Последние пылинки - Ирина Сергеевна Родионова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Патефон старчески задышал, и Аля подползла ближе, прислушалась до звона в ушах. И вправду кряхтит. Это же бабушкино дыхание — хриплое, свистящее. Шепчет, и не разобрать почти.
— Алечка…
Игла поднялась от проигрывателя и указала на съежившуюся Алю. Бабушка болела в последние недели, вставала с трудом и все чаще отказывалась от еды. Бодрилась потихоньку, но угасала. Мама просила Алю приехать, а у той ведь сессия, а у той ведь драма в личной жизни, а у той ведь… А у той еще тысяча отговорок, только бы отложить поездку на потом.
И бабушка передавала «денюшку», вручала маме соленья-варенья, просила не волноваться. Никогда не жаловалась, не говорила, если болит. Даже если болело так, что молчать не выйдет.
Молилась ночами.
— Бабушка… — позвала Аля шепотом. — Это твоя душа, да?
Существо рассыпалось тягучим хихиканьем под ногами — проползло, вздыбливая тяжелый ковер, и в воздух поднялась удушливая муть. Аля закашлялась. Нечисть шмыгнула к тумбе с умолкшим патефоном, и… будто исчезла.
Не душа, нет. Что-то другое.
— Бабуль, ты прости меня… — шепнула Аля, обхватив себя руками. — Не сердись только… И сама знаю, какая я. Но ты ведь даже не умеешь обижаться, никогда не умела… Нет, чтобы мне приехать, посидеть, поговорить хоть. Знала, что ты не пожуришь даже… Прости, баб. Прости меня.
Аля тихонько заплакала, пытаясь отыскать нужные слова, но они никак не находились. Бормотала что-то, всхлипывала. Гладила патефон рукой. И только когда слабое тепло пробежало по пальцам, существо сыто заурчало и выползло в коридор. Скрипнула входная дверь, захлопнулась выстрелом.
Ушло.
— Я тебя раскусила! — вдогонку существу крикнула Аля, вытирая щеки. — Ты ведь всю квартиру… это тобой все заросло, да?! Воспоминаниями, которыми ей не с кем было делиться. Потому что она одна осталась.
Тишина. И никаких ответов.
В соседской квартире раздался визг, грохнула опрокинутая табуретка. Аля попробовала вспомнить, кто там живет. Кажется, Евдокия… Евдокия Ивановна? Семеновна?.. Она носила бабушке продукты, хоть и сама выглядела дряхлой старухой. Горбатая и остроносая, Евдокия всегда смотрела на Алю проницательными немилосердными глазами. Значит, теперь существо перебралось к ней.
Из-под лампы показался картонный прямоугольник. Бабушка раньше писала на таких записки и втыкала в дверь, если уходила в магазин или к соседке. Мама ругалась, говорила, что это приглашение для грабителей, но бабушка лишь хмыкала, загромождая подоконники горшочками с рассадой или банками с солеными огурцами и зонтиками укропа.
Круглые буквы, пляшущий почерк и трогательные ошибки — бабушка родилась в сорок втором, и учиться в непростые послевоенные годы ей было некогда. Зато она, сильная и несгибаемая, доработала до заведующей продуктовым складом, уехала с севера в степной металлургической городок, воспитала дочь и ушла, так и не дождавшись бессовестной внучки.
Буквы расплывались перед глазами.
«Алечка, вернусь через 5 минут. Баба».
Тишина забилась в уши, заслонила и скрип, и причитания из-за стены, и сквозняки. Аля погладила выцветшие слова — обещаешь? Обещаешь, бабушка?..
Золотисто-пластиковые часы на стене молчали — секундная стрелка вздрагивала, тянулась, но все равно возвращалась на место. Время с бабушкиным уходом будто остановилось. Сухие ветви расчертили комнату штрихами, зашелестело морковное море на кухне, упокоились под Алиной рукой письма от умерших родственников. Стрелка рвалась вперед, но ничего.
Пять минут никогда не кончатся.
Разозлившись, Аля в ботинках вскарабкалась на диван, мысленно извиняясь перед бабушкой, и сдвинула пальцем длинную стрелку ровно на пять минут. Часы щелкнули, загудели, и время потекло вперед. Будто хоть кто-то вырвался из этой паутины траура и пустоты.
Аля, комкая письма и бабушкину записку, прислушалась. Вот-вот из подъезда послышатся тяжелые шаги — мама как-то привезла из соцзащиты новенькую блестящую трость, но бабушка из принципа ходила сама, придерживаясь рукой за перила или стеночку. Забренчит связка ключей: от погреба, от калитки на огороде, от квартир дочери и внучки, от тысячи других неизвестных дверей. Бабушка ввалится в прихожую, повесит пакет на крючок и шагнет к ней, к Але.
Обрадуется, что внучка приехала.
Аля ждала. Молчала, молилась про себя.
«Пожалуйста, бабушка. Пять минут прошли.
Возвращайся».
Заскрежетал ключ. Распахнулась входная дверь.
Аля спустилась с дивана и на ватных ногах вышла в прихожую.
В полумраке мама стряхивала с капюшона снег. Заметив Алю, она улыбнулась — вроде и искренне, но так горько, что Аля сразу отвела взгляд. Мама кивнула:
— Молодец, что приехала. Надо будет перебрать все вещи, оставить только самое нужное. Работы тут… Где-то ордеры на квартиру спрятаны, на погреб еще, их нельзя выбросить. Чего там у тебя?
Аля глянула на руки:
— Письма. От бабушкиных сестер и прабабушки.
— Отлично, откладывай их в отдельную стопку. Давай сперва за комод возьмемся… Аль, ну чего ты? Вид такой, будто приведение увидела.
— Почти, — через силу хмыкнула Аля. — Не приведение, нет… Всего лишь немного одиночества.
Мама покосилась недоверчиво, но смолчала. Ушла в гостиную и крикнула оттуда:
— А кто веток-то трухлявых натащил, а?.. Не было ж ничего.
Аля поняла, что если сейчас же не выпьет ледяной воды, то просто-напросто свалится в обморок. Мама начнет суетиться, переживать, а ей и так страданий предостаточно. Надо обязательно дойти до кухни. Открыть кран с холодной водой, выбрать кружку почище и…
Привиделось, да, горе, ничего не попишешь. Но ветки?!
Линолеум на кухне устилала сухая ботва, сморщенная и выгоревшая, будто от беспощадного степного солнца. Аля растерла листочек в пальцах, принюхалась — морковь. Время сдвинулось, побежало, и полноводное сочное море превратилось в шелуху. Только письма и остались на память.
Аля привалилась плечом к стене и подумала, что надо заглянуть к соседке, когда они закончат с разбором вещей на сегодня. Мало ли, вдруг у Евдокии хлеб кончился, или апельсинов она давно не покупала. Сбегать бы до магазина.
Помочь.
Кивнув себе, Аля вернулась в зал и с новыми силами взялась за работу. Старенькие часы всепрощающе тикали у нее над головой.
