Чёрная река - Джон Хоукс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через одиннадцать часов самолет приземлился в аэропорту Хитроу. На таможенном контроле Габриель предъявил паспорт бородатому офицеру-сикху. Изучив документы, тот поинтересовался:
— Это ваш первый визит в Соединенное Королевство?
Габриель улыбнулся как можно непринужденнее.
— Да, я здесь впервые.
Пропустив паспорт через сканер, офицер уставился в монитор. Биометрические данные и фотография совпали с материалами в Системе. Как и все люди на нудной монотонной работе, таможенник доверял машине больше, чем интуиции.
— Добро пожаловать в Англию, — сказал он, возвращая паспорт.
Так Габриель оказался в другой стране.
Где-то в одиннадцать ночи он обменял деньги и сел на метро до Лондона, после чего, сойдя на станции Кингз-Кросс, долго бродил по городу, пока не нашел отель. Комната была размером с чулан, на окнах намерзли кристаллики льда, поэтому Габриель не стал раздеваться, только плотнее завернулся в тонкое одеяло и постарался уснуть.
К тому времени, как Габриель покинул Лос-Анджелес, ему исполнилось двадцать семь. Отца он не видел уже пятнадцать лет. Самые яркие воспоминания о Мэтью Корригане были связаны с тем временем, когда семья жила на ферме в Южной Дакоте, без электричества и телефона. Габриель до сих пор помнил, как отец учил его менять масло в грузовичке, как родители по вечерам танцевали у камина в гостиной. Мальчик любил по ночам выбраться из спальни и, прокравшись к кухне, заглянуть в щелку между дверью и косяком. Габриель тогда глядел на грустного отца, задумчиво сидящего за столом в одиночестве, и ему казалось, будто на плечах у Мэтью Корригана лежит тяжкий груз.
Но лучше всего Габриель запомнил время, когда ему было двенадцать, а Майклу — шестнадцать.
Бушевала метель. Ночью на дом напали наемники Табулы, и дети с матерью укрылись в подвале. Снаружи выл ветер. Наутро братья Корриганы нашли на снегу шесть мертвых тел. Но отец куда-то исчез — пропал, ушел из их жизни. Габриелю казалось, будто в грудь запустили руку и вырвали часть сердца. В душе образовалась жуткая пустота, ощущение которой до сих пор не прошло.
Проснувшись, Габриель спросил у портье, как пройти к Гайд-парку.
Он нервничал, чувствуя себя чужим в этом городе. Стены домов на перекрестках украшали надписи: «ОСТОРОЖНО — СЛЕВА» и «ОСТОРОЖНО — СПРАВА», словно кто-то боялся, что туристов собьют такси или фургон доставки. Мощенные булыжником улочки изгибались под странными углами, и Габриель, как ни старался идти по прямой, постоянно терял направление. Карман оттягивали тяжелые английские монеты.
В Нью-Йорке Майя рассказывала, каким видел Лондон ее отец. У Госвелл-роуд должна быть бывшая чумная могила, на месте которой построили автостоянку. Возможно, в земле сохранились чьи-то кости, монетка-другая, нательный крест… И такие места разбросаны по всему городу: места смерти и жизни, большого достатка и еще большей бедности.
Тут прошлое соседствовало с близким будущим. Повсюду — на перекрестках, в магазинах — за гражданами следили видеокамеры, лицевые сканеры и сканеры номерных знаков, дверные сенсоры, распознающие радиочастотные чипы в документах. Лондонцы быстрым потоком выходили из метро и шли на работу, а Большой Механизм пожирал их оцифрованные образы.
Габриель ожидал, что Тайбернский монастырь — это увитое плющом здание из серого камня. Однако, прибыв на место, Странник увидел пару террасированных домов с черепичными крышами. Обитель располагалась на Бейсуотер-роуд, через дорогу от Гайд-парка. Мимо, рыча, проносились машины.
Взойдя по короткой металлической лестнице, Габриель оказался у дубовой двери с медной ручкой. Он позвонил. Открыла монахиня-бенедиктинка в безупречно белом облачением и черном апостольнике.
— Вы слишком рано, — ответила она с сильным ирландским акцентом.
— Рано для чего?
— О, вы американец, — заметила монахиня, будто происхождение Габриеля все объясняло. — В гробницу мы пускаем только с десяти часов. Но, думаю, несколько минут ничего не решат.
Она провела Габриеля в приемную, похожую на маленькую клетку. Одна дверь вела отсюда на лестницу в подвал, вторая — в часовню и кельи.
— Я сестра Энн. — Монахиня носила старомодные очки в золотой оправе. Обрамленное черным апостольником лицо было гладким, сильным и почти не имело следов возраста. — У меня в Чикаго живут родные. Вы, случаем, не из Чикаго?
— К сожалению, нет. — Габриель коснулся железных прутьев, окружающих комнату.
— Мы бенедиктинки-затворницы, — пояснила сестра Энн. — То есть проводим жизнь в молитвах и созерцании. С мирянами работают две сестры. Я одна из них, на постоянной основе. Вторая меняется периодически — раз в месяц или около того.
Габриель вежливо кивнул, словно эта информация оказалась ему полезна. Но как спросить об отце?
— Я бы проводила вас в крипту, но должна привести в порядок счета. — Достав из кармана связку ключей, сестра Энн отперла одну из дверей. — Подождите здесь. Я пришлю сестру Бриджет.
Монахиня вышла, оставив Габриеля одного.
На стене висели полка с религиозными брошюрами и доска объявлений с просьбой о пожертвовании: некий бюрократ из Лондона решил, что столь необходимые монастырю кресла-каталки стоят никак не меньше трехсот тысяч фунтов стерлингов.
В коридоре зашелестела ткань, и Габриель обернулся. К решетке плавной походкой шла сестра Бриджет. Она оказалась намного моложе сестры Энн; полные щеки, темно-карие глаза.
— Вы из Америки. — Сестра Бриджет говорила легко и быстро, почти не дыша. — К нам приезжает много американцев. Они обычно делают щедрые пожертвования.
Пройдя в клетку, сестра Бриджет отперла вторую дверь и, ведя Габриеля вниз по металлической винтовой лестнице, рассказала, что на этой улице в свое время повесили и обезглавили сотни католиков. Но во время правления Елизаветы некоторым католикам предоставили дипломатическую неприкосновенность: например, испанский посол допускался на место казни, дабы увезти с собой локоны волос с голов мучеников за веру. Когда же здесь начали строить кольцевую дорогу, рабочие откопали лобное место, а вместе с ним — останки казненных.
Крипта походила на большой цокольный этаж промышленного здания, с черным бетонным полом и белым сводчатым потолком. В витринах были выставлены кости и клочки окровавленной одежды. Имелось даже письмо в рамке, наспех написанное кем-то из осужденных.
— Значит, они все были католиками? — спросил Габриель, глядя на берцовую кость и пару ребер.
— Да, все.
Глянув монахине в лицо, Габриель понял, что она лжет. Уличенная в грехе, монахиня некоторое время боролась с совестью, а потом осторожно прошептала:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});