Затемнение в Грэтли - Джон Пристли

Инспектор посмотрел на меня поверх своей чашки.

— Пожалуй, вы правы. Я часто по утрам спрашиваю себя, не снится ли мне всё это. Ладно, дружище. — Он наклонился вперёд и похлопал меня по колену. — Рассказывайте дальше.

— Номера телефонов, которые я дал вам, я взял, вернее, списал, сегодня у Фифин в уборной. А вот ещё бумажка с какими-то цифрами, её я подобрал там же с пола. Она, очевидно, пользовалась ею на той неделе. Я не специалист по цифровому коду и не намерен тратить время на расшифровку, а просто пошлю эту бумажку нашим экспертам. Смотрите, как всё ловко придумано! Вам ничего не нужно делать, только сидеть в зале и считать вместе с остальными зрителями — и вы таким образом принимаете сообщение. Труппа всё время переезжает из одного промышленного района в другой, и все заинтересованные лица без затруднений могут прийти в театр на представление. У немцев есть методы гораздо более тонкие и точные, но и этот неплох. И уверяю вас, что наш приятель Периго знает, кому понадобилась эта затея с подсчётом акробатических трюков. Я сидел на днях в «Ипподроме» на представлении почти рядом с ним и сразу заметил, что он разгадал, в чём тут дело.

— Тогда давайте арестуем эту женщину! — воскликнул инспектор.

— Сделав это, мы только вырвали бы одно звено из цепи, — вот и всё. А двадцать других, более важных, уплыли бы у нас из рук. Нет, пока всё идёт как надо. Я не собирался утруждать вас проверкой Фифин. Предоставьте её мне. Я просто решил вам доказать, что знаю кое-что о Периго. Кто следующий?

— Да вот… Мисс Экстон, у которой лавка, — протянул он неохотно. — Не понимаю, зачем вы её сюда вписали.

— Хотел знать, имеются ли у вас какие-нибудь сведения о ней, вот и всё, — усмехнулся я. — Мы с ней только что очень мило выпили. У неё удивительный по нашим временам запас спиртного. А заинтересовался я ею по двум причинам. Во-первых, потому что при первой же нашей встрече она мне солгала. Во-вторых, потому что она явно разыгрывает какую-то комедию. Вы не знаете, кто она?

— Племянница вице-адмирала сэра Джонсона Фрайнд-Тепли, — прочитал мне из своего блокнота инспектор. — С большими связями. Последние несколько лет перед войной жила за границей. Когда война началась, она ездила в Америку и пробыла там до прошлого лета, а вернувшись, открыла в Грэтли магазинчик. Жена заходила туда раза два, покупала у неё разные мелочи для подарков, но она почему-то недолюбливает мисс Экстон. Говорит, та слишком самоуверенна и вообще неприятная особа. Знаете, на женщин угодить трудно.

Я раскурил трубку.

— Нет, инспектор, я прекрасно понимаю вашу жену. Завтра вечером мисс Экстон обедает со мной, и я постараюсь сам узнать о ней побольше. Но она мне кажется вполне благонадёжной.

— Мне тоже. Вы только теряете напрасно время мистер Нейлэнд. То есть, — он ухмыльнулся, — если вы тут стараетесь для дела, а не для себя.

Затем лицо его опять стало серьёзным, и он выразительно постучал пальцем по блокноту.

— Что касается последней фамилии в списке…

— Доктор Бауэрнштерн?

— Да. Эту фамилию я не хотел бы видеть здесь. Придётся мне выложить карты на стол, мистер Нейлэнд. Конечно, если вам угодно, я буду говорить с вами только как полицейский. Пожалуй, так лучше, потому что, если я буду откровенен, вы можете причинить мне большие неприятности… — Он нерешительно остановился.

— Послушайте, Хэмп, — сказал я, нарочно называя его просто по фамилии, без официального звания. — Одна из худших сторон работы, которой мне приходится заниматься — а я её не люблю и гораздо охотнее работал бы по своей специальности, — та, что мне почти никогда не удаётся говорить с людьми откровенно. Я только выуживаю из них информацию. Я их ловлю, играю роль и пытаюсь понять, не играют ли роль и они. С вами ничего этого не нужно. Если я говорю вам не всё, что знаю…

— Не волнуйтесь, Нейлэнд, — перебил он с усмешкой, — я не такой тупица, каким кажусь. Уж это я понимаю…

— Если я говорю вам не всё, то не потому, что я вам не доверяю, а просто у человека бывают смутные догадки, подозрения, неясные ещё ему самому, о которых до времени лучше не говорить. Если я поделюсь с вами, вы можете отреагировать так, что испортите мне всё. Понимаете? Ну то-то! Я вам абсолютно доверяю и хочу, чтобы вы доверяли мне. Для меня такая радость, Хэмп, что есть человек, с которым я могу говорить прямо и быть самим собой. Поэтому, ради бога, забудьте о своём чине и рассказывайте, что знаете, что думаете и чувствуете.

— Хорошо, — сказал инспектор с видимым облегчением. — Значит, насчёт доктора Бауэрнштерн. Я не удивился, увидев фамилию в списке, но огорчился. Огорчило меня это потому, что она мне симпатична, и я считаю, что её обижают напрасно. Она хороший врач и, по-моему, славная женщина, и я слыхал, что она творила настоящие чудеса с ребятишками в больнице.

— Она была замужем за австрийцем, — перебил я, не желая слушать то, что я уже знал. — И считает его великим человеком, и не желает переменить фамилию, и ей живётся нелегко.

— Ага, вы, я вижу, кое-что уже знаете. Должен сказать, вы быстро собираете сведения. Так вот, когда доктору Бауэрнштерну — я говорю о муже — пришлось у нас регистрироваться и потом выполнять всякие формальности, я его узнал поближе. Помню, раз он высказал мне своё мнение о фашистах… такой печали и горечи я в жизни не видел. А уж врач был — просто чудотворец! Он вылечил мою маленькую племянницу, а до него сестра возила её в Лондон к лучшим специалистам, но все они говорили, что болезнь неизлечима. Бауэрнштерн скоро умер. Он был человек уже немолодой. По возрасту годился своей жене в отцы. Мне думается, она вышла за него потому, что очень почитала его и как человека и как врача.

— И я вынес такое же впечатление из того, что она говорила. Я с нею встретился впервые вчера вечером, и знаете где? Здесь, в комнате Олни. Она ждала его и сказала мне, что он её пациент. А сегодня я заходил к ней и был приглашён к чаю. Она мне немножко рассказала о себе и о муже. Потом пришёл Периго.

— Пе-ри-го? — Инспектор был неприятно удивлён.

— Да. Периго. Куда ни пойди, он тут как тут. Не думаю, что они с доктором старые знакомые, но, во всяком случае, они знакомы. Да, так что же дальше?

Видно было, что инспектору не хочется говорить. Его что-то мучило.

— После смерти мужа ей жилось несладко. Понимаете, фамилия у неё самая немецкая, и люди начали чесать языки, ничего толком не узнав. А она женщина очень гордая — и я её не осуждаю, — так что можете себе представить, как она приняла это. Потом она ещё нажила себе врагов откровенными высказываниями о местных непорядках — насчёт состояния жилищ и прочего. Что, конечно, не улучшило отношения к ней. А тут эта история с её деверем.

— Какая история? — Это было для меня настоящей новостью.

— Младшему брату её мужа Отто Бауэрнштерну тоже пришлось бежать от нацистов. Он химик-металлург и отлично знает своё дело. После всяких мытарств он поступил на завод Чартерса. Это было летом. Затем против него начали кампанию, требовали его увольнения. Среди тех, кто хотел его выгнать, был человек, о котором мы говорили сегодня, — полковник Тарлингтон.

— Да, этот тоже всюду суётся, — заметил я самым весёлым и беспечным тоном.

— Полковник — человек почтенный и пользуется у нас здесь большим влиянием. Но, между нами говоря, он уж слишком носится со своим патриотизмом. Он заявил, что, принимая Отто на завод, администрация должна была посоветоваться с ним как с членом правления и что он не потерпит, чтобы немец или австриец проводил на заводе каждый день и половину ночи. Другие его поддержали. В том числе, — тут инспектор перешёл на конфиденциальный шёпот, — и наш начальник, большой друг полковника. С месяц назад буря разразилась, Отто Бауэрнштерну было предложено уйти с завода и немедленно выехать из нашего района. С завода он ушёл, но затем пропал неизвестно куда. Он уложил вещи, съехал с квартиры, сказал, что едет в Лондон, но ни в Лондоне, ни в другом месте не зарегистрировался. Мы это знаем, потому что запрашивали о нём. Так до сих пор и неизвестно, что с ним сталось.

— А он жил не у своей невестки? — спросил я.

— Нет, но часто навещал её. Она очень возмущена тем, что с ним так поступили. Говорит, он хотел только одного — помочь нам в борьбе с нацистами, а ему не дали спокойно работать и травят, как зверя. Да, она очень возмущена.

— Отсюда две возможности, — сказал я. — Первая: она могла настолько озлобиться, что ловкому нацистскому агенту нетрудно было убедить её помочь великой германской расе, к которой принадлежал её муж, проучить тупоголовых британцев. Вторая возможность: вся эта история — обман, и Бауэрнштерны никогда не были настоящими эмигрантами. Немцы посылали к нам немало своих агентов под видом беженцев, — да-да, и некоторые из них показывали незажившие рубцы от истязаний в концентрационном лагере. Такие вещи они всегда делают на совесть.