Харбин - Евгений Анташкевич

Адельберг прибыл в Благовещенск с документами на имя тверского губернского статистика Александра Петровича Кожина. По придуманной им легенде, он покинул Тверь после того, как в Иркутске вспыхнуло восстание и от его семьи, сначала гостившей, а потом застрявшей там у родственников, перестали приходить письма. Из Твери он поехал в Москву, потом оказался в Симбирске, дальше было Заволжье, потом Омск, а далее Иркутск и, наконец, берег Амура.

Он был такой не один, в приграничье было много беженцев, они были как пена, которая в кипящем котле сбивается к краям и присыхает к стенкам, пока её не сотрут или не смоют. Империю бросало из края в край, люди скитались, искали пристанищ, и в одном месте могли сойтись петербуржский аристократ, киевский студент, витебский местечковый еврей с семейством, армавирский армянин, ростовский батюшка и московская проститутка.

Благовещенск стоял на слиянии двух больших рек и в огромной стране умудрился примоститься вдалеке от всего. На противоположном берегу Амура, тоже вдалеке от всего, примостился такой же маленький и одинокий городок – китайский Сахалян.

Севернее Благовещенска в восьмидесяти верстах проходила Сибирская железная дорога, а дальше простиралась безлюдная, покрытая снегом и льдом Якутия. Немногие люди, жившие вдоль железной дороги и рек – Амура и Зеи, где это было возможно, сеяли хлеб, рубили лес и мыли золото.

От китайского Сахаляна, но уже на юг простиралась такая же пустыня – Маньчжурия, почти до самого Харбина. И здесь народ тоже жил по течению реки Сунгари и её притоков и вдоль Китайско-Восточной железной дороги.

Александр Петрович без особого труда устроился в статотдел городского исполкома, на рядовую должность. Новой власти в Благовещенске были нужны старые специалисты, и это давало легальный статус и прожиточный минимум, а кроме того, позволяло осмотреться на месте и подготовиться к уходу.

Просто так сидеть в Благовещенске нужды не было, по крайней мере до тех пор, пока не пройдет ледоход, но и торопиться было нельзя – без надёжных людей ни о какой переправе на китайскую сторону можно было не думать, а этими людьми могли быть только контрабандисты.

Как сотрудник статистического отдела, Адельберг знал, что приграничной торговли с Китаем нет, новая власть ещё только задумывает её налаживать, однако китайские товары на базаре были, значит, и контрабандисты были.

Он хорошо знал эту особенную категорию жителей приграничных районов; он успел познакомиться с ними, ещё когда десять лет назад, или одиннадцать, прибыл служить из Петербурга в разведку охранявшего «полосу отчуждения» КВЖД Особого пограничного Заамурского округа, бывал в Сахаляне и в Благовещенске. Он хорошо изучил этих отчаянных, хитрых, бесшабашных и не отягощенных патриотизмом людей, потому что по обе стороны границы они были преступниками. Они хорошо знали местность, они хорошо знали местные власти, они знались и общались между собой, хотя и были конкурентами. Однако, как он заметил, когда рядом с конкуренцией соседствует опасность, то конкуренция как бы отходит на второй план. Кроме того, они были отличными разведчиками: наблюдательными, осторожными, памятливыми и честными по-своему. Привлекала ещё одна их черта – удивительно, но чаще всего они были нежадными.

Направляясь в Благовещенск, Александр Петрович поставил себе задачу найти их и обеспечить себе безопасный переход в Китай.

Глава 2

Ходики в комнате, где трудился Александр Петрович, стукнули час пополудни, сослуживцы сняли нарукавники, очистили перья, сложили бумаги, задвинули ящики столов и зашевелились к выходу.

Был час свободного времени, и в окружении коллег Адельберг двинулся на улицу.

Он неспешно шёл по городскому рынку, хозяева лавок уже заприметили этого высокого, стройного господина, который уже почти месяц каждый день в обеденные часы по одному и тому же маршруту обходил базар, смотрел на товары, но ничего не покупал.

Он понимал, что люди могут догадываться о его намерениях, поскольку человеку его внешности и манер, как бы он ни маскировался, было нечего делать в «красном учреждении» и вообще в этом «медвежьем углу». Он даже не прочь был усилить это впечатление, потому что знал, что, если сам начнет искать нужных людей, они растворятся, исчезнут и будут уверены в том, что он есть агент или провокатор ГПУ.

Как обычно это бывает в недели ледохода, погода была переменчивая. Несмотря на начало мая, было холодно, дул сильный промозглый ветер, и над самой головой неслись серые облака.

Сегодня не было настроения делать обычный обход, хотелось добраться до закусочной, съесть кусок чесночной колбасы с хлебом и чаем, отдать за это половину месячного жалованья и забыть о нем.

Он шёл между торговыми рядами в сторону чайной, глядел себе под ноги и видел только сухую, пыльную землю. Вдруг он почувствовал, что кто-то на него пристально смотрит, это вывело его из состояния внутренней погружённости, он очнулся, огляделся, однако кругом были те же торговые ряды, те же крестьянские лица; он не увидел никого знакомых, но ощущение осталось. Он уже вышел на прямую дорожку к чайной, но кто-то как будто бы зацепился резиновым жгутом за хлястик его гражданского пальто и не отпускал. Он был опытным человеком, не впадал в панические состояния, умел контролировать себя и знал, что для того, чтобы понять, что происходит, необходимо всего лишь несколько секунд спокойно подумать. Но тут ему почему-то стало не по себе.

Адельберг заставил себя не оглядываться, дошёл до чайной, зашёл в неё и встал у окна справа от двери.

Окно было маленькое, подслеповатое, с треснутым, немытым, затянутым в углах паутиной стеклом; Александр Петрович постоял несколько секунд, осматривая людей, которые шли за ним. Только один человек сразу после него зашёл в чайную – Александр Петрович его не знал. Человек подошёл к прилавку, что-то заказал, и по его поведению было видно, что ему ни до кого нет никакого дела.

Адельберг понимал, что в этом городе за ним могли следить хоть красные, хоть белые, поэтому старался быть на виду: дом, работа, рынок, работа, дом; только изредка он прохаживался по набережной, заходил в собор, но и только.

«Может, показалось? Черт его знает! Столько народу переместилось с запада на восток – сослуживцы, знакомые…»

Александр Петрович взял полкруга колбасы, стакан чаю, несколько ломтей хлеба и вернулся к окну. Он отломил колбасу и, не чувствуя вкуса, стал жевать. «Что это могло быть? Или кто это мог быть?» Думая об этом, он простоял у окна несколько минут. И вдруг он понял: «Нищий! Это был нищий – он смотрел на меня! Делал вид, что… но это он смотрел на меня!» – и отчётливо вспомнил: когда, поглощённый мыслями, он шёл по рынку, то вполглаза, случайно, слева от себя заметил сидевшего на земле, замотанного в лохмотья, похожего на бурый ком нищего. Нищих в городе было много, особенно на рынке; они попрошайничали: кто денег, кто хлеба, пытались что-то продавать или воровать; они примелькались, превратились в серую массу и слились с общим фоном.

Но этот нищий был особенный.

Он наскоро прожевал колбасу и хлеб, запил чаем, завернул остатки в вощёную бумагу, сунул в карман и вышел.

Нищий сидел на том же месте, Александр Петрович подошёл и присел перед ним на корточки.

– Вы кто?

Нищий через щёлочки глаз внимательно смотрел на него.

– Не узнали! – с трудом перемалывая сухим ртом слова, произнес он. – Тельнов я!

«Тельнов! Знакомое! Тельнов! – замелькало в голове. – Тельнов!» Откуда-то из глубины в памяти начала возникать смутная картинка: тёмный, занавешенный тяжёлыми портьерами кабинет, широкий письменный стол с зелёным сукном, большая со стеклянным абажуром в металлическом окладе настольная лампа, телефонный аппарат с трубкой на высоких рогатых рычагах и торчащей сбоку ручкой… Массивное деревянное кресло с высокой спинкой… Рядом ещё один стол, поменьше, тоже с телефонным аппаратом и ещё с одним аппаратом – большим и чёрным… – телеграфным аппаратом Юза.

«Телеграф… Телеграф… Тельнов… Господи! Тельнов! Телеграфист Тельнов!»

– Тельнов, это вы?

– Я! Александр Петрович! – с затерявшейся на заросшем лице блуждающей улыбкой вымолвил нищий.

– Не узнал! – медленно произнёс Адельберг.

– Немудрено!

Это и правда было немудрено! Мудрено было узнать в этой человеческой развалине московского телеграфиста, ещё недавно прапорщика колчаковской армии, пожилого, но расторопного и интеллигентного человека.

– Как вы здесь?

– Занесло!

Александр Петрович оглядел его.

Перед ним сидел настоящий нищий, на его голове шерстью внутрь был надет малахай с одним оторванным ухом, на шее висел перемотанный несколько раз, свалявшийся комками вязаный шарф. Из одежды на Тельнове была рвань пиджака, офицерской шинели, крестьянской сермяги и чего-то ещё, что кое-как прикрывало его тело; подогнутые под себя ноги, как показалось Адельбергу, босые. Всё, что можно было считать одеждой, спускалось с его плеч в виде большого кома. Вокруг стоял нестерпимый запах, который Александр Петрович почувствовал только что.