Пятеро в одной корзине - Евгений Федоровский

Я тоже не очень-то стремился обрывать полет. Хотелось дожать до конца, пока есть еда, есть силы, есть балласт. Конечно, полет над морем мог стать для нас гибельным. По мы рассчитывали на лучшее.

- Давай Семена спросим, - Артур наклонился над Сенечкой.

- Меня не надо спрашивать, - он вдруг открыл глаза. - Я как вы.

- Мы - за!

- А вот начальство будет против.

Как раз в этот миг запиликала радиостанция. Вызывали нас. В штабе, где прочерчивался наш курс, тоже ушами не хлопали, поняли - нас несет в Каспий. По всем наставлениям, которых придерживались аэронавты, над морем летать запрещалось. Наставлениям надо верить - они писались кровью. Это вдалбливали каждому, кто хотел летать. Двое итальянских воздухоплавателей рискнули перелететь Средиземное море. Их шар попал в потоки, особенно сильные над водой. Аэронавты боролись как могли, то сбрасывая груз, то стравливая газ. Но стропы не выдержали перегрузок. Гондола оторвалась от подвесного кольца и упала в море.

Эти же немилосердные турбулентные беспорядочные потоки угрожали нам. Если даже выдержат стропы, может лопнуть старая оболочка, потерявшая былую прочность.

Неведомый радист упорно вызывал меня. Он просил, требовал отозваться. Но я медлил. Отвечу, когда придет решение. Артур обвел нас взглядом:

- Так летим?

Сеня хлопнул перчаткой по краю корзины:

- Эх, семь бед, один ответ!

Я кинулся к приемнику, отозвался. И тут же на борт сыпанул сердитый текст: "Немедленно садитесь. Это приказ. Морозейкин". Ответил: "Ничего не слышу, понять не могу". Так я играл в кошки-мышки минут пять, хорошо представляя, какой переполох творится сейчас в штабе. Ну, а потом выполнять приказание стало поздно. Нас выносило прямо в Каспийское море...

С высоты оно виделось плоским и очень далеким, спокойным и не страшным. Но когда шар стал снижаться, мы поняли, что море яростно шумит. Рев его был каким-то особенным и ужасающим. Когда плывешь на теплоходе, то улавливаешь удары волн о корпус. Стоя на берегу, мы прежде всего слышим прибой, шелест гальки, грохот подводных камней. Однако подлинный гул из-за этих помех не доходит до нас. Теперь же, когда невдалеке вздымались волны и бросались одна на другую, рев казался буйным, недобрым и неправдоподобно глубоким, как у трубы, звучащей на самых низких басах.

Ни Морозейкин, ни Стрекалис, ни авиационное начальство до нас не добрались. Зато нам устроила порку стихия. Взбаламученные потоки вцепились в шар зубами и начали трепать, как обозленный Трезор ненавистную кошку. Ветер то бросал к волнам, то подфутболивал вверх. Нас вдавливало в пол, точно прессом. Оболочка подозрительно скрипела.

Сенечка с Артуром смотрели на воду, стараясь узнать: смещается ли наша тень. Она подскакивала на пенных волнах, какие бывают при жестоком шторме, но понять, движемся мы или висим на месте, было нельзя. Оставалось гадать, чем все это кончится, напустив на себя спокойствие. Все равно мы ничем себе помочь не могли, и нам теперь уж тоже никто не поможет. Мы сами поставили себя в такое положение.

Корзину трепало, как шлюпку в бурю. Мы цеплялись за ее края. Тот же бешеный вихрь, который помыкал нами, трепал и оболочку вокруг аппендикса.

Истошный вопль подняли звери. Митька заметался по корзине, опрокидывая термоса, баллоны, приборы, батареи. Прошка взвился по толстому канату гайдропа к подвесному кольцу и орал, словно с него сдирали шкуру.

Достигнув какого-то невидимого потолка, аэростат валился вниз. Пол уходил из-под ног, выворачивало внутренности. У самых волн, какие поднимал десятибалльный шторм, гондола с шумом врезалась в тугую прослойку воздуха и снова подскакивала к небесам. А мы смахивали с лица соленые капли брызг. Сбросив треть оставшихся мешочков с песком, выкинув пустой кислородный баллон, мы искали спасения на большой высоте.

Основательно намяв нам бока, судьба, в конце концов, смилостивилась над нами. Через несколько часов мы обнаружили, что попали в струю западного ветра. Она понесла аэростат на восток в сторону спасительного берега.

Показался корабль. Было видно, как он боролся со штормом, работая машинами на полную мощность - от его форштевня в обе стороны разбегались волны, похожие на седые усы. Значит, мы не одни. Уж если не спасут, то увидят, как гибли, сообщат...

12

Вскоре по горизонту пролегла фиолетовая полоска суши. Потом появился фрегат с белыми парусами. По мере приближения ковчег распадался, ширился и уже стройной флотилией развертывался фронтом, словно перед баталией. Артур посмотрел в бинокль. Восьмикратно увеличенная флотилия мгновенно потеряла свою сказочность. Это были не корабли, а строй светлых многоэтажек с островками парков, озелененными проспектами, фонтанами. Это был город Шевченко - один из молодых городов полынно-солончакового и песчаного полуострова Мангышлак, возникший на месте глинобитного поселка Актау.

"Настоящая пустыня! Песок да камень, хоть бы травка, хоть бы деревцо ничего нет"! - воскликнул в отчаянии Тарас Шевченко. В здешнем форту поэт провел семь лет каторжной солдатчины. Царь знал, куда ссылать неугодных вольнодумцев. Здесь нет ни одной речки или озера с пресной водой. Пятидесятиградусная летняя жара испепеляет все живое, зимой выжигают пустыню сорокаградусные морозы. Воду для питья привозили с другой стороны Каспийского моря.

Шевченко, по существу, был первым для нас городом, над которым мы пролетали днем и могли разглядеть его в деталях. По озелененным проспектам, раздувая пышные фонтаны, шли поливальные машины, пролетали "Волги" и "Жигули", автобусы заглатывали на остановках пестро одетых людей. Видны были здания фабрик каракуля и верблюжьей шерсти, химических заводов, исследовательских институтов и учреждений.

Вынесенную за город атомную станцию, первую в мировой практике оснащенную реактором, работающем на быстрых нейтронах, мы узнали по высоким трубам и корпусам из стекла и бетона. От нее уходили высоковольтные опоры к буровым вышкам и эксплуатационным установкам, темневшим островками в желтой пустыне.

У города не было привычных окраин. Оборвались многоэтажки, исчезла извилистая лента рукотворных насаждений, напоминавшая крепостную стену, и потянулись, насколько хватал глаз, барханы. Освещенные малиновым закатом, они терялись вдали, сливаясь на горизонте с сизыми сумерками.

Во время очередного радиосеанса Морозейкин спросил, почему не работала рация, когда нас несло в море. По радиограмме тона не уловишь, но было и так понятно, что начальство за нас переволновалось не меньше, чем мы сами. Ответил: заменял у приемника конденсатор и связь держать не мог. Виктор Васильевич еще поинтересовался, сколько осталось балласта, как самочувствие экипажа, и разрешил лететь дальше.