Ватикан - Антонио Аламо

Гаспар кивнул.

Если вначале он был склонен думать, что смысл и конечная цель изумления, о котором то и дело заводил речь Папа, сводились исключительно к тому, чтобы пробудить в людях мощную тягу к Богу, то теперь в душу его закрались некоторые сомнения. Однако то, что и как случилось в дальнейшем, заставило доминиканца усомниться во всем, что до сих пор казалось ему искренним и правдивым, и то, что я сейчас собираюсь рассказать, я проиллюстрирую слово в слово в соответствии с тем, свидетелем чего пришлось стать брату Гаспару, а именно: когда казалось, что прогулка уже подходит к концу, и оба возвращались к месту, где оставили свои машинки, Папа предложил сделать передышку, они уселись на скамью, и тут-то Папа и попросил брата Гаспара исповедовать его.

— Что? Кто? Я? — запинаясь, пробормотал монах.

— Кто же, как не ты?

— Мне кажется, я недостоин…

— Сначала выслушай меня, — прервал его Папа по своей неискоренимой привычке, — и тогда поймешь, почему ты оказался избранным. Это не случайно. Случайно ничего не бывает, брат Гаспар. Ты что же, отказываешься меня исповедать? Но я желаю. Хочу рассказать тебе о некоторых своих грешках.

И рассказал. Грешки!

В его глазах все это были «грешки»!

При других обстоятельствах брат Гаспар попросил бы кающегося посвятить каждый оставшийся ему вздох молитве, чтобы смыть свои величайшие грехи, но, учитывая, что кающимся грешником был Папа, а исповедником — бедный монах, подобная рекомендация вряд ли прозвучала бы уместно.

— Пусть Бог, Отец наш всемилостивейший, Который примирился с миром через смерть и Воскресение Сына Своего и ниспослал Святой Дух во искупление грехов, наградит тебя чрез это церковное таинство покоем и прощением. Отпускаю тебе грехи твои во имя Отца, Сына и Святого Духа.

— Аминь, — отозвался Папа. — Что ж, я чувствую себя лучше, прямо полегчало. Спасибо, брат Гаспар. Нет ничего лучше, как вовремя исповедаться. Еще раз спасибо.

— Не за что, — довольно едко и недоверчиво ответил монах.

— Хочу сделать тебе небольшой подарок, — сказал Папа, шаря по карманам, и брат Гаспар решил, что наконец-то получит желанный чек, о котором уже трижды просил.

Однако Папа ограничился тем, что достал серебряную медальку, дешевые четки и лотерейный билет, и сказал:

— Что выбираешь?

— В каком смысле?

— Медаль, четки или лотерейный билет?

— Медаль у меня уже есть.

— Тогда остаются четки и билет.

Речь шла о самом заурядном билете с ничем не выделявшимся номером 207795, но у брата Гаспара забилось сердце: а вдруг… Сознавая, что скорей всего Папа подвергает его испытанию — судя, в первую очередь, по тому, как пристально следит он за ним в эти минуты нерешительности, — брат Гаспар отдал предпочтение лотерейному билету, хотя и не без тягостного чувства, что совершает грех, и не без страха, что его выбор подвергнется осуждению.

— Ах ты, маленький материалист, — действительно сказал Папа. — Но по крайней мере не лицемер, как остальные. Ты выбрал правильно, потому что основной вопрос здесь в том, что… Знаешь, я недавно размышлял над папской непогрешимостью, — еле слышно произнес Его Святейшество, — над нашей непогрешимостью. Мы не можем ошибаться… Почему? А потому, возлюбленный брат мой, что мы напрямую связаны со Святым Духом… Однако в чем состоит наша непогрешимость? В том, что мы никогда не ошибаемся, возвещая с кафедры догматы веры. А что такое догмат веры, возлюбленный брат мой? Слушай внимательно: такими вещами нельзя пренебрегать, поскольку догмат — это истина, без веры в которую спасение невозможно. Что? Ты дрожишь, возлюбленный сын мой?.. Иными словами, когда мы однажды размышляли обо всем, связанном с нашей непогрешимостью, нам пришло в голову, что уже давно ни одного Папу не осеняла мысль, достойная того, чтобы превратиться в догму, в непогрешимую истину, и тогда мы сказали себе, что настал час одному из нас сказать нечто дерзновенное, неслыханное, глубокое и блестящее, и именно это я предлагаю сделать незамедлительно… Не сомневайся, возлюбленный сын мой: мы утвердим новый неопровержимый догмат веры (и утвердим его с кафедры, как полагается), что в День Младенца Христа выигрыш общенациональной итальянской лотереи придется на билет номер 207795, серия АН.

Конечно, с богословской точки зрения, подобное предложение было полным абсурдом, к нему нельзя было отнестись иначе, как к ребяческой шалости или бреду, но брат Гаспар, не ведая о противоречиях, которыми Святой Отец потрясал как правдой, следил за его ясными и внешне логичными рассуждениями с явным интересом.

— А зачем? — продолжал говорить он терпеливо слушавшему его монаху. — Зачем? — несомненно, спросишь ты себя. Почему Папе нужно, чтобы выигрыш выпал на билет номер 207795, серия АН? По одной очень простой причине, возлюбленный брат мой… Или, лучше сказать, по двум причинам. Первая заключается в том, что Папа, иначе говоря мы, приобрел билет с упомянутым номером, более того — всю серию… Но хорошо, ты спросишь и будешь прав: как это возможно, чтобы Папа прибег к подобной уловке, чтобы разжиться несколькими жалкими миллионами, когда всем известно, что ватиканская казна… ты ведь понимаешь, о чем я, правда?

Какая нам в том необходимость? Возлюбленный брат, нами движет не алчность, а желание узреть истину, раскрыть на нее глаза окружающим и подвергнуть испытанию сам Дух Святой… С другой стороны, если указанный нами номер не выпадет, это будет означать, что мы не так непогрешимы, как думали. Иными словами, с того самого момента, когда мы заявим об этом, воспользовавшись подобающей нам непогрешимостью, мы станем всего лишь детьми слепого случая и окажемся в его руках… Ну как? Что думаешь, брат? Тебе не кажется, что мы вызовем колоссальное изумление, подлинное, апокалиптическое?

— Несомненно, Пресвятой Отец.

Во время всего монолога у Папы было такое же улыбающееся лицо, как у Рафаэллы Карра, одной из тех звезд эстрады, которые способны сохранять свою внешность лет сорок-пятьдесят благодаря вечности, неизменно проходящей через операционную. «Забавно, — подумал брат Гаспар, — что у нее и у Папы было одно и то же выражение лица и такое же внеземное сияние исходило от обоих», — но в глубине души он уже пресытился всякими странностями и больше не мог жить в состоянии постоянного изумления, так что спрятал билет в карман с затаенной мыслью: «А вдруг мне повезет, вдруг повезет?..»

Вскоре они снова вышли на усыпанную камешками дорогу, и тут изумление доминиканца превратилось в нечто вроде отвращения, отвращения ко всему мирозданию до мельчайшего атома.

Наконец завиднелись машинки и Лучано Ванини, который старательно протирал носовым платком зеркала заднего обзора.

— Угодливая шавка, — сказал Папа. — Иногда так прямо убить его хочется.

— Понимаю, — сказал брат Гаспар.

— Неужели?

— Естественно, и мне кажется, вы правильно поступили, уволив его. Жаль только, — цинично добавил Гаспар, — что в Царстве святого Петра не применяется смертная казнь. Быть может, мы могли бы восстановить ее, вам не кажется? Как часть революции.

— Что? — переспросил Святой Отец, останавливаясь и несколько удивленный словами монаха.

Брат Гаспар боялся худшего, но ему до сих пор было неведомо, что он сам роет себе яму.

— Разве неправда, что вы решили отказаться от его услуг?

— Кто тебе это сказал?

— Он самый, Лучано Ванини.

— Когда?

— Вчера вечером.

— Обманщик!

— Значит, он все это выдумал?

— Конечно, конечно, выдумал.

Несмотря на то что монсиньор искоса поглядывал на них, брат Гаспар не собирался утихомириваться.

— А почему бы вам его не выгнать? — поддразнил он Папу. — Если он причиняет вам столько неприятностей — почему вы его не выгоните? Почему не выдадите ему паспорт? У меня впечатление, что услуги, которые он оказывает Преемнику святого Петра, не лучшего сорта и что его облик, учитывая занимаемый им пост, оставляет желать лучшего. Почему вы не отправите его в отставку ipso facto?[8]

— Потому что думаю, что монсиньор Лучано Ванини нечто вроде божественного посланника, данного нам в наказание. По правде говоря, если подумать хорошенько, мы, вероятно, могли бы разделить этот крест, — ответил Папа и, неожиданно подняв руку, закричал: — Лучано, Лучано!

— Что? — ответил Лучано, по-прежнему пребывая в скверном настроении.

— Подойди на минутку, пожалуйста! — Лучано только презрительно посмотрел на них. — Лучано, — добавил Святой Отец. — Не упрямься… — Скрепя сердце, монсиньор поспешил к ним. — Лучано Ванини, — торжественно провозгласил Папа, как только он приблизился, — с этого самого момента вплоть до самой своей смерти ты переходишь в услужение к брату Гаспару, будущему архиепископу Лусаки и кардиналу.