Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

Но как ни терзали Ивана Ивановича противоположные чувства, как ни томило его ощущение собственной нечистоты, в какую сторону ни колебался маятник его душевных настроений — чем ближе подходило 1 января, тем всё тверже и определеннее знал он, что что бы ни случилось, как бы рискованно это ни было в отношении его жены, но в торжественную ночь встречи Нового года он будет там, куда вызывала его рукопись девушки.

Обычно Столбунцовы встречали Новый год в семье жены. За два дня Иван Иванович сказал, что у него болит горло и ему очень больно глотать… Жена забеспокоилась. Иван Иванович, охая, всячески укреплял ее тревогу. Вызвали врача — врач нашел красноту, успокоил, но приказал сидеть дома и мерить температуру. Столбунцов, трясясь и презирая себя, как школьник натирал градусник о штаны до тридцати восьми…

Словом, он остался дома, отправив жену к ее родным. Устроить дело с прислугой было еще проще…

И вот он поднимается по лестнице одного из лучших петербургских ресторанов. Зеркало на повороте марша отражает его стройную фигуру — фрак сидит прекрасно, Иван Иванович доволен собой. Он ловит себя на мысли, что хочет понравиться Барыбиной, произвести на нее впечатление. Она понимает, что он уже охотится за нею, что своим появлением здесь он перешагнул через какой-то Рубикон, что теперь его уже нельзя назвать порядочным человеком. Но он окончательно уже махнул на всё рукой — сейчас не место рефлексии, надо действовать. Миллионы, миллионы, миллионы!..

Ивану Ивановичу посчастливилось — он нашел себе свободный столик.

Рядом — пустая ложа: если бы и тут повезло, и именно эту ложу заняла бы модистка Верочка!

Но как же он подойдет к девушке, с каким словом обратится? Ах, это так важно — первое слово, первый жест!.. Конечно, он любит ее, да, да, всегда любил и очень терзался. Надо прикинуться слабым, жалким, — в небольшой порции женщины любят это…

«Ах, какой я подлец! — вспыхивает и гаснет где-то в глубине сознания Столбунцова. — Какой подлец, даже удивительно!» И успокаивающе попискивает другой голос: «А не всё ли равно, и не все ли люди таковы? Важны деньги, ибо деньги — сила, и я перед ней, перед Верочкой-модисткой, всё любовью моей замолю!»

Ну, а та Вера, жена?.. Той — миллион! Главное, хорошо подойти, с раскаянием на лице и с этакой улыбкой!..

V

По залу — движение. Кто это, посмевший явиться в этот ресторан — в эту ночь! — в богемной бархатной блузе? О, незабываемое лицо — писатель, перед которым склоняется вся Россия!.. А этот, другой, — прямой, высокий, с каменным лицом? Блок!.. Все смотрят только на них, а не на двух прелестных дам, которых они сопровождают. Ложа рядом со столом Столбунцова заполняется.

Одна из дам смотрит на Ивана Ивановича. Только теперь, когда несколько меркнет сияние ее великих спутников, он узнает ее: Верочка! Но Столбунцов не имеет уже даже сил поклониться ей. Он, крошечный писатель, никак не предполагал, что Верочка-модистка может оказаться в таком царственном окружении!.. Вот это месть! О, как модистка ранит его! Навылет, насмерть! Посмеет теперь он разве приблизиться к ней — к ним! — в вооружении той поганой улыбки, которую приготовил?.. Нет! Посмеет ли он обратиться к ней с теми подлыми словами, которые, сюсюкая, должны были соскользнуть с его нечистого языка?.. Нет!

Что же делать?.. Бежать! Бежать, пока эта прекрасная женщина не отомстит ему еще ужаснее, еще смертельнее.

Но вот она встает, вот она направляется к нему…

Иван Иванович медленно приподнимается — бледный, как смерть.

— Здравствуйте, мой милый студентик Ваня! — тихо говорит женщина. — Вы пришли, спасибо…

— Здравствуйте, — деревянным голосом отвечает Столбунцов. — Вы хотели этого…

— Почему вы так побледнели? — звучит ласковый голос как бы издалека. — Не думайте о прошлом и, главное, не вините себя. Вы — как все, вы — только слабый человек. Хотите сесть с нами?..

— Если вы позволите, лучше нет… Я, маленький человек, буду очень плохо чувствовать себя с вашими спутниками… Простите, позвольте мне уйти…

Вера Барыбина внимательно смотрит в глаза Столбунцову и медленно говорит:

— Хорошо. Я понимаю вас. Пойдемте, я провожу вас…

У дверей Столбунцов останавливается и облегченно вздыхает:

— Ну, простите меня и прощайте. Я только сделал, что вы хотели.

— Вы не такой плохой, как я думала, — ласково говорит женщина, думая о чем-то, и глаза ее светятся. — Я хочу сделать вам подарок.

Она открывает сумочку, вынимает из нее конверт и с улыбкой протягивает Столбунцову.

— Деньги?! — с ужасом вскрикивает он.

— Нет, зачем же я буду обижать вас? Это — стихи Блока для вашего журнала… Я его попросила, и он исполнил мою просьбу.

ВСТРЕЧА[8]

I

После вечернего чая рота протопотала в образной зал, пропела здесь молитву и была распущена. Строй из ста тридцати кадет распался, превратился в загалдевшую толпу, растекавшуюся по двум направлениям — в спальню и в «курилку». Собственно, «курилка» вовсе не была курилкой — эта комната имела совершенно иное назначение, но уж позвольте мне называть ее так, как ее называли кадеты. Тем более что во второй роте Второго Московского императора Николая I кадетского корпуса курение уже не преследовалось. «Курилка» была, так сказать, местом «экстерриториальным», и воспитатели в нее не заглядывали…

Это не слишком комфортабельное место было еще и ротным клубом. Именно здесь обсуждались все новости и здесь же составлялись заговоры по устройству бенефисов провинившимся, с кадетской точки зрения, воспитателям и преподавателям. Имелся в «курилке» камин какой-то необыкновенной конструкции — этакой глубокой трубы, наклоненной вниз. В этом камине всегда тлело одно-единственное полено. Видимо, назначением удивительной печи было очищение воздуха.

В этот вечер чуть не полроты толпилось в уборной. Кроме курильщиков и кадет, забежавших сюда по нужде, здесь сейчас собралось всё второе отделение четвертого класса. Им обсуждался вопрос, как поступить с «мазочкой» Ремишевским, опять нафискалившим воспитателю, и нафискалившим особенно подло — с подвиранием на неповинного кадета.

К тому же неповинным был не кто-нибудь, а старший отделения барон Пфейлицер фон Франк, первый ученик. В исключение из общего правила первого ученика Франка товарищи любили: он не был ни зубрилой, ни тихоней, этот маленький немчик с красивым лицом и умными темными глазами.

Этот кадет отнюдь не был копией обычного типа «первого ученика», всегда готового сыграть в руку начальства. Кроме того, соучеников Франка поражало то, что их старший знал решительно всё; на днях сумел даже толково объяснить, почему с Земли видна только одна половина Луны — вопрос, на который не мог ответить даже отделенный воспитатель штабс-капитан Закали некий, прозванный почему-то Занудой. Одного только не мог объяснить совершенно обрусевший маленький барон — что значит Пфейлицер, странная на русский слух приставка к его благородной немецкой фамилии.