Убойная марка - Иоанна Хмелевская

О Езус-Мария, не также глупо!

— Понятно. Он бы убивал умнее. А может, рассчитывал, что ты предоставишь ему алиби?

Гражинка вновь глотнула испытанного лекарства и вроде бы слегка оправилась.

— Вообще-то я не выношу коньяк, — нервно заявила она. — Предпочитаю вино. И убивал бы не так глупо, знаю, что говорю. Ведь он же не кретин и не мог надеяться, что я совру. Особенно в таком деле.

— А в каком деле ты могла соврать? — тут же поймала я ее на слове. Я-то отлично знала, что по натуре Гражинка до отвращения правдивый человек, для нее легче прыгнуть с моста в реку, чем соврать, даже по малости. И когда она не хотела врать, то просто ничего не говорила.

Молчала. Или открыто заявляла: не скажу. Я и сама в принципе не лгунья, но и в подметки ей не годилась.

Серьезность создавшегося положения заставила меня временно отложить размышления над характерами и действовать со всей суровостью.

И я сурово спросила:

— Так ты с ним виделась со вчерашнего дня?

На сей раз Гражинка совсем немного колебалась. Вот что значит во время подкрепиться коньяком!

— Да, сегодня утром, — ответила она. — Он был здесь.

— Видишь, а меня старательно избегает. Такой отвратительной я ему кажусь? И что?

— Что ты имеешь в виду?

— Что произошло, когда он сегодня утром был здесь? — сквозь зубы прошипела я, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не взорваться. Это какое же ангельское терпение требуется человеку, решившему быть тактичным! Вот и теперь уставился на меня этот ангел бараньим взглядом и продолжает молчать.

Пришлось опять сделать над собой гигантское усилие. Ой, боюсь, как бы мне не разболеться от этого постоянного сдерживания своего темперамента. В конце концов, у меня тоже нервы. А эта кукла молча таращится — и ни слова!

Нет, я спячу. Пришлось ее подтолкнуть:

— Когда он утром был здесь, говорил что-нибудь?

— Говорил. Что любит меня.

— Не хотелось бы тебя огорчать, но такие слова очень любят говорить все злоумышленники, когда чувствуют, что свобода их висит на волоске. Обычно вскоре они оказываются или за решеткой, или где-нибудь в Аргентине.

— Нет. Он сказал: никуда не уедет и будет торчать здесь до тех пор, пока меня не выпустят. В Варшаву мы поедем одновременно, и начихать ему на весь остальной мир.

— Ты показывала ему пряжку? Спросила, откуда она взялась в протухшей капусте и паутине?

— О капусте не помню, а пряжку показывала и спрашивала.

— И что? Предупреждаю, долго я не выдержу, если вот так каждое слово из тебя придется извлекать клещами.

— И ничего. Забрал ее у меня. Обрадовался, что нашлась, а объяснять отказался.

— Холера! Оптимист нашелся. На чудо рассчитывает, не иначе. Пойми же, у него есть мотив и нет алиби. Мне это совсем не нравится.

Тетю прикончил, прикончит и тебя. А ты бы хотела, чтобы я благословила ваш союз и пожелала жить долго и счастливо? Нет уж, тебя я ему прикончить не позволю!

— Ну что ты так разошлась? Я ведь не знала, что наследник — он.

— А если бы знала, что бы это изменило? Он бы стал для тебя понятнее? Прозрачнее?

— Да нет, я бы попросту о другом его расспрашивала. Хотя.., и сама не знаю…

— Зато я тебя слишком хорошо знаю. Ты бы отдала ему пряжку, не сказав ни слова, только ограничившись укоризненным взглядом. Такая уж ты деликатная, холера! И глядела бы на него так, что у него внутри все бы перевернулось, а результат? В лучшем случае — пронесет твоего милого и расстройством желудка все ограничится.

— Может быть… Ох, сейчас мне ничего не остается, как биться головой о стену.

И выглядела несчастная при этом так, что я не на шутку перепугалась, ведь и в самом деле станет биться. То-то радость местным сплетникам, а мне после этого уже лучше в Болеславце не появляться. И я взглядом подозвала официантку. Любит Гражина коньяк, не любит — сейчас это не важно, лекарства редко бывают вкусные, не стану же теперь вливать в нее вино, а третий коньяк уже не повредит.

Мое внимание внезапно привлекли две девицы, вошедшие в ресторан. Оглядели зал, вышли на террасу и уселись за столиком под открытым небом. К счастью, меня они не заметили.

Одну из этих девиц я видела в комендатуре и очень хорошо запомнила, ну как же, жертва насилия — Ханя Рудек. Вторая, должно быть, ее подружка Завадская. Именно Завадская уговорила Ханю из мести пойти в полицию с доносом, нажаловаться, будто этот ловелас Веслав изнасиловал ее. А теперь вот обе заговорщицы пришли поболтать в уютном ресторанчике, причем обе удивительно спокойные.

Мне ужасно захотелось подслушать, о чем они собираются болтать.

— Гражинка, придется это сделать тебе, — взволнованно зашептала я ошеломленной девушке. — Что, что, подслушать, о чем станут говорить вон те две куклы. Я не могу, одна из них меня знает. А ну цыц! Это может помочь твоему Патрику. Так что без лишних слов хватай свой коньяк и марш вон за тот столик, по соседству с ними. Садись так, чтобы слышать их разговор, значит, на небольшом расстоянии, спиной к ним. И ухом поближе… Да, захвати свой блокнот, будешь стенографировать их беседу. И чтобы мне каждое словечко было зафиксировано!

— Зачем? — в панике начала было Гражинка, но сейчас мне было не до тактичности.

— Потом все объясню. И учти, это мое деловое задание, отнесись к нему со всей серьезностью. Марш, а то пропустишь начало.

Хорошо, что я сообразила назвать свое требование деловым заданием, личную мою просьбу Гражинка не выполнила бы так четко. А тут она без возражений вытащила рабочий блокнот с ручкой, схватила только что доставленный официанткой третий коньяк и почти бегом устремилась на террасу.

Девицы не обратили на нее ни малейшего внимания. Заказав кока-колу и кофе, они оживленно защебетали. Сквозь стекло только это я и могла увидеть. Видела, как, размашисто жестикулируя, обсуждают что-то, но ни слова не могла услышать. И еще видела, как Гражинка, не отрываясь, записывала все в блокноте.

Воспользовавшись случаем и от нечего делать я принялась рассматривать предполагаемую Завадскую. Именно такой я и представляла подстрекательницу и склочницу. Очень худая, высокая блондинка, до черноты загорелая, с волосами, стянутыми на затылке в пучок, она сильно напоминала ящерицу. И в повадках ее было что-то неуловимо скользкое. Рядом с ней потерпевшая Ханя, дородная и самоуверенная, казалась сильной, упрямой и столь же тупой, как корова.

Им было о чем поговорить, так что в моем распоряжении оказалось довольно времени.

Можно и о себе подумать. Мимоходом упрекнув себя за нарушение данного себе слова быть тактичной и внимательной к людям, что я с блеском продемонстрировала на безжалостном использовании несчастной Гражинки, не считаясь с ее чувствами, а потом бесцеремонно воспользовалась положением ее начальницы.

Единственное оправдание — а как иначе я бы добилась от девушки послушания? Мысль о том, что могла бы и не добиваться, была столь чужда всему моему естеству, что просто промелькнула по краю сознания, и я тут же поспешила переключиться на более приятный предмет размышлений — болгарский блок. Из-за него одного я имела моральное право вмешаться в расследование преступления, не говоря уже о спасении той же Гражинки. Только вот желает ли она, чтобы ее спасали? Не от полицейских, тут все ясно, а от этого ее малосимпатичного мне возлюбленного.

Возвратившуюся Гражинку я должна была бы приветствовать с большей радостью, да уж больно не терпелось мне ознакомиться с результатами ее трудов. Вернулась она за наш столик сразу после ухода девиц, умница, правильно поступила, сама догадалась. Уверена, она не встала бы с места, пока они не ушли, уж в делах служебных на нее можно было положиться во всем.

— Ну как? — нетерпеливо выкрикнула я.

И обратила внимание на знаменательный факт: только сейчас девушка допила до конца свой третий коньяк.

— Я понятия не имела, о чем они говорили, — начала докладывать Гражинка. — Ты велела записывать с самого начала, и у меня не было времени подумать о предмете их разговора. С ходу стала стенографировать. Больше всего говорили о Весе… Я правильно расслышала? Вроде бы и ты называла имя этого парня в наших разговорах. Это его мамаше ты помогала таскать какие-то тяжести… Правильно я говорю?

— Точно. Молодец, правильно запомнила.

Я надеялась, что именно о нем они и станут говорить. И что?

— Так вот, у меня создалось впечатление, что они обсуждали, как бы ему половчее инкриминировать насильственные действия, «чтобы не смог отвертеться», так они говорили. Да ты лучше сама прочитай мои записи, я постаралась записать все, выбери важное для тебя…

Затем три четверти часа, не меньше, мы корпели над Гражинкиными записями, так что у меня вся часть туловища пониже спины одеревенела, очень уж неудобные стулья в этих провинциальных ресторанчиках, хотя бывают и хуже… Оказывается, Лодзя — так звали Завадскую — пылала ненавистью к растрепанной Марленке. Ханя пылала ненавистью больше к хахалю, чем к злой разлучнице. Потому, наверное, что себя ценила несравненно выше и просто пренебрегала какой-то там лахудрой. Впрочем, у Хани и в самом деле ноги были красивее.