К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

В Парфии Александр как-то впервые облачился в персидскую одежду; сначала он надевал ее дома, принимая варваров и близких друзей, но царственные одежды Ахеменидов требовали и особого отношения к себе – персы, ставшие его союзниками, и варвары, служившие в его войске, падали перед ним ниц, чего греки, в силу особой свободной гордости эллинов, делать не хотели или попросту не могли…

Однако видя, что это нравится царю, многие его друзья последовали его примеру, и он приблизил их; вместе они проводили время между боями; он дал им багряные одежды и персидскую сбрую для лошадей. В его гареме теперь было столько же наложниц, как и у Дария: ежедневно они становились вокруг царского ложа, чтобы он мог выбрать ту, которая на этот раз проведет с ним ночь. Властелин мира избрал себе новую Судьбу. Задумывался ли он, что, уходя, старая Судьба может забрать с собой и столь привычную, столь неизменную его удачу? Он верил в свою удачу до конца. Столь уже скорого.

Старые воины Филиппа ворчали, что, победив, потеряли больше, чем захватили на войне; что, покорившись чужеземным обычаям, они сами стали побежденными… Александр, как мог, пытался утихомирить их, но конфликт касался выбора культуры, всей смысловой оболочки, в которой живет человек, и не мог быть разрешен простым приказом. Александр, несмотря на Аристотелево воспитание, неожиданно сделал выбор в пользу культуры, которой противилось все греческое. За испытанную на себе жестокость Азии он желал получить ее негу и поклонение. Письма, посылаемые в Европу, он запечатывал своим перстнем, а те, которые отправлял в Азию, – перстнем Дария, хотя близкие люди еще некоторое время осмеливались говорить ему, что одному человеку не изжить судьбы двоих.

Зимой 329 г. до н.э. он перешел хребет Гиндукуш (который и сам Александр, и его воины считали Кавказом, указывая даже гору, к которой якобы прикован был Прометей) и, в два месяца подчинив себе Бактрию, тронулся в Согдиану, где нашел последнее прибежище Бесс. Птолемей, будущий владыка Египта, был послан с кавалерией через Окс (Амударью) и захватил сатрапа-самозванца. Закованный в цепи Бесс ждал у дороги, когда Александр во главе армии проследует мимо него. Поравнявшись с пленником, Александр сурово спросил: как смел тот убить своего повелителя и провозгласить себя царем? Не получив внятного ответа, он велел отрезать Бессу уши и нос, а затем казнить, привязав за ноги к вершинам двух склоненных деревьев. Лютость восточного владыки овладевала им по мере того, как отряд углублялся в даль неизвестного материка. Он перестал быть великодушным.

Он приказал убить Филата, начальника своей гвардии, заподозрив его в заговоре; затем, опасаясь мести, он отправил убийц к отцу Филата, Пармениону, бывшему его правой рукой все время с начала похода, – и беспощадные убийцы в доказательство того, что в точности исполнили приказ, привезли ему голову любимого войском военачальника, как голову паршивой собаки. На пиру после взятия Мараканды (Самарканда) за язвительное слово он в пьяной ярости пронзил копьем любимого друга Клита, когда-то спасшего ему жизнь после чего несколько дней лежал в палатке в нервной горячке; пажи, боясь и ненавидя его, задумали заговор – он истребил пажей. Он истребил бранхидов – малоазиатских греков, переселенных из Милета в Согдиану Ксерксом. В свое время их предки хранили оракул Аполлона близ Милета, но отдали Ксерксу все сокровища храма. Потомки отступников в знак своей покорности вышли навстречу Александру за стены города. Но Александр разучился миловать: все население до последнего человека было перебито, священные рощи вырублены, стены сровнены с землею. Цветущая местность превратилась в голую пустыню. Действительно ли он покарал измену или попросту потешил кровью своего демона?

В Согдиане – на дальнем краю мира – Александр взял себе жену, хитростью овладев укрепленным городом Сисмитры, устроенным на вершине скалы. «На вершине скала плоская и покрыта плодородной землей, способной прокормить 500 человек. Там Александр был принят с гостеприимной роскошью и отпраздновал свадьбу с Роксаной», дочерью наместника этой области. Тогда же, в день свадьбы, он затаил смертельную обиду на Каллисфена, своего историографа, открыто от имени греков отказавшегося воздать ему божественные почести. Каллисфен был племянником Аристотеля и самой своей фигурой воплощал связь с культурой Греции вообще. Понимал ли это Александр? Несомненно. И потому, казнив впоследствии Каллисфена, как якобы причастного к «заговору пажей», он тоже сделал принципиальный выбор, отсекая наследие своего учителя32. Но мало было отречься от Аристотеля – нужно было вырваться из греческого мифа, где правит возмездие и Судьба: мифа, который разворачивается по законам трагедии, столь хорошо и Аристотелю, и Александру известным. И он уходит – все дальше на восток или в восток, – понимая, что эринии, воплощающие разъяренное правосудие, не простят ему невинно пролитой крови друзей и соратников. Он чувствует, что все далеко не так гладко, как в первые годы похода, и наивно думает обмануть Судьбу, укрывшись в Азии, над которой законы греческой трагедии не властны, а справедливость есть просто право сильного. Он доходит до Индии, прежде чем его солдаты понимают, что он ведет их в бесконечность беспамятства, и на берегу Инда отказываются следовать за ним дальше, к городам и сокровищницам, переливающимся всеми оттенками драгоценного блеска, как в волшебном сне…

Азия заставила его забыть самого себя.

Он сжег прошлое, как сжигал военную добычу, чтобы не оставлять тяжести за спиной.

Из Азии он вернулся азиатом. Впрочем, Александр ведь и не вернулся домой: он сделал столицей Вавилон, сердце бывшей Персидской державы. Ценности Европы показались ему ничтожными по сравнению с могуществом Азии и ее роскошью. Азия покорила его, изменив его характер неслыханными объемами тщеславия и сладострастия; он снял с себя простую одежду греков и облачился в пышное одеяние персидских царей. Вернувшись из Индии, он стал обустраивать свою исполинскую империю, взяв за основу не греческую, а персидскую культуру. Помимо Роксаны он берет себе в жены и, как племенной жеребец, покрывает дочерей Дария и Бесса, чтобы смешать свою кровь с кровью последних представительниц царственной династии Ахеменидов. Древняя магия крови оказывается важнее для него, чем сомнительное совершенство греческой политической культуры и этики. Он щедро одаривает своих полководцев, женившихся на знатных персиянках, и из собственной казны дает приданое десяти тысячам персидских девушек, чтобы склонить македонян брать их в жены. Наконец незадолго до смерти он посылает в Грецию приказ причислить его к сонму небожителей и чествовать его по всем правилам, как бога, – с алтарями и жертвоприношениями. После перехода через Гиндукуш он не боялся Олимпа; ему важно было лишь стать вровень с богами, чтобы избежать их постыдного вмешательства в его судьбу. Он полагал, очевидно, что как-нибудь договорится с влиятельным Аполлоном, во имя которого свершил немало дел, а заручившись его поддержкой, справится и с гневом могучей Афины – вечной девственницы с тупым мечом, воображающей себя распорядительницей чужих судеб, да еще этой, Фемиды, с завязанными глазами…

Азийский выбор Александра был поверхностным – вряд ли его заинтересовали путаные тексты «Авесты» и предписанный религией Заратустры моральный закон: этика пророка оставалась для него неизвестной, да если б он и узнал о ней, то воспринял бы, скорее всего, как сущую галиматью, подобную «поэтике» его учителя Аристотеля. Это подтверждается тем, что он, приблизив к себе персидскую военную аристократию, повсюду гнал жрецов и, где смог, подверг банальному истреблению персидские духовные писания. Вообще, духовные вопросы не интересовали властелина мира уже потому, что, завоевав мир, он тем самым подтвердил свою правоту во всем, в том числе и в собственном духовном совершенстве. Воистину то был Сверхчеловек, явившийся задолго до Ницше. Но в Индии он впервые столкнулся с парадоксальным духовным опытом, чуждым и незнакомым для него, опытом, в котором его победы и властительство ничего не значили. В свете этого опыта он был не велик, но жалок и жесток. И путь его побед оказывался путем невиданных кровопролитий и предательств, ведущим в пустоту, но отнюдь не путем восхождения к высшему блаженству. О каком блаженстве шла речь? Он испытал все мыслимые наслаждения, но все же в глазах индийских мудрецов оставался лишь глупым да, пожалуй, и злым мальчишкой, которому не под силу понять вещи, которые в его возрасте должен бы понимать каждый мужчина… Александр был наслышан об индийских отшельниках, и когда войско достигло Северной Индии, он отправил Онесекритоса (ученика школы Диогена), чтобы тот привел к нему такового от имени Полновластного Господина людей и сына могущественного Зевса. Посланник нашел йога Дандамиса (имя, вероятно, искажено греческими авторами) в лесу под деревом и предупредил, что, если тот явится, Александр осыплет его подарками, если же нет – отрубит голову.