Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

Этот кадет отнюдь не был копией обычного типа «первого ученика», всегда готового сыграть в руку начальства. Кроме того, соучеников Франка поражало то, что их старший знал решительно всё; на днях сумел даже толково объяснить, почему с Земли видна только одна половина Луны — вопрос, на который не мог ответить даже отделенный воспитатель штабс-капитан Закали некий, прозванный почему-то Занудой. Одного только не мог объяснить совершенно обрусевший маленький барон — что значит Пфейлицер, странная на русский слух приставка к его благородной немецкой фамилии.

Вся же неприятность произошла из-за Еруслана Лазаревича, из-за Александра Лазаревича Михалевского, преподавателя математики. Этот бородатый старикан терпеть не мог, когда его перекрещивали в Еруслана, и карал такую переделку беспощадно: гнал из класса. Выгнал он из класса и Ремишевского, громогласно назвавшего его Ерусланом; Ремишевский же, припертый к стене Занудой, стал разыгрывать из себя дурачка и уверять, что он полагал, что Еруслан есть настоящее имя педагога. На вопрос же воспитателя, кто первый переделал Михалевского в Еруслана, Ремишевский нагло соврал:

— Да наш же старший, барон Пфейлицер фон Франк!

Тут уж началось целое дело. Зануда стучал кулаком по кафедре, гремел, укорял:

Чтоб старший, который должен показывать пример добропорядочного поведения, и вдруг подобное… Сбавлю бал за поведение, вышвырну из старших…

Наказание, в сущности пустое, было для Франка весьма чувствительным и даже страшным. Он собирался перевестись в морской корпус — стать морским офицером так заманчиво, — сбавка же поведения эту мечту зачеркивала.

Всё же мальчик отнесся к своему несчастью с достойным спокойствием. Он даже не особенно оправдывался, и хотя мог легко доказать свою полную невиновность в авторстве клички, но так как это было сопряжено с указанием настоящего виновника, то и не сделал этого.

Одноклассники же были взбешены Ремишевским.

И сейчас в курилке то и дело слышались странные восклицания:

— Ремишевскому мешок!.. Накрыть его!.. Сделать мешок Ремишевскому!

Мешок было страшным кадетским наказанием. Ему подвергались лишь фискалы да кадеты, пойманные в воровстве.

Глубокой ночью, когда приговоренный к мешку засыпал, к его кровати подкрадывалось несколько кадет, накрывали его голову его же одеялом и держали его там. Всё отделение, а иногда чуть не вся рота — никто не спал! — окружали барахтающегося под одеялом преступника. И начиналась расправа. Били сапогами, кулаками, ногами. Били беспощадно.

Зеленоватую от ночников мглу дортуара прорезывал дикий вопль…

Дежурные дядьки бросались к месту происшествия — их опрокидывали, отбрасывали.

Расправа продолжалась до тех пор, пока из дежурной комнаты не выбегал воспитатель. Но часто к этому моменту наказываемый был уже в бессознательном состоянии. И тихо было в спальной — кадеты уже лежали на своих койках и притворялись мирно спящими…

— Мешок Ремишевскому, мешок!..

В это время в курилку вошел Франк. Под мышкой у него была толстая книга — Клейн, «Звездное небо»; в руке подзорная труба. Его обступили…

— Отделение решило отомстить за тебя! — сказали ему. — Сегодня ночью Ремишевскому — мешок.

Как всегда, Франк ответил не сразу: он подумал.

— Не надо никакого мешка! — сказал он затем решительно. — Глупости! Я только что простил Ремишевского. Он попросил у меня прощения, и я его простил.

— Ты не имел права прощать фискала! — зашумели кадеты.

— Нет, имел! Ремишевский мне всё объяснил. Он сказал, что назвал меня потому, что думал, что мне как старшему и первому ученику ничего не будет. Ведь он же ничего не знал, что я хочу перевестись в морской корпус, и я его простил…

— Всё равно — мешок!..

— Попробуйте! — и глаза Франка сверкнули надменно.

— А что такое? Ты чего форсишь, баронская колбаса?.. Ходишь с подзорной трубой и думаешь, что мичман?.. Пфелицер!..

Как это ни странно, но честь собственной же фамилии превратилась для Франка в обидную кличку, и, что страннее всего, он на этого Пфелицера, которого не мог объяснить, сам же страшно обижался.

И чуть было не произошла драка. И не произошла только потому, что руки у барона были заняты. Клейна-то, правда, можно было бы и бросить на пол, но подзорную трубу, которую ему принес из отпуска пятиклассник Мпольский, барон оберегал как зеницу ока.

И он гордо покинул закут. Посмеиваясь, стало расходиться и отделение. Напряженный момент миновал. Возможность устройства мешка была сорвана. Теперь если Ремишевского и покарают, то только лишь мимоходной «чисткой зубов».

Рота укладывалась спать.

II

Одиннадцатый час ночи. Нескончаемо длинный дортуар тонет в зеленоватой мгле ночников. На железных кроватях, под темными одеялами с синей каймой (цвет погон корпуса), с «цигелями» в изголовьях, на дощечках которых — фамилии, с табуретками со сложенным на них платьем в ногах, спят кадеты.

Зануда в последний раз обошел спальню и ушел в свой комфортабельный уголок за шкафами, дежурку, — и тоже лег. Дежурные дядьки греются у печек или, бесшумные в войлочных туфлях, обходят дортуар. Может быть, спальни всех рот обойдет еще дежурный ротный командир, а потом — полное спокойствие до трубного вскрика или барабанной дроби утренней «повестки»…

Франк не спит… Пора! Мальчик ждет, когда бессонный дядька скроется за аркой дортуара, и быстро встает. В нижнем отделении шкафчика затолкана шинель. Франк накидывает ее на плечи, захватывает с собой том Клейна, подзорную трубу и, сунув ноги в шлепанцы, спешит в самый дальний конец дортуара, где спит старшее в роте второе отделение пятого класса. Там его уже ждут…

Мпольский поднимается с кровати и тоже достает шинель.

— Не забудь фонарик…

— Есть, есть.

Не дыша, не разговаривая, мальчики на цыпочках бегут к окну и прячутся за шторой. Перед ними стекла огромного окна, залитого голубым лунным светом. Мальчики взбираются на подоконник и открывают форточку, дохнувшую в нишу окна белым облаком морозного пара. Коленчатая зрительная труба раздвинута во всю длину и просунута в рукав шинели. Франк закрывается шинелью с головой, рукав с трубой выставлен в форточку. Мпольский раскрывает том Клейна, заложенный на карте Луны.

Но плохо видно, не прочитать надписей на карте и зоркими мальчишескими глазами, и приходится, хоть и с опаской, пользоваться карманным электрическим фонариком.

Шепотом — названия лунных кратеров, морей, заливов. Меняются местами, вот и Мпольский полез под шинель к трубе. И в то же время надо слушать, не шаркают ли чьи-нибудь предательские шаги, не звякают ли шпоры.