Дом в Порубежье - Уильям Ходжсон

Я отвернулся и приблизился к окну. Теперь мне было уже известно, насколько успел я состариться, и неровная походка лишь подтвердила это. Некоторое время я задумчиво глядел на торопливо меняющийся ландшафт. Но и за эти мгновения успел миновать год, и с негодованием я оставил окно. Пальцы мои дрожали от старости, и с губ сорвалось короткое рыдание.

Некоторое время я неуверенно бродил от окна к столу и обратно, взгляд мой с нелегким чувством скитался по комнате, отмечая, как она обветшала. Все было укрыто густым одеялом пыли — темным, навевающим сон. Каменная решетка проржавела… цепи, удерживавшие в часах медные грузы, давно распались и лежали под циферблатом двумя горками ярь-медянки.

Я огляделся еще раз… мне казалось, что мебель вокруг гниет и распадается у меня на глазах. И это не было моей выдумкой: вдруг с треском перегнившего дерева на боковой стене рухнула полка, вывалившая на пол свое содержимое, подняв при этом в воздух мириады атомов пыли.

Какую усталость я ощущал! При ходьбе мне казалось, что суставы мои громко скрипят на каждом шагу. Я подумал о сестре. Неужели она тоже умерла, как Рыжик? Все случилось столь внезапно и быстро. Значит, именно так начинается конец всего мира! Я подумал, что надо бы сходить к ней, однако усталость не позволила мне исполнить свое желание. Потом… она так странно реагировала на все недавние события. Недавние — повторив это слово, я еле слышно расхохотался — в голову мне пришло, что с тех пор протекло не меньше половины столетия. Целых полвека! А может, и в два раза больше!

Я вновь подошел к окну, чтобы еще раз поглядеть на мир. В лучшем случае смену дня и ночи теперь можно было назвать мерцанием. Время все ускорялось, так что ночами Луна оставляла за собой светящийся след, призрачную туманность, прежде чем опуститься за горизонт, — все это повторялось и повторялось.

Мелькание дней и ночей убыстрялось. Дни сделались заметно темней, словно бы какой-то сумрак затмил атмосферу. Ночи сделались такими светлыми, что звезд почти не было видно, лишь кое-где вдалеке от Луны еще вспыхивали огненные волосинки, чуть извивавшиеся, следуя движению ночного светила.

Быстрее и быстрее мерцали, сменяя друг друга, ночи и дни, и, наконец, мерцание прекратилось… ровным светом озаряла мир пламенная дорога, могучими рывками колебавшаяся с севера на юг.

Небо теперь сделалось темнее, и в извечной синеве ощущался мрак, словно бы сквозь нее глядела на землю внешняя тьма. И еще — казалось оно ужасно пустым и чистым… лишь изредка замечал я призрачную тропу, устремлявшуюся к солнечному потоку, она исчезала и вновь появлялась. След этот оставляла Луна.

Рассматривая ландшафт, я замечал, как дрожала земля перед моими глазами; причиной тому были, возможно, тени, отбрасываемые колеблющимся солнечным потоком, или же невероятно быстро преобразовывалась сама поверхность нашей планеты. Снег то исчезал, то ложился — словно бы невидимый гигант то и дело прикрывал равнину белой простыней и снимал ее.

Время мчалось, и усталость моя сделалась непреодолимой. Оставив окно, я побрел через комнату, толстый слой пыли приглушал мои шаги. Буквально каждое движение давалось мне со все большим и большим трудом. Нестерпимая боль пронзала сразу все суставы, и я двигался вперед неуверенными шагами.

Возле противоположной стены я остановился и замер, забыв, зачем шел. И, поглядев налево, увидел свое старинное кресло. Видом своим оно сулило покой взбудораженным чувствам несчастного старика. Но теперь я был уже настолько измучен, настолько стар и немощен, что едва мог стоять, и только разумом стремился одолеть оставшиеся ярды. Я шатался на месте. Отдых сулил даже пол, но дремотный покров пыли казался слишком плотным и черным. Усилием воли я заставил себя повернуться и направился к креслу. А потом наконец с благодарным стоном осел в него.

Все вокруг меня потускнело. Немыслимо! Еще прошлой ночью я был крепким, хотя и немолодым уже человеком, а теперь, через несколько часов… я глянул на кучку пыли, оставшуюся от Рыжего. Часов! Раздался мой собственный дребезжащий старческий хохот — пронзительный, кашляющий, туманивший мой разум.

Наверно, я задремал. А потом, вздрогнув, открыл глаза. Где-то на другом конце комнаты что-то глухо ударилось об пол. Облако пыли вздыбилось над грудой обломков. Возле двери послышался треск — это повалился один из буфетов, но я настолько устал, что не мог уже повернуть голову и посмотреть. Закрыв глаза, я погрузился в дремотное полузабытье. Раз, а может и два, из-за каких-то далеких туманов доносились до меня слабые шумы. Потом я, наверно, уснул.

Глава XVI

ПРОБУЖДЕНИЕ

Вздрогнув, я проснулся. И какое-то время не мог понять, где нахожусь. А потом память вернулась.

Комната была все еще залита странным светом: лунным, солнечным ли — наверное, наполовину тем и этим. Я ощущал бодрость… усталость и дряхлость оставили меня. Медленно приблизившись к окну, я поглядел наружу. По небу текла река пламени: она поднималась вверх и опадала полукружьем огня, приплясывающим с севера на юг. Губительный серп времени, подумалось мне, разящий зубцами годов. Так ускорилось теперь время, что уже не было видно Солнца в пути его с востока на запад. Лишь с севера на юг пульсировал солнечный ручей, да и то так быстро, что движение его казалось теперь подрагиванием.

А я вдруг вспомнил о своем последнем путешествии к Внешним Мирам. О видении, что посетило меня… в котором я приближался к окраинам Солнечной системы и видел, как неслись вокруг Солнца планеты, словно бы повинуясь власти Времени, раскручивавшего Машину Вселенной за какие-то несколько часов… или мгновений. Воспоминание погасло, и я подумал, что, должно быть, дозволено мне заглянуть в иное пространство и время. Я глядел и глядел на текущее по небу Солнце. Скорость нарастала и нарастала. Миновало несколько жизней, а я все глядел.

И вдруг, со странной серьезностью, я удивился тому, что еще жив. Память о Рыжике заставила меня удивиться тому, что я почему-то избежал его участи. Достигнув предела своей жизни, пес умер, должно быть, просто от старости. А я — я жив, через сотни тысяч столетий после положенного смертного часа.

Некоторое время я просто дивился в рассеянности.

— Вчера… — начал я и умолк. Вчера! Какое вчера! Тот вчерашний день, о котором я хотел заговорить, канул в бездну годов… или даже веков. Мысль эта ошеломляла.

Наконец, я отвернулся от окна и оглядел комнату. Она преобразилась — стала совершенно, невероятно иной. И тут я понял, что именно показалось мне столь странным. В ней ничего не было… ничего, ни мебели, ни какого-нибудь другого предмета. Постепенно изумление мое испарилось: этим и должно было завершиться тление, которое, засыпая, ощущал я вокруг себя. Тысячи лет! Миллионы!