De Personae / О Личностях. Том I - Андрей Ильич Фурсов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во второй части, в схолиях, или комментариях, Маркион, видимо, проводил лобовое столкновение иудейского Ветхого Завета и спроектированного им самим христианского Нового Завета. Лев Карсавин описывал данную диспозицию следующим образом: «Маркион в своих “Антитезах” сопоставил противоречащие друг другу тексты Ветхого и Нового Заветов. Ему приходилось теоретически объяснять своё религиозно–нравственное, крайне аскетическое учение. И здесь сразу же обнаружилось, насколько сильна была в нём гностическая стихия, превратившая Павлово противопоставление закона и благодати в проповедь о двух богах»[84]. Постоянная опора Маркиона на Павла имела принципиальный характер: он, как уже отмечалось, ставил знак равенства между Евангелием Павла, каким оно предстало в отредактированных им посланиях апостола, и Евангелием Иисуса. Поэтому Маркион постоянно возвращался к заявлению Павла о том, что своё Евангелие он получил не от людей, а путём прямого откровения Иисуса. Сам Маркион, повторяю, не претендовал на боговдохновенность.
Но именно здесь, в указанном заявлении Павла, крылась фундаментальнейшая проблема христианства: возможно ли, и если возможно, то как, продолжение Благой Вести Иисуса после его смерти, воскресения и вознесения и до его второго пришествия? Каково отношение христианской проповеди к Слову Божьему: кем она Ему доводится — хранительницей, толковательницей, возвестительницей или продолжательницей? Начальное христианство в середине I в. жило эсхатологическими ожиданиями, упованиями на скорый и неминуемый конец «мира сего», «этого эона», на приход «Царства Небесного», о приближении которого возвестил Иисус. Благая Весть Иисуса в силу этого сохраняла первозданную свежесть, приуроченность к моменту, не требовала никаких добавлений к себе: христиане ждали парузии, пришествия Иисуса если не с минуты на минуту, то со дня на день. Но время шло, мир оставался всё таким же косным и непоколебимым, Иерусалимский храм был разрушен, святой народ израильский находился в рассеянии, иудеохристиане — в изгнании. Христианству нужны были новые ориентиры, свободные от эсхатологических эксцессов и иллюзий. Свободные и освящённые Словом Божьим — Благой Вестью, которая должна была зазвучать в предположении отсрочки второго пришествия Иисуса Христа.
Раннее христианство создало несколько умственных моделей, которые призваны были обосновать мысли о немыслимом — о возможности продолжения Благовестия, Евангелия Иисуса в ситуации, когда Иисуса не было в наличии, рядом. Об одной из них — о модели божественного откровения — я уже упоминал. Она содержится в посланиях Павла и в «Деяниях апостолов». В «Деяниях» (9:3-6) божественное откровение описано с приведением (цитированием) слов Иисуса, сказанных после его вознесения на небеса: «Когда же он (Савл–Павел. — С. З.) шёл и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! Что ты гонишь Меня? Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. Он в трепете и ужасе сказал: Господи! Что повелишь не делать? И Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать». То есть Савлу–Павлу самим Иисусом было определённо обещано, что откровенное Слово Божье будет звучать и впредь.
Отсюда уверения Павла в Послании к Римлянам, что «благодать и апостольство» он получил «через Иисуса Христа Господа»; отсюда его утверждения в первом Послании к Коринфянам, что его слово и проповедь — «не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы», а именно «силы Божией» (2: 4–5); отсюда, наконец, решающее заявление Павла в Послании к Галатам: «Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа» (1: 11-12). Новизну и оригинальность этого откровенного Евангелия Иисуса–Павла, Благой Вести, продолженной младшим из апостолов, и хотел отстоять в «Антитезах» Маркион.
Вторая модель продолжения Слова Божьего обозначена также в «Деяниях апостолов», в эпизоде Пятидесятницы (Деян 1:1–36): «При наступлении дня Пятидесятницы все они (апостолы. — С. З.) были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян 1:1-4). Апостолы, по сообщению Дееписателя, заговорили и на парфянском, и на мидянском, и на эламитском, и на многих других языках, и на каждом из них возвещали «о великих делах Божиих». Апостол Пётр связал эту глоссолалию (говорение на иных языках) с пророческим даром, с обетованием Бога в Ветхом Завете об излиянии в последние дни Святого Духа «на каждую плоть» и о Его заверении, данном евреям, в том, что «будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут» (Деян 2:17). О глоссолалии как даянии Бога, духовном даре рассуждал и апостол Павел в первом Послании к Коринфянам (см. 1 Кор 12:14).
Хотелось бы вновь провести параллель между представлениями Павла и следовавших ему гностиков о глоссолалии, о сновидениях и фундаментальными идеями психоанализа Фрейда и Юнга: стоит напомнить о психоаналитическом методе свободных ассоциаций и сумеречных состояниях пациента, о значении, придаваемом психоанализом сновидениям и бреду, в которых выражает себя бессознательное; о прогностическом потенциале снов в трактовке Юнга и т. д.
Подобный теологический комментарий к этим местам в Новом Завете дал епископ Кассиан: «В русском переводе Нового Завета (1 Кор 14) при имени существительном “язык” в единственном или во множественном числе восполняется якобы подразумевающееся определение “незнакомый”. Тем самым дар языков, который
