтобы быть втянутым в эту историю. Совершенно наивно, ведь… Он видел символы на бумаге, точь в точь как те, что были на его пальцах. Он уверен, Альбедо догадывался, но удерживало его лишь незнание значения.

Ослеплённый искренностью Альбедо в момент, когда он нуждался в чьём-либо крепком плече рядом, он не желал видеть иного света, а когда его принудительно погасили, оказалось что солнце ничуть не уступает по яркости своей сиянию одной-единственной надменной, но ласковой и любимой звезды.

Кэйе стыдно перед гениальным алхимиком за свою слабость. Стыдно перед богом за веру, и разве это имеет значение прямо сейчас, когда тихие шаги бога больше не ассоциируются с неизбежностью чего-то противного и грязного, когда слова, которые он произнёс, стоя на коленях перед его троном, более не кажутся целиком и полностью лживыми.

Больше ничего не имеет значения. Он кое-как садится, позволяя божеству обтереть его. И в касаниях чужих чувствуется лишь тепло совсем непохожее на то, что исходило от Альбедо, нет в них излишней осторожности, словно он препарат на стекле, а не живой человек. Нет этого пронзительного заинтересованного взгляда, который порою так и кричал Альбериху о том, что он всего лишь интересный и редкий образец, но никак не возлюбленный. И пусть эта мысль разбивалась о поступки чужие, о слова, произнесённые у водоёма, об обещание вернуть его, но какой ценой? Целой рассудка, ценой той личность, которую уважают в ордене и городе, того Альбедо, что совершенно точно любит его искренне.

Но как бы ни было сильно естество заложенное Рэйндоттир, он скорее угодит в руки ордена бездны, чем одолеет восставшего бога. Он позволяет себе тень улыбки, укладывая голову на плече Аль-Хайтама, едва тот закончит приводить его в порядок, крепко обнимет за предплечья, закроет глаза, никак не решаясь сказать это снова.

Такая глупость, сколько раз он говорил это что богу, что кому-либо ещё, но почему-то именно сейчас, будучи уверенным в своих словах и поступках, язык не соглашается подчиниться расслабленному телу и спокойному сознанию. Но стоит рукам Аль-Ахмара лечь на спину, осторожно проводя ими вверх и вниз, зная что это обычный прилив нежности, когда он льнёт к нему, просто потому что хочется. И засмеются по-доброму нефрит и золото, оставят аккуратный поцелуй на макушке перехватывая покрепче. И Альберих зажмурится, проводя подушечками пальцев по груди его.

Больше нет никакого смысла раздумывать над своими словами и действиями. Сомнения выставлены прочь, задавлены сожаления, и те что гложут, и те которым только предстоит появиться.

— Я люблю тебя… — слетает с его губ, после чего он оставляет осторожный поцелуй на крепком плече, проводит по нему краешком зубов, чувствуя что руки останавливаются, ложась на талию.

Теперь в словах его, изгнанного регента и капитана рыцарского ордена, нет ни капли лжи.

Воли чужой ждать, волей чужой жить

Осиротевшие аранары живут лишь за счёт одного человека. Единственного, кто позволяет им есть свои сны, человек, что остался при боге пустыни. Им неведомо, каким образом тот восстал, и почему ныне выглядит давний знакомый их властительницы, той, что их породила, не её жалкой наследницы.

Сны избранника пустынного бога горькие, страшные, вызывающие лишь жалость. И хочется им подобраться поближе, прикоснуться к нему, спросить, не память ли это, ведь нельзя терзать себя чем-то настолько чужовищным.

Но подойти к постели чужой страшно, как и смотреть на спящего Алого короля, что щекой прижимается к человеческой спине, мягко гладит его по животу, довольно урчит, зацеловывая плечи. И пусть они знают, это акт любви и доверия, того, в чём ему отказала покойная богиня цветов, но того они не видели, лишь слышали с рук создательницы, и о величественном Дешрете и прекрасной Пушпаватике. И если второй они так и не увидели, то другой бог предстаёт перед ними обычным человеком, почти ничем не отличающимся от своего возлюбленного, чьи чёрные сны позволяют им жить. Они голодны, один человек не способен накормить их всех тем более когда сны такие чёрные и тяжёлые.

Качая головой, те подбираются поближе к постели, и тут же замрут, увидев как примет сидящее положение фигура светловолосого человека. Опустится жёсткий взгляд золота с нефритом на них, а ответить нечем. Склонит бог голову на бок, посмотрит на них, у чуть приподнимет уголки губ. Осиротевшие фамильяры явно пришли не преклонить перед ним своих маленьких колен. Нахмурится Аль-Ахмар, наклонится к ним, протягивая руку, а существа, не думая её примут, на постель быстро перебираясь. Они забыли о том, что умеют летать, ведь пища их скудная, давным-давно заставила их забыть многое. Больше нет той бесконечности разных воспоминаний, чтобы существовать без проблем. Редкие путники погибают очень быстро, а те, кто остаются в живых, почти не подкармливают их. Они смотрят на бога пустыни спокойно, и не смущает их нагота собеседника. Тот смотрит немного рассерженно. Что только эти маленькие сволочи себе позволяют…

И голос писклявый их, о снах Кэйи, о его памяти раздражает. Он стискивает зубы, не позволяя пришедшим дотянутся до регента, и когда взгляд их непонимающий, касается переливающегося нефрита, они замолкают. Их богиня мертва, они это чувствовали очень давно, и теперь, стоя перед иным богом, умоляя того о пищи, они хотят напасть, прикоснуться к смуглой коже, но понимают, новорождённый бог не спустит им этого с рук, заставит