Окно в Европу - Валентина Андреева

– Здравствуйте, Зинаида Львовна, – нестройно пропели мы из прихожей, снимая босоножки. К этому обязывал сверкающий паркетный пол, натертый мастикой, а не покрытый лаком.

– И вам того же, – раздался мелодичный голос – кажется, из кухни двухкомнатной хрущобки. – Проходите сюда, мне некогда торчать с вами в комнате. – Судя по аромату, Фемида варила варенье. Оставалось неясным, зачем ей был нужен нож. Только впоследствии выяснилось, что им она подправляет постоянно заедающую цепочку у двери. – Если вы из органов опеки и попечительства, то сразу же «до свидания», если не сказать хуже! – решительно заявила она.

– Нет, – поспешила я ее успокоить. – Поэтому по-прежнему – здравствуйте.

– Ну и вам того же, – повторилась Зинаида Львовна. – Берите табуретки, усаживайтесь и излагайте… Обожаю варенье из кизила! – Она облизала ложку, и мне неудержимо захотелось повторить ее жест. – Надули на рынке на двести граммов! А-а-а! Пусть подавятся на здоровье! Как зовут? – обратилась она ко мне. Я торопливо представилась Ирой. Заодно представила и Наташку, назвав ее именно так. – Ну, тогда налей, Ира, воды в чайник и включи. А ты… Наташка, достань с полки чашки. Сейчас пенки будут! – Отвернувшись к тазику с кипящим вареньем, она продолжила: – Моя двоюродная сестра всегда снимает пенки в конце варки, но тогда их получается очень мало. – И Фемида, мурлыкая себе под нос: «Муси-муси-пуси, миленький мой! Я горю, я вся во вкусе рядом с тобой!..», с удовольствием продолжила свое увлекательное занятие.

– Что-то мне не верится, что эта женщина могла спустить племянника с лестницы, не подстелив внизу соломки, – тихо шепнула мне Наталья, расставляя на столе чашки с блюдцами и давно забытые нами с детства розеточки для варенья, на которые Зинаида Львовна указала ложкой, не прерывая пения. Голосок у нее был очень мелодичный, да и пела она с выражением умиления. Как в голосе, так и на лице.

– Наверное, племянничек без спроса сожрал у нее все пенки, – ухитрилась прошептать я в ответ.

– У меня прекрасный музыкальный слух. Различаю, в какой тональности каждый комар пищит. Можете не стесняться и говорить в полный голос. Вас что, Тонька-дура прислала? – Фемида резво развернулась, и брови угрожающе сдвинулись к переносице.

– Нет. Тоньки-дуры мы точно не знаем, – подумав, ответила Наташка, подтвердив правдивость своих слов убедительным кивком.

– Это моя двоюродная сестра, – брови Фемиды разгладились, – и мать слизняка Виталия. Именно его я и отправила с лестницы в ускоренном темпе. Как говорится: «Пока летел – песню пел: дует, дует ветерок, ветерок, ветерок…» До сих пор жалею, что только с площадки второго этажа. Ну что ему стоило признаться сразу при прощании, что он подготовил проект договора ренты моей квартиры. Видите ли, я с минуты на минуту выживу из ума, подарю ему квартиру и буду жить припеваючи уже его умом! Надо полагать, в дурдоме. И крикнул про договор, уже спускаясь. Пришлось попросить его немного задержаться и догонять… Мне, старой идиотке, и в голову не пришло, что племянничек неспроста приволок корзину яблок с Тонькиной дачи! Четыре штуки точно попали ему в голову. Несмотря на то что с тюлью на окне замешкалась. И вот ведь досада! Ньютон с одного поумнел – сразу закон всемирного тяготения открыл, а этот окончательно свихнулся. Пообещал мне доставить на дом психиатра и представителя органов опеки и попечительства!

– А как на это смотрит ваша двоюродная сестра? – спросила я.

– Никак! Она почти слепая. И кроме того, я уже говорила – дура! Родной сыночек ее держит на не – отапливаемой даче вплоть до зимних морозов, а она и не думает возражать – мальчику надо устраивать свою жизнь. У «мальчика» уже трое своих взрослых мальчиков, которые папашу и в глаза не видели, и четыре бывших жены, которые до сих пор жалеют, что довелось вообще его увидеть. Кто бы мог подумать, что известная трагическая актриса известного московского театра будет так доживать свой век! Нет! Я одна, но, глядя на нее, радуюсь этому обстоятельству.

– Но ведь рано или поздно вам придется завещать кому-нибудь квартиру. Не пропадать же ей. – В Наташке заговорил свойственный ей рационализм.

– Не велика ценность, но она у меня уже завещана. Не так давно и не племянничку. Почти родному человечку, пошли ему, Господи, здоровья и удачи… Ира! Чайник вскипел! Наташка, наливай заварку! Пакетики я не покупаю – труха в них… Ой, не могу… Ужасно болят ноги, когда долго стою на одном месте. Туда, к холодильнику, не садитесь. Мое место…

Варенье было изумительно вкусным. Моя розетка опустела первой. Наташка хмыкнула:

– Торопишься получить удовольствие, пока не слетела с лестницы?

– Только после вас! – обиделась я. – Вместе – тоже ничего будет… Зинаида Львовна, – обратилась я к Фемиде, смакующей пенки. – Если не хотите – не рассказывайте нам ничего. Мы все поймем как надо. Речь идет о спасении человеческих жизней, но, возможно, мы просто ошибаемся. Хотя один человек, замешанный в эту историю, уже убит. – Я взглянула на Фемиду. Естественно, она слышала все, что я сказала, но виду не подала. По-прежнему была увлечена пенками. Похлопав глазами, я продолжила: – Много лет назад у вашей бывшей приятельницы Тамары Васильевны Рогачевой погиб муж – нечаянно выбросился из окна. Вы не могли бы…

– Почему вас это интересует?

– Так сразу и не скажешь, – поскребла я ложкой по пустой розетке. – Долго объяснять…

– Придется. – Зинаида Львовна отняла у меня розетку и добавила в нее варенья. Пришлось делать краткий доклад по поводу истинной причины нашей заинтересованности. Со ссылкой на странное окно, из которого до Андрея уже один человек выбросился… – Не выбросился! – Зинаида Львовна спокойно допивала чай, а мы в полном молчании наблюдали за этим действом. – Не выбросился, – повторила она с нажимом, глядя на нас поверх чашки. – И чья жизнь, считаете, в опасности? Тамаркина? В таком случае, это наказание свыше… – Мы вразнобой попытались убедить женщину, что как раз царице Тамаре ничего и не грозит. – Значит, вы считаете, что случай, произошедший не так давно с новоиспеченным мужем Тамаркиной невестки, совсем не несчастный? – На сей раз кивок и громкое «да!» были одновременным и дружным. – Хороша семейка! – Зинаида Львовна поставила свою чашку на стол и откинулась спиной к холодильнику – в пятиметровой кухне все свободное пространство было рассчитано до мелочей.

После следующих вопросов хозяйки, кому из-за всей этой истории угрожает опасность, а кому уже вообще ничего не угрожает, я поняла – инициатива из наших рук незаметно уплыла. Твердо решила исправить положение и брякнула: опасность угрожает нам – друзьям разбившегося Андрея Александровича. Знать бы еще почему? А покой погибшей Марии Павловны вообще решила не тревожить. Она свое отмучилась. Наталье мои аргументы, видимо, показались слабоватыми, а рассказ недостаточно красочен, и она понесла что-то свое, тоже нечто нелепое и в полной мере бестолковое. Я не выдержала и вмешалась. Ну зачем, мол, долго и нудно рассказывать о своих умозаключениях, когда они, возможно, сделаны без ума? Реакция на мои слова превзошла все ожидания. Наташка перестала по укоренившейся с детства привычке возить пустую чайную ложку по столу и с боевым воплем «фи-и-и-га себе!» залепила этой самой ложкой мне в лоб. Я вздрогнула и вскочила, с негодованием глядя на идиотку, разучившуюся понимать меня с полуслова. Не иначе как кизил на нее плохо подействовал. От намерения высказать Наташке в лицо все, что о ней думаю за последнюю минуту, меня удержал решительный поступок Фемиды. Не долго думая, она засветила в лоб подруге своей чайной ложкой и торопливо сказала:

– Девочки, вы квиты!.. Честно говоря, я ничего не поняла, но вы мне нравитесь. Еще лет десять назад ни с кем бы не стала обсуждать эту тему, ну что ж… Значит, судьба! И знаете, на чем себя только сейчас поймала: действительно, все со временем проходит… Любая боль притупляется… Со старостью приходит неодолимое желание пожить подольше. Эгоисткой становлюсь!

Зинаида Львовна рассказывала, а мы слушали разинув рот, и видели ее молодой симпатичной женщиной, работающей гримершей в престижном московском театре, куда ее пристроила та самая старшая двоюродная сестра, ныне – Тонька-дура, прославившаяся исполнением трагических ролей, несчетным количеством поклонников и нежным вниманием главного режиссера-постановщика. Туда же по протекции сестры хорошенькая Зиночка протащила едва знакомую ей по дому Репьеву Тамарку, закончившую профтехучилище по специальности «швея-мотористка» какого-то там разряда. Тамарка была на шесть лет старше, успела выйти замуж и через полгода после замужества овдоветь – несчастный случай на отдыхе в Крыму! У мужа Владимира оказалось слабое сердце, отреагировавшее остановкой на ялтинскую жару, людское перенаселение и морские купания. Сердечная недостаточность дала себя знать прямо в море… Свекровь Тамарки пережила известие о гибели сына всего на один день. А свекор умер еще за два года до свадьбы сына. Так Тамарка осталась в трехкомнатной квартире со старенькой бабушкой мужа. Закаленная трудностями довоенной, военной и послевоенной жизни, старушка оказалась на удивление крепкой и разумной. Тамарка, выскочившая замуж в основном из-за желания навсегда покинуть двадцатиметровую комнату в коммунальной квартире на Цветном бульваре, где барствовало десять семей, после смерти Владимира стала испытывать к нему искреннюю признательность, граничащую с обожанием. Тепло отзывалась и о свекрови. К бабушке мужа вообще привязалась, как к родной. Иногда Тамарочке снился сон о том, что она вернулась в свою коммуналку. Просыпалась в холодном поту. Ее семью, состоявшую из четырех человек – матери с отцом, брата и самой Тамарки, упорно не ставили на очередь для улучшения жилищных условий, то бишь – на получение отдельной квартиры. Общий метраж комнаты составлял девятнадцать метров девяносто пять сантиметров. Недостающие пять сантиметров до нормы (пять метров на человека) райжилотдел во внимание принимать не хотел. Родители вели долгую и бесполезную тяжбу со всякими высокими инстанциями, а Тамарка строго по графику дежурств и по неделе за каждого члена семьи целый месяц ежедневно мыла туалет, кухню, а по субботам и длинный коридор, по которому катались на трехколесных велосипедах соседские дети. Сдача дежурства следующей семье производилась комиссионно с претензиями и устранением всех недостатков, обнаруженных придирчивыми сменщиками.