Роман с урной. Расстрельные статьи - Александр Росляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«После обстрела я бросился через село, где стоны, кровь, к своему дому. В нем дыра от снаряда, но все целы, дочь слегка ранило осколком. Посадил семью за стол: «Давайте решать вместе, как быть дальше»».
Дети и жена твердо ответили: «Папа, как ты скажешь». Никитченко отвез их в горный Ткварчел, а сам, начав жизнь с нового листа, вернулся с горсткой смельчаков защищать свою Меркулу от врагов.
Потом он, с его инженерным толком, научил абхазов начинять баллоны из-под газа взрывчаткой с ткварчельских шахт и подрывать не знавшие сперва отпора вражеские танки. Потом из двух подбитых стал собирать один целый, его сын в нем ладил электронику, а ополченцы уже занимали очередь на сборную боемашину…
Абхазский народ, оттолкнувшись от угрозы его истребления, стал поголовно героическим — почему и победил на той войне, в которую был втянут почти с голыми руками. Хотя ему и помогли и русские, и чеченцы под началом Басаева — но было, кому помогать. Никитченко водил в бой ополченцев, был ранен и контужен, в одном бою ему вышибло глаз, он сам вправлял его на место, потерял на время слух и речь. Но, наделенный сроду величайшей силой жизни, скоро вновь вернулся в строй. Войну закончил заместителем командующего Восточным фронтом, кавалером высшего абхазского ордена Леона, Героем Абхазии.
И тут его настигла самая ужасная утрата — гибель под танком 17-летней дочери-красавицы, в которой он души не чаял. «Жизнь для меня потеряла всякий смысл. Все стало абсолютно все равно. Не хотелось дальше жить…»
Но та же жизненная сила помогла ему не поломаться духом и тогда. Вскоре после войны был убит глава Конгресса русских общин Абхазии ученый-историк Юрий Воронов. И Никитченко, бывший его заместителем, занял этот обагренный кровью пост. «После гибели дочери страх смерти у меня исчез. Но я понял, что смогу выжить только путем какой-то деятельности, чтобы заняла все силы и время». И он со всем своим напором ввязался в уже мирный бой за жизнь 50-тысячной русской общины, заточенной заодно с абхазами в послевоенную блокаду.
И этот бой с нашим чиновничеством и таможней — за право вывезти через российский погранпост на реке Псоу партию чая, мандаринов — оказался еще тяжелей былой войны. Но Никитченко навел связи в Москве, в Краснодарском крае, выбивал для соотечественников муку, производственное оборудование, транспорт. Запустил рыболовецкую артель, бесплатные столовые для самых нищих и бессильных — и так далее…
Возникший по нужде дипломатический талант позволил ему остаться в лучших отношения со всей абхазской верхушкой, включая президента Ардзинбу. И завести друзей-политиков в Москве, самым близким из которых стал председатель комитета по СНГ Госдумы Георгий Тихонов. Соединило их тогдашнее единство убеждений: надо стремиться к воскрешению державной мощи СССР, Россия должна поддержать своих друзей, а не заискивать перед врагами, лишь презирающими ее за это… И Тихонов весьма помог абхазским русским и морально, и материально — из подначальных ему фондов.
При этом Никитченко не прекращал борьбу с концлагерным режимом, заставлявшим его узников в мандариновый сезон стоять со своим товаром и падать с ног в километровых очередях на Псоу:
— Грузовики нашей общины с мандаринами задержал один пес из техконтроля, нарисовал на путевке единичку с нулями — дать ему такую взятку. Я приехал, говорю ему: «Ты тварь, ты обожрался, тебе на нарах тесно будет, ты у меня за каждый нуль по году отсидишь!» Набрал Москву, штаб погранвойск: «У вас здесь беспредел, позорите Россию!» Тут же ко мне бежит начальник погранпункта: «Проезжайте без досмотра, вы на контроле у Москвы!» Я говорю: «Мои машины с места не сойдут, пока не наведете здесь порядок. Под вами уже семь левых служб стригут людей, последнее у нищих отбирают!» Там был еще полковник без зубов, не на что вставить, я ему: «Ты на себя посмотри в зеркало! Тебе зарплата не идет, жируют негодяи, гони их — зубы себе вставишь, не позорь мундир!» Они мне: «Вы нас подставляете!» Я говорю: «У меня дочь погибла на войне, я сына своего не пощажу подставить за ее память и за все, за что я воевал!» Там еще была будка после всех постов, собирали плату за хождение по российской территории. Я подошел: «Кто вас поставил?» — «Адлерская милиция». Я съездил в Адлер, в Сочи, все от этой будки отказались. Я ее прямо с теми, кто там был, свалил в кювет…
Но на другой день эта будка вновь стояла там же — и сосала кровь бесправных зонных жителей.
В итоге у Никитченко сложился план, как вызволить республику, тянувшуюся к нам, из нами же поставленного ей капкана. Все референдумы в Абхазии за присоединение к России обламывались о нормы мирового правопорядка. Умереть с голода непризнанной республике в угоду признанным расистам, как Каркарашвили, эти нормы позволяли. А признать волеизъявление ее народа, его право на жизнь — нет.
И этой же республике, полуразрушенной войной, еще ставился в вину действительно трагический исход грузинских беженцев, попавших на отравленный крючок тбилисских наци: «Бей абхазов, спасай Абхазию!» Но они сами клюнули на дикий клич о размене всех абхазов на не страшное для Грузии число грузин, что породил всю бойню а потом и их, со страха за указанный клевок, исход. Каждый-то думал, что он лично не войдет в это число, а вошли все — за что и обвинили тех, кого не удалось убить.
Короче говоря, Никитченко нашел лазейку в этом правовом кольце. Наши законы позволяли всем оставшимся на постсоветском поле без гражданства принять гражданство России, правопреемницы СССР. И жители Абхазии, попавшие в положение гоголевских мертвых душ наоборот: живые люди есть, а юридически их нет, — имели право на российское гражданство. И если сделать его для значительной их части, Россия, по ее конституции, получит право и обязанность защиты ее подданных — хотя и проживающих на территории другого государства.
Возникает удивительная и, кажется, еще беспрецедентная в мировой практике коллизия. Все камни, вся земля от Псоу до Ингури остаются юридически за Грузией, а все люди, проживавшие там сроду — за Россией. Как дальше разрешить эту коллизию, дающую Абхазии прорыв ее блокады, а России — сбережение ее стратегических интересов в том регионе, — Никитченко тоже продумал, но об этом скажу позже.
Сперва же он, поддержанный и Ардзинбой, повел атаку своей силой убеждения и канистрами абхазской «изабеллы» на Госдуму и Департамент консульской службы МИДа России. И добился разрешения для своего Конгресса заниматься оформлением российского гражданства для абхазских жителей.
На деле процедура была такова. Никитченко в Сухуми, в своем послевоенном доме, служившим еще штаб-квартирой русской общины, принимал документы на гражданство, приводил их в порядок и отвозил в Москву в ДКС. Там эти документы проверяли и прошедшим процедуру предоставляли наше гражданство. С ним уже можно было выйти беспрепятственно за Псоу — хотя бы чтобы только отдышаться от блокадного удушья и нырнуть обратно в зону, все остававшуюся зоной, с наполненными воздухом надежды легкими.
Вся операция стоила 13 долларов, денежный сбор шел на содержание небольшого штата сотрудников, техсредства, доставку документов до Москвы и легкий подогрев патриотизма вовлеченных в эту акцию чиновников. Для бедных жителей Абхазии и такой взнос был не мал. Но очередь желающих выстроилась на годы вперед — и сдерживалась лишь пропускной способностью российской консульской службы.
За два года Никитченко смог пропустить всего 5 тысяч дел, тогда как для серьезного прорыва нужно было в 20, в 30 раз больше. Ждать этого прорыва в таких темпах — жутко сколько, но потерявший страх чего-либо Никитченко был готов и ждать. Весь его опыт убеждал, что крепкое желание способно творить чудеса, путь взят им верный и вода найдет дорогу.
Но и противник не дремал. Грузия при всем демократическом витийстве Шеварднадзе заняла относительно Абхазии классическую позицию собаки на сене: сам не гам — и другим не дам! Потому всякое стремление со стороны блокадников не умереть воспринималось политическим Тбилиси как оскорбительный демарш и провокация. Грузинская дипломатия в Москве, раскусив хитрый план Никитченко, приложила все силы, дабы поломать его. Что вызвало все нарастающий возврат дел по гражданству под любым предлогом и прочие чиновничьи подвохи. Никитченко утроил свой напор и емкости канистр — но все более проигрывал в той битве с вязким бюрократским фронтом. И тут еще схватил самый поганый удар — в спину.
Его друг Тихонов, которого в Абхазии встречали с государственными почестями и провожали с сумками вина и мандаринов — за его речи в пользу бывшего Союза и возможность нового, — до того влип в этот мед гостеприимства, что захотел построить там и кой-какие свои соты. После войны в курортной зоне осталось много санаториев и пансионатов в неоформленном владении. Они еще ничего не стоили, но завтра, если снимется блокада и пойдет курортный вал, сулили самый щедрый куш. И Тихонов, по свойственной всем людям, а тем паче нашим депутатам слабине, запал на один такой недооформленный санаторий в Гаграх. И, оказав ранее помощь из российских средств Абхазии, счел себя вправе лично возблагодариться этим санаторием. Звонит на этот счет другу Никитченко — но тот ему: «Друг, ты приезжал сюда как уважаемый политик, патриот, тебя за это с честью принимали. Захотел срубить здесь бабки — тоже дело. Но тогда делай все прямо, вкривь нельзя. В каждом доме автомат, зайдет пальба, не получишь здесь не только санатория, но и гвоздя!»
