История второй русской революции - Павел Милюков

Конфликт 20-21 апреля окончился несомненной моральной победой Временного правительства. Но в нем обнаружилась одна чрезвычайно тревожная сторона. Части Петроградского гарнизона выступали и оставались в казармах по распоряжению Совета, и Совет заявил претензию распоряжаться войсками помимо правительства. Точнее, он запретил гарнизону исполнять приказания военной власти без своего согласия. Когда 21 апреля, узнав о движении с окраин вооруженных рабочих (следствием чего и была упомянутая стрельба), главнокомандующий Петроградским округом ген. Корнилов распорядился вызвать на Дворцовую площадь несколько частей гарнизона, он наткнулся на сопротивление Исполнительного Комитета, который по телефону сообщил в штаб, что вызов войск может осложнить создавшееся положение. После переговоров с делегатами комитета, принявшими на себя прекращение беспорядков, главнокомандующий отменил свое приказание и продиктовал в присутствии членов комитета телефонограмму во все части войск гарнизона с приказанием оставаться в казармах. После этого появилось расклеенное на улицах воззвание Исполнительного Комитета, заявлявшее: «Товарищи солдаты, без зова Исполнительного Комитета в эти тревожные дни не выходите с оружием в руках. Только Исполнительному Комитету принадлежит право располагать вами. Каждое распоряжение о выходе воинской части на улицу (кроме обычных нарядов) должно быть отдано на бланке Исполнительного Комитета, закреплено его печатью и подписано не меньше чем двумя из следующих лиц: Чхеидзе, Скобелев, Бинасик, Соколов, Гольдман, Филипповский, Богданов. Каждое распоряжение проверяется по телефону 104-06». Это воззвание вызвало просьбу ген. Корнилова об отставке и не могло быть оставлено правительством без ответа. Но ответом было только новое «разъяснение» Временного правительства (26 апреля): «власть главнокомандующего войсками Петроградского военного округа остается в полной силе, и право распоряжения войсками может быть осуществляемо только им». Чтобы не входить в открытый конфликт с Советом, правительство предположило, что приведенное распоряжение «имело, по-видимому, целью предупредить и обезвредить попытки вызова войск отдельными группами и лицами». Через несколько дней ген. Корнилов получил просимую отставку и отправился в действующую армию.

«Двоевластие» или «единение»? Официальный оптимизм и фактическая зависимость правительства от Совета. Вопрос об участии Совета в правительстве. До сих пор Совет рабочих и солдатских депутатов хотя бы номинально признавал над собой власть Временного правительства. Его «контроль» и «давление» на правительство были фактическими, но не обоснованными на праве; на «ответственность» министров перед собой Совет не претендовал. Со своей стороны и правительство официально смотрело на отношения Совета к себе как на «поддержку» влиятельной, но все же частной организации. Когда в провинцию и в армию стали доходить из Петрограда вести о «двоевластии» правительства и Совета и когда к правительству стали поступать тревожные вопросы и предложения помочь ему в борьбе против претензий Совета, министры обыкновенно успокаивали встревоженных уверениями, что отношения между правительством и Советом — вполне дружественные. Особенно настойчиво заявлял это Некрасов, подчеркивавший в своих выступлениях свою особую близость к Керенскому. Так, в Москве, в комитете общественных организаций, 24 марта он выступил с «протестом против тех легенд, которые распространяются также и в Москве. Говорят о каком-то пленении Временного правительства, о том, что оно идет у кого-то на поводу, что в стране существует несколько правительств и т. д. Я должен сказать, что правительство ни минуты не задумывается, когда какие-либо вопросы сталкиваются с волей народа. В тех случаях, когда бывали иногда некоторые разногласия, у нас соглашение достигалось довольно быстро, путем взаимного убеждения... И Временное правительство, и Совет рабочих депутатов свято блюдут свою связь и единение, закрепленные уже в двух декларациях». «Не верьте зловещим слухам, что от Совета рабочих депутатов идет какая-то опасность, — говорил он тогда же сослуживцам по Министерству путей сообщения. — Такой опасности нет. Я бы сказал, что она еще не наступала; но ее во всяком случае не следует бояться. Волна, смывшая старую власть, еще не вошла в свои берега. Народ еще не организован. Но, по мере того как наступают организованность и сплоченность, опасность ослабевает. Народ уже проявил огромный государственный инстинкт, я думаю, что то же будет и в области социальной». И А. Ф. Керенский еще 12 апреля заявлял делегатам 7-й армии: «Между Временным правительством и Советом рабочих и солдатских депутатов полное единение в задачах и целях... Временное правительство обладает всей полнотой власти... Может быть, вас смущает шумная агитация, известные слова... Нас, Временное Правительство, они не смущают. Мы верим в разум, в твердую волю народа — идти к спасению, а не к гибели, ибо никто не может желать своей гибели. Мы верим, что восторжествуют созидательные начала, а не отдельные партийные лозунги» и т. д. И с другой стороны, г. Дан говорил 8 апреля: «Мы хотим, чтобы было сказано ясно и определенно, что в обычном нормальном течении своем это клевета, будто Совет рабочих и солдатских депутатов хочет принять участие в осуществлении государственной власти. Мы хотели, чтобы было сказано, что власть — это Временное правительство, а революционная демократия в лице Совета осуществляет свое влияние на ход политической жизни путем непрерывного организованного давления на него и контроля над ним». Говорилось одно, но делалось совсем другое. Истинное отношение Совета к правительству гораздо искреннее охарактеризовано несколько позднее (2 июня) соредактором Дана, Войтинским. «Мы поддерживали, — говорит он, — правительство первого состава условно — постольку поскольку. У нас не было полного доверия, и фактически получалось так, что единой власти не было»... После 20-21 апреля это стало уже очевидным для всех и бесспорным. И, открывая вечером 21 апреля совещание правительства с исполнительным комитетом, кн. Львов поставил точки над «i»: «Острое положение, создавшееся на почве ноты 18 апреля, — говорил он (цитируем по «Рабочей газете»), — есть только частный случай. За последнее время правительство вообще взято под подозрение. Оно не только не находит в демократии поддержки, но встречает там попытки подрыва его авторитета. При таком положении правительство не считает себя вправе нести ответственность. Мы решили позвать вас и объясниться. Мы должны знать, годимся ли мы для нашего ответственного поста в данное время. Если нет, то мы для блага родины готовы сложить свои полномочия, уступив место другим». Не помню, так ли определенны были слова кн. Львова, но мысль части членов правительства была именно такова. Здесь ставился кабинетный вопрос. Поставить его — значило уже стать на точку зрения Совета и признать министерство ответственным перед органом «революционной демократии». Это совершенно не соответствовало первоначальной точке зрения Временного правительства, считавшего себя ответственным только перед Учредительным собранием и присягнувшего довести Россию до него и ему передать свою власть. Признавать «волей народа» мнение явно партийных организаций, не объединявших даже всей демократии, не говоря о других общественных классах, значило идти дальше, чем решался идти до тех пор Совет. Орган Совета говорил теперь, правда, что «каждый шаг и во внутренней, и во внешней политике, если он затрагивает существенные интересы страны, должен быть делом двух органов — Временного правительства и исполнительного Совета рабочих и солдатских депутатов» («Известия», № 50). Но даже и эта формула не ставила на очередь вопроса об изменении состава правительства. Когда вопрос об этом был поставлен самими членами правительства в одном из заседаний с контактной комиссией, Церетели прямо заявил: «Какая вам польза от того, что мы войдем в ваш состав? Ведь мы из каждого спорного вопроса будем делать ультиматум и в случае вашей неуступчивости вынуждены будем с шумом выйти из министерства. Это гораздо хуже, чем вовсе в него не входить». Церетели по своему обыкновению старался здесь представить нежелательное для самого себя нежелательным для своих собеседников.

Однако мысль руководящей группы в правительстве (к этому времени уже совершенно выяснилось, что таковой являются Керенский, Некрасов, Терещенко, к которым склоняются, с одной стороны, кн. Львов, с другой — правые члены правительства В. Н. Львов и большей частью И. В. Годнев), окончательно остановилась на идее коалиции с членами партий, входивших в Совет, как на лучшем выходе из создавшегося положения. Чтобы поставить Совет перед необходимостью высказаться по вопросу, желает ли он нести формальную ответственность перед страной за то «давление», которое парализует работу правительства, намечен был проект обращения к стране с отчетом о двухмесячной деятельности правительства и с указанием на встретившиеся трудности. На идее такого обращения сошлись со сторонниками коалиции и ее противники (как А. И. Гучков, видевший в этом документе своего рода завещание первого правительства), а также и члены правительства, рассчитывавшие, что Совет будет вынужден, отказавшись от участия во власти, тем самым возобновить обязательство доверия и поддержки прежнего состава. П. Н. Милюков, решительно высказывавшийся против замены «первого правительства коалиционным, как менее авторитетным и менее способным удержать страну от распада, высказывался и против опубликования документа, который неизбежно должен был повести к кризису власти. Но в руководящем кружке уже стал на очередь вопрос об удалении самого П. Н. Милюкова, откровенно поставленный в совещании 21 апреля В. М. Черновым, который предлагал П. Н. Милюкову переменить портфель министра иностранных дел, например, на портфель министра народного просвещения. Возбуждение общего кабинетного вопроса давало возможность легче решить вопрос об этой перемене и о перемене А. И. Гучкова, чем устранялись самые существенные причины для трений между Временным правительством и «революционной демократией» и приобреталась, как казалось тогда, уже не «постольку, поскольку», а безусловно, поддержка советских партий.