Побег аферистки - Любовь Овсянникова

— Полагайся, дорогая. Мы с тобой были на «ты», мы были подругами, тебя интуиция не подвела. Общими усилиями все осилим. Что я должна делать?

— Сейчас мы пойдем на прогулку, и ты расскажешь мне о каждом, с кем я должна встретиться ближайшими днями, напомнишь, как они выглядят. Затем будешь поочередно приглашать их ко мне от моего имени. Только о нашем уговоре никому ни слова. Понимаешь? Иначе говоря, пусть они знают, что у меня амнезия, но то, насколько она меня поразила, пусть останется между нами. Согласна? — Татьяна чрезвычайно мило улыбнулась, утишив голос: — Пойдешь на сговор с пострадавшей от глупости подругой?

— Это ты имеешь в виду аварию?

— Нет, свою пластическую операцию. Не поехала бы туда, так не возвращалась бы обратно и не попала бы в беду. Логично?

— О, ну да!

— Слушай, я тебе из Киева привезла чрезвычайно ценную вещь — свой горький опыт, — шутила Татьяна дальше. — Пользуйся и сама не совершай неосмотрительных поступков. Особенно ради бестолковых парней, которых потом узнать не можешь.

Может, она и не шутила бы вовсе, но ей хотелось развеять унылое настроение, которым прониклась подруга после ее признаний: Тамара должна уйти отсюда с легкой душой, без тяжелого осадка. Конечно, они еще погуляют и поговорят обо всем. Но время менять пластинку. Тамара не заметила преднамеренности этих шуток и искренне рассмеялась.

— Все ты сделала правильно. Теперь вот имеешь чрезвычайно хорошенькую внешность, даже эти бинты не могут скрыть овал лица, аккуратный носик, красивый разрез глаз. А как тебе идет прическа с распущенными волосами! Молодец, что подстриглась. Успеешь еще с бабскими калачиками на затылке походить.

Они вышли из палаты — Татьяна предупредила дежурную медсестру, что хочет немного погулять на свежем воздухе, — затем спустились на нижний этаж и вышли на улицу. Воздух, настоянный на первых цветах, окутал их теплом и ароматом. Вокруг стояла тишина, какая бывает вдали от городского грохота только ранней весной, когда нет даже шороха листвы на деревьях. Только звонкий стрекот, писк, чирикание и другие голоса птиц властвовали над миром, заполняли пространство.

— О, уже начинает цвести абрикос! — воскликнула Татьяна. — Как рано! Нынче ведь только середина апреля.

— В этом году и сирень к маю отцветет.

Девушки пошли тополиной аллеей, устеленной сброшенными недавно сережками.

— Так вот, сначала о Григории… — начала свой рассказ Тамара Михайловна.

Он не понимал, что с ним творится. В душе уже расцветала такая же весна, как и в природе, — его била дрожь нетерпения, он ждал возвращения Татьяны домой, себе в том не сознаваясь, а здесь вдруг — авария. Смешными, а иногда и небезобидными казались теперь его переживания и приготовления. Ведь, возможно, этим он спровоцировал эту беду, накликал ее? Григорий так и оставил не распакованными новенький жидкокристаллический телевизор, комплект однотипных осветительных приборов для гостиной, не говоря уже о некоторых предметах бытовой техники, блендере, например, новом утюге с навороченной доской и прочем. Покупал, старался, отгоняя от себя стыдливые мысли, что хочет выглядеть перед Татьяной более современным, более привлекательным, более тонким и отзывчивым на все новое. Разве эти его нескладные старания не были достойными ее поступка, ее отваги пойти на операцию? А что еще он мог противопоставить этой дерзновенности, этому мужественному решению, что мог поставить рядом? Чем отблагодарить девушку за самоотречение, чем возместить потери и ущерб, нанесенные операцией и всеми последствиями ее здоровью?

Григорий был сражен таким отношением к себе, тем, что для кого-то он неимоверно много значил. Прежде с ним ничего подобного не случалось. Никогда не ощущал он, пусть теперь о том ему сказала языкатая Дарка, чтобы кто-то отдавал ему предпочтение. Дарке он поверил безоговорочно и сразу же проникся ее словами.

А теперь случилась эта авария. И что, неужели все Татьянины старания выглядеть привлекательной персонально для него, о чем теперь знает все село, пропали напрасно? Разве он такой невезучий, излучает такое невезение, что заражает им других?

Говорят, ее травмировало как раз в лицо. Какое несчастье! Неужели все насмарку? Как же она перенесет такой удар, такую насмешку судьбы? А как быть ему? Ведь она на него надеялась, наверное, надеялась. Неужели ему не хватит духу подставить ей свое плечо? Она же пострадала ради него. А с другой стороны… Вдруг она останется инвалидом, так неужели ему судьбой назначено такое счастье? За что? Почему он должен калечить свою жизнь чьим-то отчаянным поступком, к которому имеет очень опосредствованное отношение?

Мучился Григорий, не спал ночами, осунулся. Знал, что если не воспримет Татьянино несчастье, как свое, не разделит его с нею поровну, то открыто его никто за это не осудит, но в душе не будут уважать. А воспримет — посчитают дураком, хотя в глаза будут хвалить. В конце концов, он живет не для людей, а для себя. А в себе он не находил ответа на эти тяжелые сомнения, не находил покоя, отстраненности от Татьяны, от ее сумасбродности с операцией, от этой аварии. Случалось, клял бедную девушку: кто ее просил осложнять ему жизнь? Лучше была бы такой, как была — неприметной, но вполне нормальной.

Ломало мужика малодушие, крушило, но, наверное, крепким он был, коли не сдавался никак. Налил уже меда в баночку, наготовил сумку с продуктами. Не знал только, под каким предлогом поехать в больницу, с какими глазами заявиться туда. Будто была в чем-то его вина. Вот глупый!

За этими размышлениями его застал звонок телефона. Это была Тамара Михайловна, учительница литературы. Он взял трубку, отрешенно поздоровался.

— Гриша, ты сможешь завтра утром быть в районной больнице? Тебя хочет видеть Таня Проталина, — просто сказала она.

Даже дернулся бедный Григорий! Не спросил зачем, не удивился этому нехарактерному для сдержанной и закрытой в себе Татьяны поступку — откровенно позвать его. Будто сразу стало ясно, что есть у нее к нему просьба, не просто так зовет — ей нужна сугубо земная помощь.

— Как она? — спросил он, и после этого первого звука сразу добавил взвешенное и конкретное: — Где ее там найти?

Трубич назвала ему палату, успокоила, что Татьяна выглядит хорошо, может, останутся рубцы от швов, но они со временем рассосутся, да и не на видном месте находятся — удачно прооперировали после травмы.

— Не знаю, что у нее получилось до аварии, но после — вполне приемлемо, — рассуждала позвонившая.

Григорий на это здорово посопел, слегка крякнул и сделал свое заключение:

— Чего уж теперь говорить…

— А почему ты не спрашиваешь, зачем она тебя зовет?

— Я и сам собирался навестить ее, — уклончиво ответил Григорий. — Надо же проведать девушку. Думаю, мужские руки ей нужны, у вас же в школе — одни женщины. Так?

— Почти, — засмеялась Тамара Михайловна. — Она нам с тобой поручает похоронить ту незнакомку, что прикрыла ее при аварии и погибла.

— Боже! — вырвалось у Григория.

— Ты что, не сможешь? — по-своему истолковала это восклицание собеседница.

— Поеду, смогу, — поспешил заверить Григорий. — Все сделаем по-людски. Конечно, и та погибшая девушка теперь нам не чужая.

Тамара Михайловна отметила, как метко Григорий назвал свойство, которое объединяло незнакомку, например, с ними — не чужая. В самом деле, фактом своего счастливого вмешательства в судьбу Татьяны та девушка стала всем славгородцам не чужой. Лучше не скажешь.

— Ты только не говори, что я тебе о ее просьбе сообщила. Я просто хочу, чтобы ты заранее настроился на хлопоты, ведь нам с тобой их больше всего перепадет. Но пусть она об этом не знает.

Григорий согласился, и они попрощались. Хорошо, что было еще довольно рано. Почти все соседи ковырялись в огородах — высаживали картофель, и то уже те, что опаздывали, так как передовики сразу после Благовещения управились. А Сашко с Оксаной высаживали лук, Сашко вынимал из корзины мелкие головки, а Оксана ловко втыкала их в грунт хохолком вниз.

— Бог в помощь, — поздоровался Григорий, подойдя так тихо, что Бегуны его не услышали.

— Ты за молоком? Так сегодня не твой день, — выпрямила спину Оксана, взявшись за поясницу правой рукой, а левой вытирая пот со лба. — Или что?

— Я к Сашке, — буркнул Григорий. — Можно тебя на минуту, — обратился он к своему законному пациенту.

— Иди, — снисходительно дернулась Оксана, отпуская мужа. — Я самая закончу.

Мужчины отошли подальше во двор, где Сашко взял старый тупой нож и начал им счищать с ботинок куски липкого грунта.

— Поможешь мне с похоронами? — без предисловий спросил Григорий. — Надо предать земле девушку, спасшую Татьяну, — объяснил, не дожидаясь вопросов.