Хлопушка с прицелом - Евгений Игоревич Новицкий

— Нет, Герман, ты просто обманываешь и себя, и меня… Что мы с тобой можем? Я понимаю, если бы все на «Мосфильме» были на равных… Но у тебя, к сожалению, нет возможности влиять на количество копий твоих картин, а у Жнейцера, значит, есть… И как с этим бороться? Выход напрашивается один: тебе самому надо опуститься до жнейцерского уровня… Но я прекрасно понимаю, что ты на это не пойдешь, — предупредила я возражения Германа.

— Разумеется, — подтвердил он. — Однако ты, моя милая, слегка ошиблась в том, что лишь один выход напрашивается… Отнюдь! — он взмахнул рукой. — Я вижу еще как минимум один. Лично для меня он куда более приемлемый…

— Какой же? — заинтересовалась я.

— Убийство, — коротко ответил Герман.

Я подумала, что ослышалась.

— Что-что? — переспросила я.

— Да убийство же! — почти выкрикнул Герман.

— Как это? — все еще не понимала я. Или, может быть, просто боялась понимать.

— Элементарно, — сказал Герман. — Представь, что кто-то убивает Жнейцера. Что, по-твоему, за этим последует?

— Убийцу посадят в тюрьму, — сразу ответила я.

— Ну, во-первых, необязательно посадят, — протянул Герман, — а во-вторых — дело-то не в этом. Я спрашиваю: что изменится в кинематографе, если в нем больше не будет Жнейцера?

— Он больше не будет снимать, — неуверенно произнесла я.

— Вот именно! — Герман приподнял кверху указательный палец. — Жнейцер больше не снимает, а я продолжаю снимать. И, следовательно, в соответствии с простым законом сохранения и превращения, я занимаю место Жнейцера. Потому что кто-то же должен его занять!

Я задумалась:

— Допустим. Только я не понимаю, почему именно ты должен занять место Жнейцера… Скорее, его займет кто-то из этой же компании — Хучрай там какой-нибудь или Мумунин…

— Ну, а если вслед за Жнейцером в могилу отправятся и Хучрай с Мумуниным? — усмехнулся Герман. — Да и все остальные из этой, как ты говоришь, компании…

— Но это невозможно! — воскликнула я. — Это же просто беспочвенные фантазии…

— Нет, дорогая, нет, — покачал головой Герман. — Это как раз очень «почвенные» фантазии. То есть фантазии такого толка, которые из сказки легко становятся былью.

— Что ты имеешь в виду? — не поняла я.

— То, что жизнь отдельно взятого Жнейцера, — пояснил Герман, — находится в моих руках. Дело только за моей волей. Если я решу, что Жнейцеру не жить, так оно и будет.

3

После этих его слов я уже схватилась за голову.

— Так, погоди, Герман, — с трудом проговорила я. — Извини, но ты меня просто в тупик сегодня ставишь… Я не понимаю: или я схожу с ума, или все-таки… ты, — тихо закончила я.

— Да никто из нас не сходит, — небрежно отмахнулся Герман.

— Ну, а что ты сейчас говоришь такое? В твоей власти решать, кому жить, а кому — нет? Или я ослышалась?

— В такой формулировке — ослышалась, — сказал Герман. — Если я решу, что… не знаю, американский президент должен перестать жить, то я все равно ничего с этим не поделаю. Даже поставь я себе такую цель и сделай ради нее все, что в моих силах, вряд ли у меня что-то получится… А Жнейцер — другое дело.

— Хочешь сказать, твоя власть распространяется только на некоторых? — возразила я. — Но это все равно звучит безумно… Ты ведь не считаешь себя богом?

Герман расхохотался:

— Милая, да что ты! Конечно, я не считаю себя ни богом, ни рукой бога, которого вообще нет… И я даже нисколько не могущественнее любого другого человека в плане того, что ты называешь «властью»… Я ведь не о власти говорил, а о том, что если кто-то очень сильно захочет убить человека из своего окружения, то ничто не мешает ему это сделать.

— Кроме угрозы тюремного заключения, — возразила я.

— Ну вот — опять ты про тюрьму! — Герман с досадой хлопнул себя по колену. — Пойми же: тюрьма — дело десятое. Главное, сам факт того, что ты можешь убить своего недруга.

— А Жнейцер тебе уже недруг? — перебила я.

— Конкурент, — поправил Герман. — А это еще хуже любого недруга.

— Ну, а почему ты так отмахиваешься от тюрьмы? — все-таки не понимала я. — Конечно, если бы каждый чувствовал свою безнаказанность, наверно, очень много было бы убийств. Но боязнь попасть в тюрьму, получить смертный приговор удерживает людей от таких действий.

— Обычных людей, — поправил меня Герман. — Но если убийство совершит человек выдающийся, это сойдет ему с рук.

— Герман, я все-таки не пойму, ты шутишь или…

— Не шучу, — сразу перебил он. — Напротив, я еще никогда не был так серьезен.

— Ты хочешь убить Жнейцера?

— Почему бы и нет…

— Не «почему бы и нет», а — да или нет? — потребовала я.

— Да, — сказал Герман.

Я не могла поверить своим ушам.

— И когда… тебе это пришло в голову? — выдавила я.

— Да вот сегодня, когда кино смотрели, — ответил Герман таким тоном, словно речь шла о том, что приготовить на ужин.

— Тебя так разозлил этот фильм? — спросила я.

— Не больше, чем остальные советские фильмы последних лет пяти.

— Тогда почему именно сейчас тебя посетила такая идея?

— Ну, идеи ведь не спрашивают, когда им нас посещать, — усмехнулся Герман. — Конечно, уже давным-давно нужно было до этого додуматься, но получилось вот только сегодня.

— Додуматься до того, чтобы убить Жнейцера? — прошептала я.

— Да не в Жнейцере же дело! — протянул Герман. — То есть не в нем одном. Сегодня Жнейцер, завтра — какой-нибудь Мумунин… А там глядишь — и конкурентов у меня не останется.

— Значит, ты хочешь убить нескольких человек?!

— Не человек, а режиссеров, — поправил Герман. — Людьми этих паразитов назвать, по-моему, нельзя.

Я чуть было не спросила: «И тебя тоже?» Но не стала. Подумала, что это прозвучит слишком уж грубо.

4

Герман тем временем возбужденно заходил по комнате.

— Ты только представь себе, — все больше распалялся он. — Все любимчики начальства перемрут один за другим — с моей посильной помощью… А новые фильмы нужны! Вот тут-то я и попаду в обойму как перспективный, талантливый, а главное — живой кинорежиссер…

— И сколько этих самых «любимчиков» на «Мосфильме»? — упавшим голосом спросила я.

— Я еще не считал, — небрежно отозвался Герман. — Но ты не бойся — их не так уж много.

— Я буду бояться, даже если ты решишься убить хоть одного, — возразила я.

— Тогда можешь начинать бояться уже сейчас, — пожал плечами Герман.

— Тебе меня совсем не жалко? — обиженно выкрикнула я.

Герман тотчас подлетел ко мне:

— Напротив, милая. Вот увидишь, все у нас получится. Я стану лучшим режиссером страны, а ты будешь нашей главной