Через вселенную - Бет Рэвис

— И поэтому, — продолжает он, — я не могу позволить никаким аномалиям нарушать спокойное течение жизни людей. А ты — аномалия.

— Я?

— Да. Ты не похожа на нас, ты говорить иначе, ты — другая.

— Звучит так, словно я какой-то урод!

— На этом корабле так оно и есть. Во-первых, — продолжает он, не давая мне времени возразить, — твой внешний вид.

— И?

— Мы моноэтничны, — поясняет доктор, наклоняясь вперед. — Одинаковые кожа, волосы, цвет глаз. Это вполне естественно на корабле, где нет притока новой крови. Наши черты слились на генетическом уровне.

Бросаю взгляд вниз, на рыжие волосы, спадающие мне на плечи, на бледную-бледную кожу, на которой вечно высыпают миллионы веснушек. Трудно представить себе внешность, более непохожую на темно-оливковую кожу и седеющие волосы, в которых у доктора еще остались темно-каштановые пряди. У Старейшины волосы почти белые, но видно, что когда-то они тоже были темными, под цвет кожи и глаз.

— У тебя не только нелепо бледная кожа и причудливый цвет волос, — добавляет он, — ты еще и аномально молода.

— Мне семнадцать!

— Именно, — отзывается доктор. Он произносит это медленно, словно ему противен даже самый мой возраст. — Видишь ли, мы регулируем спаривания, — он пытается говорить спокойным и дружелюбным тоном, но в то же время продолжает нервно поглядывать на Старейшину.

— Спаривание? — неверяще повторяю я. У них и на секс есть запреты?

— Нельзя допускать кровосмешения.

— Ой, фу!

Старейшина меня игнорирует.

— Контроль легче поддерживать, если установлены рамки поколений. Молодому поколению, к которому принадлежит большинство людей в этой Палате, сейчас двадцать с небольшим, и их Сезон вот-вот настанет. Поколению Дока — старшему — сейчас чуть больше сорока.

В голове у меня все смешалось.

— То есть вы хотите сказать, на корабле сейчас два поколения, и всем либо двадцать, либо сорок?

Старик кивает.

— С незначительными исключениями: некоторые дети родились чуть раньше или чуть позже остальных, есть многодетные семьи. Мы все еще восстанавливаем население после великой Чумы, бушевавшей несколько поколений назад.

— Чумы?

— Опустошительной эпидемии, — встревает доктор. — Погибло больше трех четвертей населения корабля, и мы еще не полностью восстановились.

Я вспоминаю свой последний год на Земле. Папа взял меня с собой в обсерваторию в штате Юта, чтобы отметить завершение проекта «Ковчег». Корабль большей частью строили в космосе, сотнями запуская шаттлы с материалами и людьми на место строительства на орбите. Это был самый крупный космический проект, который когда-либо затевали земляне.

Но мне он показался просто яркой круглой кляксой в телескопе.

— Примерно лет двадцать пять назад построили Международную космическую станцию — строили ее десять лет, длина — триста футов. А теперь меньше чем за четыре года мы создали корабль вдвое больший, чем весь остров Иводзима, — рассказывал папа. В голосе его звенела гордость.

Мне не хотелось сравнивать корабль, на котором придется пробыть три столетия, с островом известным как место кровавого сражения в кровавой войне.

Но теперь, когда я смотрю на этих двух людей, которые всю свою жизнь прожили на этом корабле, у которых была здесь чума, чуть его не опустошившая, — вот теперь сравнение кажется подходящим.

— Как мы уже упомянули, — продолжает доктор, — большинству людей на корабле либо чуть больше двадцати, либо чуть больше сорока.

Смотрю на старика.

— Вам не сорок.

Звучит это куда менее учтиво, чем мне бы хотелось. Взгляд старика впивается в меня то ли с недоверием, то ли с отвращением — трудно понять наверняка.

— Мне пятьдесят шесть. — Сдерживаюсь от того, чтобы хмыкнуть. Выглядит он куда старше. Я — Старейшина корабля, самый старший на нем, и его правитель. Перед каждым поколением рождается один Старший, и ему уготовано быть предводителем этого поколения.

— Значит, на корабле нет никого старше пятидесяти шести?

— Есть несколько стариков, всем за шестьдесят, но они долго не протянут.

— Почему это?

— Старые люди умирают. Это естественно.

По-моему, это как-то неправильно. Конечно, шестьдесят — это много… но ведь нет же установленного возраста для смерти. Есть масса народа старше шестидесяти. Моя прабабушка умерла в девяносто четыре года.

— А тот мальчик?

— Мальчик? — переспрашивает Старейшина.

— Она про Старшего.

Старейшина хмыкает.

— Эми, — говорит доктор, — Старший был рожден между поколениями. Ему шестнадцать лет. Скоро наступит Сезон, молодежь начнет спариваться, и, когда Старейшина отправится к звездам, Старший станет предводителем поколения, рожденного в этот период. Мальчик, которого ты видела, — следующий Старейшина.

— А где третий?

— Кто третий? — доктор взвешивает пресс-папье в руке и осторожно кладет на место, туда, где оно лежало до того, как Старейшина его взял.

— Третий главный. Есть вы, — говорю я Старейшине. — Ваше дело — поколение доктора. Того мальчика приставят к новому поколению. А те, кому сейчас двадцать? Ими кто управляет?

Старейшина и доктор переглядываются.

— Тот Старший умер, — отвечает Старейшина. На мрачном лице — застывшее выражение. Смотрю на доктора: он опустил голову, морщинки в уголках глаз обозначились резче.

Любопытно узнать, как именно умер тот Старший.

— В общем, — отрезает Старейшина, — ты отличаешься от всех нас и странной внешностью, и аномальной молодостью.

— И?

— Я не люблю различий. Из-за них — все проблемы.

Доктор нервно вздрагивает и снова принимается наводить порядок на столе.

— Уж простите, пожалуйста. Но, знаете, не то чтобы я специально к вам напросилась.

— Это несущественно. Проще всего было бы отправить тебя к звездам.

— Старейшина! — доктор делает шаг вперед, на лице его тревога и озабоченность.

— В каком смысле? — спрашиваю я.

— На корабле есть шлюзы, — поясняет старик медленно, как для дураков. — Они ведут наружу.

Смысл его слов впитывается мне в кожу, пока не пронизывает все мое существо.

— Хотите просто выбросить меня в космос? — начинаю я тихо, но не выдерживаю. — Я ведь ничего не сделала! Не сама же я себя разбудила!

Старейшина пожимает плечами.

— Это было бы, конечно, самым простым решением. В конце концов, ты — из второстепенных.

— Мы не можем этого сделать, — говорит доктор, и я тут же прощаю ему и маниакальную страсть к порядку, и пластырь с успокоительным. По крайней мере, он не собирается выкидывать меня в космос.