Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов

– Пойми, отец! Просто задержать самозванца, не имея свидетелей и доказательств его преступлений, нельзя. Ведь тогда народ – эта грубая чернь, весь этот сброд голодранцев и бродяг, что толпой ходит за ним, слушает его и боготворит, может и взбунтоваться, если мы схватим их предводителя. Надо основательно подготовиться к задержанию! – говорил Каиафа, горячась и досадуя на то, что тесть не понимает таких простых вещей, и лихорадочно соображая, как же выкрутиться из весьма щекотливого положения, в котором оказался благодаря ненавистному Галилеянину и ещё более ненавидимому прокуратору. Но тесть тогда не принял оправданий своего зятя.

– Вот и готовься, но поспешая! – жёстко ответил Ханан Иосифу Каиафе, – и не бойся! Ведь, если толпа взбунтуется, тогда и прокуратор будет вынужден вмешаться. Он не станет терпеть беспорядки и мятежи на подвластных ему территориях. Вот и получается, что Пилат уже на нашей стороне. Бунт черни в твоих интересах!

– Ты всё правильно говоришь, отец! – радостно ответил Каиафа, удивляясь, как это он сам не додумался до такой мысли.

– Вот и хватай самозванца, как только тот появится в городе или в его окрестностях! – сказал, как отрезал, бывший первосвященник. – Не оплошай!

Разговор их на том и закончился. Первосвященник остался один.

«Говорить и приказывать все мастера, – подумал тогда Каиафа, – а вот попробуй задержать, если никто из моих людей в глаза не видел проповедника и не узнает его в городской толпе. А если во время проповеди попытаться? Да, хотел бы я посмотреть на таких смельчаков. Толпа их раздавит, растопчет в одно мгновение. Горстка стражников с таким делом явно не справится.

Хотя первосвященник и не сидел, сложа руки, а действовал активно: искал, подкупал, но все его труды и старания оказывались напрасными. Было от чего впасть в отчаяние, и тут вдруг такая удача. Каиафа уже предвкушал будущий свой триумф. Он украдкой бросил взгляд на своего нежданного пособника и проговорил:

– Ты молодец! Поступаешь как правоверный иудей. Но вот только как схватить твоего учителя? Толпа народа, что ходит за ним по пятам, разорвёт моих слуг на мелкие кусочки! Но с Божьей помощью…

– Прекрати, первосвященник! Плевать мне на чью-то помощь! – вновь грубо, словно хозяин слугу, перебил Иуда Каиафу. – Я поклоняюсь совсем другому Богу, понял? Если принимаешь моё предложение, то готовь деньги. Приду за ними перед пасхой. Не забудь! Слугам твоим помогу опознать проповедника, а дабы толпа их не разорвала, как ты опасаешься, то я сам организую задержание Иисуса. Кроме рыбарей никого другого с ним не будет, а они защитники никудышные. Время я подберу подходящее. Деньги, деньги готовь, Каиафа!

– И сколько же ты хочешь получить за свою работу? – чуть приподняв бровь вверх, с интересом спросил первосвященник.

– Тридцать монет серебром! – коротко ответил Искариот.

– Тридцать монет серебром? Ого-о-о?! – удивлённо протянул Каиафа, – а не много ли просишь за такую мелочь? Всего-то указать пальцем на нужного человека?

– Я так не думаю, первосвященник! Если же, по-твоему, эта работа такая уж мелочовая, то почему же ты до сих пор не схватил Иисуса? А, впрочем, если ты считаешь, что я запросил слишком дорого, то считай, что разговора у нас не было. Только помни, что на пасху тебе будет уготована незавидная судьба, да и та самая камера в подполье твоего дома, что приготовил ты для Иисуса, вполне возможно, пригодится для тебя самого, твоего тестя и всех членов Синедриона. Прощай, Каиафа!

Ох, и хитёр же был мой тайный соглядатай! В тот момент им можно было искренне восхищаться. Он рассчитал всё правильно. Искариот выбрал самый удачный момент и внезапно прервал разговор, после чего, сделав вид, что обиделся, направился к выходу. Иуда был совершенно уверен, что первосвященник его не отпустит, испугается, следом побежит, ведь тому никогда ещё не представлялась такая возможность, чтобы одним махом покончить со своим личным врагом, коим он считал Иисуса. Если бы всё было по-другому, то храмовая стража уже давно бы задержала проповедника. Каиафа, действительно, испугался и чуть не кинулся вслед за Иудой. Уроженец Кериота не ошибся в своих предположениях. Правда, об одном он пожалел потом, что слишком скромную плату запросил за свою работу.

– Постой, постой! Не торопись! – быстро начал говорить Каиафа, – деньги-то не малые, надо подумать, где раздобыть такую большую сумму!

Первосвященник специально затягивал своим ответом время, чтобы собраться с мыслями. Да и деньги, действительно, были не малые, купить на них большой участок земли в окрестностях города или хороший дом особых трудностей не составило бы. Однако Иуда догадался о хитрости главного жреца.

– Не прибедняйся, первосвященник! Все знают, что ты спишь на золоте и ешь с серебра, и откуда твоё богатство также ни для кого секретом не является. Каждому жителю Иудеи известно, что все вы: и ты, и тесть твой Ханан, и сыновья его, не один раз запускали руку в священную казну. А жертвенные животные, что ты один продаёшь, разве малый доход приносят? Но как только Иисус придёт в Иерусалим, он вас всех выведет на чистую воду! Учитель быстро восстановит справедливость, отдав ваши деньги нищим! – своими словами Иуда специально постарался задеть Каиафу, зная, как тот относится ко всему, что связано со слухами о его несметных богатствах, и страхом потерять их.

– Тридцать монет серебром найдёшь и приготовишь ко дню, что я указал. Да, а если хочешь, что бы я выступил как главный свидетель, готовь ещё сто монет! Накануне пасхи, сказал, приду! Да, Каиафа, чуть не забыл предупредить тебя: не нужно меня обманывать! Я всегда найду способ разделаться с тобой! Страха у меня нет ни перед кем, пожалуй, кроме… но это не твоё дело! Так что не забывай о моём предупреждении, – гость произнёс свою последнюю фразу нарочито громко и отчётливо, дабы слова те гулким эхом отозвались под мрачными сводами.

„Что это он распоряжается, будто…“ – не мог понять первосвященник, почему вдруг его ночной гость ведёт себя так свободно, так строго и грубо с ним разговаривает, будто господин со своим рабом. Внезапно предчувствие смертельной опасности шевельнулось в сердце первосвященника. Он машинально перевёл свой взгляд вниз. От увиденного огонь в руке Каиафы задрожал, и большие тени в страшных корчах и противных кривляньях запрыгали на каменных стенах древнего Храма. Хищным отблеском пламя чадящего фитиля сверкнуло на холодной, и оттого мрачной, стали кривого обоюдоострого ножа, который сжимал в своей руке тайный ночной гость первосвященника.

– Посвети мне, брат, посвети, да не бойся ты! Свети, а то ничего не видно! До встречи! – не попросил, но приказал Иуда, ухмыляясь во весь рот. Каиафа словно завороженный, ступая не сгибавшимися в коленях ногами, подошёл поближе к выходу и поднял над головой горевшую тусклым огнём лампу. У порога Каиафа остановился и замер, не шелохнувшись, словно пригвождённый к полу, пока его гость не покинул Храм. Сердце жреца захолонуло, и кровь гулко застучала в висках, а перед глазами поплыли разноцветные круги. Он покачнулся и, чтобы не упасть, опёрся рукой о холодную каменную стену. Животный страх сковал тело Каиафы, ибо кошмар его ночной явился, дабы стать явью. Первосвященник вдруг вспомнил, где слышал этот чуть хрипловатый голос и видел руку эту трёхпалую, сжимавшую сейчас кривой кинжал. Ночной же гость резко развернулся лицом к Каиафе и вновь с угрозой проговорил:

– С удовольствием вобью в твой лоб железный гвоздь, дабы кошмар ночной стал бы реальностью твоей, если вздумаешь обмануть! У меня хозяин строгий!

После слов этих, подельник Каиафы тихо выскользнул за дверь и растворился в кромешной темноте ненастной ночи. Кстати, сон страшный, кошмар ночной, что измучил первосвященника, доведя его почти до нервного изнеможения, после той неожиданной встречи, закончившейся столь выгодной сделкой, перестал докучать первосвященнику, и Каиафа вообще вскоре совсем забыл о нём.

Близилась пасха. Но чем меньше оставалось дней до наступления праздника, тем большее волнение охватывало главного жреца Иудеи. Нет, его не тревожили сомнения: схватит ли он проповедника или нет. Каиафа был уверен в человеке, с которым заключил ночной договор несколько месяцев назад, но его томило совсем другое, доводя до бешенства, до полного изнурения. Он долго размышлял, злился, мучился, но найти подходящее решение никак не мог, а дело ведь было серьёзное – обвинить невиновного, причём обвинить так, дабы пощады к тому ни у кого не имелось, и не возникло бы ни малейшего сострадания у простых людей. Ведь в реальной жизни иногда происходит, что тот, кто сегодня считался врагом, и кого хотели тут же убить, порвать на куски, завтра вдруг становился кумиром толпы, и его готовы были носить на руках, петь ему осанну, провозглашая чуть ли не царём.