Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика - Ольга Власова

Другой – эта самая прочная из всех возможных связей. Он нигде не локализован и от него невозможно избавиться, но самое главное – то, что является ядром каждого, полностью совпадает с тем, что является ядром группы. Отсутствие онтологического фундамента компенсируется чрезвычайно жесткой и устойчивой структурой, в противном случае связка просто не выжила бы.

В силу особенностей поддержания социальной реальности связки наиболее сильным в ней является этический компонент, вторичный и выполняющий своеобразную компенсаторную функцию. «В такой группе, основанной на взаимной преданности и нерушимом братстве, свобода каждой личности гарантируется другими членами группы»[156], – подчеркивает Лэйнг. Для поддержания прочности связей необходимыми становятся любовь и опека, забота и терпимость – именно эти ценности и чувства культивируются в связке. Каждый должен быть связан с другим каждым, чувство любви и ее террор в такой группе чрезвычайно сильны.

Есть и еще один момент. Объединение с другими и необходимость поддержания постоянных и нерушимых связей требуют унификации, в данном случае – унификации переживания/опыта, усреднения. Все должны быть похожи на всех, все должны разделять одни и те же принципы, испытывать одни и те же чувства, поскольку все они стоят на службе у одной социальной реальности. Автономный и непохожий на других индивид попросту не сможет установить множественные связи, он просто не сможет интериоризировать других, а они не смогут вобрать его в себя. Чем больше связей необходимо выстроить между индивидами, тем более унифицированный и усредненный опыт они должны испытывать – именно на этом положении настаивает Лэйнг. Отличие – основная угроза связки. Поэтому общество функционирует, культивируя отчуждение и уничтожая индивидуальность. В 1971 г. в сборнике статей и лекций «Политика семьи» Лэйнг прозревает современность: «Наши города – это фабрики; семьи, школы, церкви – бойни для наших детей, колледжи и другие подобные места – это кухни. Будучи взрослыми, вступая в брак и ведя дела, мы потребляем получившийся продукт»[157].

Ребенок, по Лэйнгу, рождается в этот мир невинным, таким же, какими рождались дети в каменном веке, а затем этот мир портит его, отчуждает от его опыта, и в этом отчуждении центральную роль играет семья. В процессе воспитания в семье ребенку объясняют, как нужно переживать мир, в каких словах его описывать, и маленький ребенок постепенно начинает забывать себя и становится таким, каким его желает видеть общество. Над ребенком совершают насилие, которое в современном обществе называется любовью: «К тому времени, когда новому человеку исполняется лет пятнадцать, перед нами уже во всем подобное нам существо – полубезумное создание, более или менее приспособленное к свихнувшемуся миру. В наш век это нормальное состояние. <…> Мы весьма эффективно разрушаем самих себя насилием, замаскированным под любовь»[158].

Картина развития общества и истории в устах Лэйнга, как и в устах всякого пророка, звучит апокалиптически. Как точно подмечает Теодор Лидс, «философия Лэйнга… – это, скорее, не философия надежды, а философия отчаянья»[159]. Он, словно слепой старец, прозревает грядущий конец: «Нас окружают псевдособытия, которые наше ложное сознание приучает нас принимать как истинные и реальные и даже находить в них красоту. В современном человеческом обществе гораздо меньше правды содержится в том, чем вещи в действительности являются, чем в том, чем они не являются. Наши социальные реалии безобразны, если взглянуть на них в свете изгнанной истины, а красота без лжи кажется практически невозможной. Мы живем в такой исторический момент, когда все меняется настолько быстро, что мы обращаемся к настоящему только тогда, когда оно уже ускользает. <…> Человечество отчуждено от своих истинных возможностей. <…> Наше отчуждение затрагивает наши глубочайшие основы»[160].

Эти пророчества звучат в унисон с прозрениями левых интеллектуалов. И это не случайно. В начале апреля 1967 г. Лэйнг вместе со своими коллегами Дэвидом Купером, Джозефом Берком и Леоном Редлером начинают готовить конгресс «Диалектика освобождения». Конгресс начался 15 июня 1967 г. и продолжался в течение двух недель. Он проходил в Раундхаусе, известном тогда центре британского андеграунда. Это была значимая встреча левых активистов и контр-лидеров со всего мира, которые, как отмечал Купер в предисловии к материалам, «были озабочены поиском новых путей, которыми интеллектуалы могли изменить мир…»[161]. Конгресс открывал Лэйнг со своей речью «Очевидность». Выступали также Грегори Бейтсон («Сознательный замысел versus природа»), Жюль Генри («Социальная и психологическая подготовка к вой не»), Джон Джерасси («Империализм и революция в Америке»), Пол Суизи («Будущее капитализма»), Пол Гудман («Объективные ценности»), Люсьен Гольдман («Критика и догматизм в литературе»), лидер американского черного движения Стокли Кармайкл («Черная власть»), Герберт Маркузе («Освобождение от общества изобилия»). Завершал конгресс Дэвид Купер.

Выступление Лэйнга отмечало то же движение, которое было заметно в других работах этого периода, – от микроисследований отдельных социальных групп к макроисследованию и критике общественного функционирования. Лэйнг, по его собственному убеждению, стремился привлечь внимание общественности к тем особенностям европейского и североамериканского обществ, которые поддерживают мировую социальную систему, но одновременно являются опасными и угрожающими для человечества. Он отталкивается от очевидных и несомненных фактов общественной и политической жизни. «Очевидно, что мировая социальная ситуация угрожает жизни на планете»[162], – подчеркивал он.

Очевидность – это то, что отмечает переход с одного уровня социальной системы на другой и позволяет обнаружить контекст внутриуровневого изменения. Очевидная нелогичность поведения в микроситуации может обернуться очевидной понятностью в макроситуации. Нелогичность поведения шизофреника может быть осмыслена в пределах семейного контекста, нелогичность семьи – в рамках сложных социальных сетей, социальные сети – в рамках социальных организаций и институций: «Ткань социальности – это переплетенная сеть контекстов, подсистем, сплетенных с другими подсистемами контекстов, сплетенных с метаконтекстами и метаметаконтекстами и так далее до достижения теоретического предела, контекста всех возможных социальных контекстов, объединенных со всеми входящими в них контекстами, что можно назвать всеобщей мировой социальной системой»[163].

В этой социальной системе имеет место институционализированное и организованное насилие, особенностью которого является то, что его агенты (врачи, учителя и т. п.) не осознают себя его агентами: врачи заботятся о пациентах, проявляя искреннее беспокойство. В малых социальных группах насилие концентрируется на отдельных людях, например, на психически больных, в рамках обширной социальной системы насилие направляется на неопределенную массу, находящуюся вне этой подсистемы, – на Них. Очевидная нелогичность насилия в малой социальной группе при этом становится понятной в широком социальном контексте.

Промежуточные уровни и связи социальной системы, по Лэйнгу, имеют самое важное значение. Они соединяют уровни социальной системы между собой, обеспечивая связность контекстов. И самое главное то, что именно «внезапными, структурными, радикальными качественными трансформациями»[164] идут революционные изменения: путем изменений на фабриках, в больницах, школах, университетах и т. д. Такие микрореволюции и проводил Лэйнг и его соратники.

Однако задача Лэйнга как психиатра – не только построить онтологию современного ему общества, но и показать место в нем психического заболевания. И здесь Лэйнг переходит в своей работе к самому интересному. Если до этого он просто продолжал идеи Сартра, то теперь он будет дополнять и расширять их уже собственными наработками.

В отличие от экзистенциально-феноменологических психиатров теория Лэйнга укоренена не в феноменологической онтологии опыта, а в социальной онтологии реальности. «Реальность» здесь – по-прежнему понятие ключевое. Лэйнг говорит об онтологическом статусе не реальности патологического опыта, а социальной реальности общества и поднимает вопрос о критериях правильного ее восприятия: «Наше восприятие “реальности” является в полной мере достижением нашей цивилизации. Воспринимать реальность! Когда же люди перестали ощущать, что то, что они воспринимают, нереально? Возможно, ощущение и сама мысль, что то, что мы воспринимаем, реально, возникли совсем недавно в человеческой истории»[165].