Приданое лохматой обезьяны - Дарья Донцова

– Никита, перестань.

– Нет, мать, ты меня выслушаешь, – ледяным голосом заявил сын.

Ника сообразила, что Кирилловы беседуют в гостиной.

Глава 14

– Эльвира Разбаева… – громко произнес Никита. – Красиво, да? Эльвира Разбаева!

– Откуда ты знаешь? – ахнула Антонина. – Кто рассказал?

– Вот что тебя волнует? – окрысился сын. – Забеспокоилась, через какую щель правда вытекла? Я еще знаю про Светлану Мешанкину. Нравится?

Мать молчала.

– Нравится? – переспросил Никита. – Ваще, блин, прикол! Мать, я реально прифигел! Ты меня всю жизнь обманывала, врала, требовала поступать правильно, твердила об учебе… А сама убила людей! Может, их и больше было, чем двое?

– Кто тебе на меня наговорил? – прошептала Антонина Михайловна.

У Кирилловой не было актерских способностей, и застывшая в прихожей Ника сразу поняла: она лжет.

– Мама, не надо, – произнес Никита. – Ты меня учила честности, а сама?

– Если я что и совершила, то исключительно ради твоего счастья, – воскликнула Антонина Михайловна.

– Интересненько… – протянул Никита. – Хороший ход! Виновный найден. И кто же он? А давайте-ка угадаем, ребятки, как его зовут? Бу-ра-ти-но! Бу-ра-ти-но! Круто. Но случился облом: Разбаева умерла, когда мне год исполнился. Я че, тебя просил ее убивать?

– Вся моя жизнь посвящена тебе, – объявила Антонина Михайловна, – до последней капли. А ты учиться не желаешь, завел отвратительную девчонку…

– Мамахен, тебе не кажется, что ты не имеешь права осуждать Нику? – вкрадчиво спросил Никита.

– Она проститутка! – взвилась Антонина. – Убьет за копейку!

– Ну, пока что Ника никого и пальцем не тронула, чего нельзя сказать о тебе, дорогая мамочка, – перебил Никита. – Поэтому давай лучше обсудим тебя. И кого мы имеем? Убийцу и сволочь!

Кириллова молчала.

– Ты брехала мне с рождения, – продолжал Никита, – комплексы внушала: вечно я самый плохой, тупой, ужасный, не оправдываю твои надежды. У всех дети, как конфетки, а Никита дерьмо на палочке. Сколько раз ты твердила: «Посмотри на меня, я честно добилась успеха». А я в непонятках корчился – где успех-то? Ну, квартира есть, типа по размеру бардачок. А остальное? Но я тебя жалел. Получу от тебя в морду, выслушаю очередное твое «честно добилась успеха» и молчу. Постоянно хотел сказать: «Разуй глаза! Живешь в нищете!» Но помалкивал. И что? Мамахен, неужели тебе за убийство дали всего-то две комнатушки? Продешевила ты!

– Прекрати вести беседу в хамском тоне, – потребовала Антонина. – Я тебя родила, вырастила, выкормила! Помни об этом, когда в следующий раз рот раскроешь, иначе…

– Иначе что? – засмеялся Никита. – Выбросишь меня из окна, как Эльвиру и Светлану? Не выйдет, я большой мальчик, отобьюсь. Короче, мамахен! Хочешь и дальше на метро в бухгалтерию кататься? Тогда придется тебе мои требования выполнить. И главное требование такое: собирай тряпки и сваливай вон.

– Куда же мне идти, сыночек? – сменила тактику Кириллова.

Антонина Михайловна решила не нападать на Никиту, а вызвать у сына жалость.

– А мне по фигу, мамахен, – не дрогнул тот. – На улицу, к своему хозяину…

– Дай мне объясниться, – заплакала Антонина Михайловна.

– Ну, попробуй, – сменил вдруг гнев на милость Никита.

– Мы с твоим отцом… – завела Кириллова, и в ту же секунду была прервана:

– Не начинай рок-н-ролл про папашку, – предостерег парень, – нахлебался я твоих песен! Сколько раз ты мне твердила: «Главное, не будь похожим на папашу-пьяницу! Не прикасайся к водке, не кури, не шляйся…» Рассказывай о Разбаевой.

– Я пытаюсь, – захныкала мать, – не торопи меня. Мы с твоим отцом…

– Опять, – простонал Никита. – Завис сайт! Кликни на выход!

– …не были знакомы, – в отчаянии выкрикнула Антонина.

Никита закашлялся.

– То есть как это вы с моим отцом были незнакомы?

Антонина Михайловна всхлипнула.

– Я до тридцати шести лет не нашла мужа. Бабка твоя виновата – вбила мне в голову: не целуйся без любви, ищи своего единственного, идеального мужчину. Мать всех моих кавалеров отвадила. Караулила меня словно золотое яйцо, и если я позже девяти домой являлась, встречала с ремнем в руке. Вдумайся, Никитушка: тридцать лет мне стукнуло, а мама за опоздание наказывала!

– Вечно у тебя кто-то виноват, – не пожалел ее парень, – могла бы старуху в задницу послать.

– Не так меня воспитали… – простонала Кириллова. – Наконец мать скончалась, я ее похоронила и вздохнула. Ну, думаю, свобода! Теперь без цербера поживу, погуляю. А на дворе девяносто первый год. Продуктов нет, зарплату то ли дадут, то ли зажмут, живу в коммуналке. В квартире еще две комнаты, в них по семье: Фирсовы и Табашниковы. У первых двое детей, у вторых трое. Они на очереди стояли, жилье ждали, но в стране революция случилась, какое уж тут бесплатное расселение. Кухня крохотная, девять метров, ванная пеналом, совмещенка с сортиром. Фирсова стирает, а мне в туалет охота, так не пустит!

– Жесть, – констатировал Никита.

Мать обрадовалась почти человеческой реакции сына.

– Но я не унывала. Работала тогда в НИИ, а там занимались оборонкой, много холостых мужчин было. Рассчитывала найти среди них свою любовь. Но не срослось.

– Че так? – хмыкнул Никита. – Рожей не вышла?

– Да, красотой меня господь не наградил, – согласилась Антонина. – Фигурой тоже. Одежды нет, старая дева, никому не нужна. Как-то вечером я на работе задержалась и пошла домой через пустырь, решила сократить дорогу. Полпути пробежала, а потом чувствую – сзади меня хватают. Ну, не хочу подробности описывать. Темень стояла, я испугалась и лица насильника не рассмотрела. Только запах помню – от него несло кофе и булками сдобными, наверное, недавно поел. Это все.

– Как все? – спросил Никита. – Ты в милицию ходила?

– Нет, сыночек, – после паузы промолвила Кириллова.

– Да почему? – возмутился парень.

– Стыдно стало, – призналась Антонина Михайловна. – Начались бы расспросы, разговоры. В нашем подъезде участковый жил, а у его жены не язык – поганая метелка, разнесла бы весть, в меня бы пальцем тыкали, посмеивались. Я домой тихо вернулась, никто из соседей ничего не заподозрил.

– Значит, я родился от того насильника? – растерялся Никита. – Вот уж новость! Чего ты аборт не сделала?

– И где б тогда ты очутился? – неожиданно засмеялась Антонина. – Не скрою, я думала об операции. Но потом сообразила: грех это, мне ведь уже к сороковнику подкатывает, шанс завести ребенка невелик. Ну и решила родить – будет кому в старости мне стакан воды подать…

Никита отреагировал стандартно:

– Жесть!

– Когда ты родился, я из НИИ ушла, – продолжала Кириллова. – Нашла неподалеку от дома детский сад и сказала директору: так, мол, и так, жила в гражданском браке, надеялась на серьезные отношения, поэтому забеременела. А сожитель исчез. Возьмите меня на службу в свое учреждение, буду работать на совесть: нянечкой, воспитателем, уборщицей, мне без разницы. Одно условие – мальчика моего тоже примите. Иначе как было выжить? Бабушек нет, подругами не обзавелась…

Никита чихнул.

– Ну ты, мать, зажгла!

– Зажгла, сыночек, – согласилась Антонина. – И повезло нам с тобой. Директриса Клара Егоровна, царствие ей небесное, мягкой травы в раю, была душевная женщина. Она спросила: «Вы экономист по профессии? Отлично, у нас как раз бухгалтер уволилась». Так что все устроилось отлично. Утром тебя в группу принесу и за дело. Завтракать, обедать, ужинать готовить не надо, от детей много остается. Забегу в перерыв, гляну на тебя, и сердце радуется. Я бухгалтер, своя в коллективе, ко мне можно прийти в долг попросить, не откажу. А в ответ – за тобой прежде всех детей ухаживали. Наладилась жизнь. Но соседи… Они как узнали про тебя, чуть не убили. Орали: «Куда в нашу конуру еще одного младенца?»

– Суки! – возмутился Никита. – Ты разве у них из милости жила? Имела те же права! Сами нарожали спиногрызов.

– Вот-вот, – подхватила Антонина Михайловна. – Так я и заявила: «Закройте свои пасти. Живу по ордеру, квартплату вношу аккуратно, свет, газ не нажигаю, в свою очередь места общего пользования мою, а уж сколько рожать и от кого – мое личное дело!» И началось… Повешу в ванной распашонки, зайду через час – они грязные на полу. Поставлю тебе кефир подогреть, а его выключат. То в коляске песок окажется, то мои продукты из холодильника исчезнут. Участковый пришел и пристал со всякой ерундой: ваш, говорит, мальчик от чеченца, таких из Москвы выселяют. Медсестра из поликлиники заходила – ее соседи не пустили. Анонимки писали и на работу, и в соцзащиту, мол, одинокая мать издевается над сыном. Доводили меня до истерики. А куда деваться? Теснотищу не продать, не разменять, мучиться нам до смерти в такой компании… От нервов я есть перестала, в скелет превратилась. Ты, когда болел, кричал по ночам. Справа мне в стену Фирсовы колотят: «Уйми своего, наши детки спать хотят». Слева Табашниковы вопят: «Заткни гаденыша! На работу в шесть вставать».